В это мгновение зародилась наша тёмная часть дружбы, но об этом после.
Одиннадцатый сам обул кеды, сунул мне в руки сандалии и газетку, после чего с недовольным видом выскочил на улицу. Я обулся, досчитал до десяти и вышел следом.
Всё прошло гладко, и никто, кроме Куклы, внимания на меня не обратил.
Напарник, недовольный незапланированной обновой, успел уже добежать до перекрёстка и выглядывал из-за угла.
— Газета зачем? — спросил я, когда догнал злыдня.
— После дела тебя разую. Кеды в неё заверну. А ты босиком в подвал полезешь. Не барин, чай. Какое у тебя дело? Выкладывай.
— Сперва мир. Вернее, миримся, — запутался я в словах, ведь слово мир не только старший брат перемирия, а ещё о-го-го что.
— Ладно. Мир, — согласился друг.
Мы пожали руки и отправились к месту сбора – к хате бабы Нюры.
Америка сиротливо приютилась у некрашеного забора, поскольку Баба Нюра этого мира очень редко на ней дежурила. Мы сразу вошли во двор, где я расселся на табурете в ожидании пока подчинённый уладит формальности.
Одиннадцатый разыскал хозяйку и о чём-то долго с ней беседовал, а я грелся на солнышке и думал, что сделать вперёд: обсудить новости от деда, о которых даже думать не хотел, или сразу ехать на поиски дички, под которой в моём мире живёт Калика.
К тому времени, когда близнец вернулся, я так и не решил, что выбрать.
— Какое дело? — грубо столкнул он меня с табурета, но я не обиделся, а сделал зарубку «отомстить позднее».
— Целых два. Два у меня дела. Так что, выбирай, или дальняя дорожка немножко, или контузия-медузия. А то со мной ужас, что было, когда от Павла про зязябр узнал.
— Не дури. А то скидывай сандалии, пока не надавали. Какие медузии и зязябры? Ты пришёл новые ругательства испытывать?
— Всё серьёзно. Я вчера от скуки был избавлен со всей строгостью. Дед мне такого наговорил, и про Калику, и про хату свою, загодя отписанную. Про то, что после деда нас этот Калика на… Короче, под руки возьмёт. Про Угодника уже сам догадался, из сказок его. Про что ещё? Про драконов, которых дед зязябрами называет, — начал я напирать с аргументами, а одиннадцатый то пятился назад, то подходил ко мне с желанием пнуть побольнее. — Только, то не драконы вовсе, а динозавры. И живут они на последышах мамки Ка… Какой-то. И деньги они воровали из будущего, которые из лампочек сделаны.
Опять чуть не выдал страшную тайну, но вовремя спохватился, а под конец тирады специально запутал дружка.
Тот долго молчал и мотал головой так, что казалось, собрался этим мотанием вытряхнуть мои слова из ушей обратно.
— Ты сейчас о чём рассказать хотел? Толковее не объяснишь? — взмолился он, наконец.
Я сосредоточился, а потом выдал ему всё в подробностях, начиная с задания поиска Калики и заканчивая Рекой Времени Кубанью. Ничего не забыл, строчил, как из медленного пулемёта, и каждым выстрелом попадал в цель.
От моей стрельбы новостями напарник то обрадовано вскакивал, то с ужасом в глазах падал ниц, а я, хоть и наблюдал за ним, но на его театральщину не отвлекался.
Когда закончил рассказ о мужике в отражении, одиннадцатый выпал в осадок, как муть в луже. Сил о чём-нибудь спрашивать у него не осталось.
— Тоже контузило? Когда я про Угодника догадался, развеселился было, а потом меня дед наповал!
— Ну ты и выдал тайные секреты. Тайны, так тайны, — начал приходить в чувства близнец. — Значит, я у бабы Нюры так прямо и спрошу, какие у них слухи ходили про деньги, про имя, про зязябр. Получается, мы живём в старших мирах, а у тех, кто младше, время отстаёт от нашего. Фантастика! Вот бы глянуть одним глазком на молодого папку. И на зязябр. А потом обязательно на папку. Узнать что-нибудь этакое, чтобы он не задавался и не пел про всякие глупости: «Я пришёл домой, вынув жало, а от меня жена убежала».
— У тебя папка такие песни распевает? — искренне удивился я.
— Ещё как. Значит, в будущее тоже можно, — снова уплыл в туман контуженый братишка.
— Не знаю. Меня сразу за ногу и в космос метнули.
— Это сон был. А я про тайну кубанских лесов, — почему-то возмутился напарник.
«Нужно было про морок не рассказывать, — пожалел я сразу. — Что если в лесах Кубани совсем другая тайна?»
— Пять лет нас учат, а потом мы ведьм на мётлах увидим. И третьим глазом на девчонок посмотрим, а они окажутся…
— Третьим глазом? — не понял я.
— Раньше у людей на лбу был. Баба Нюра в сказках рассказывала. А вот, про хату, которой теперь Калика хозяин, поведать забыла.
— Ты очнулся? Можно ехать? — спросил я, имея в виду поиск Калики.
— Да. Да-а… — ответил одиннадцатый, а я понял: «Нет. Не-ет…»
«Посижу, подожду его возвращения из мира зязябр. Хорошо, головой уже не кивает, а плавно водит из стороны в сторону. Переваривает, значит», — думал я, наблюдая за одиннадцатым близнецом.
— Всё, я готов, — наконец-то очнулся братишка. — Ты это никому не рассказывал?
— Сразу к тебе, барин. Как только проснулся, о тебе подумал. Ноги идти не хотели, на хитрость лукавую пошёл и обманул их: двенадцатого попросил переметнуть к тебе с кроватки на кроватку и чтоб без всяких подвалов.
— Как туда добраться не узнал? — спросил помощник.
— За церковь, а потом до… Гутен-морген. До Гутенской улицы. Дальше налево и во двор с дичкой.
— Ладно. Посиди, а я к бабе Нюре. Узнаю, как до церкви дойти.
— Э-э, брат. Туда далёко.
— Бабуля всегда пешком ходит в церковь. А мы молодые и на всё трудное, вон, какие злые. Враз домчимся! — раззадорился Александр.
— А давай на велосипедах? Я с прошлого года в походы не шастал.
— Где второй велик возьмёшь? Через подвал, что ли, притащишь? Так ты деда пугаешься, как ладана, — задумался одиннадцатый.
— Давай у Вадьки одолжим? Случись чего, свой ему отдам.
— У Вадьки можно, если даст, конечно. Он, наверно, занят сейчас. Отцу машины ремонтировать помогает. Он у него этот… Жестокий тятька. Вспомнил слово: жестянщик.
— Жестокий тятька? — рассмеялся я над напарником.
— Мне так легче слова запоминать, — отмахнулся тот и ушёл к бабе Нюре узнавать дорогу к церкви.
Я остался во дворе и размышлял, что и мне таким жестяным способом было бы легче запомнить имена миров, только вот, никаких тятек в голове не заводилось, тем более жестоких.
Одиннадцатый закончил разговор с бабой Нюрой и умчался на улицу.
«К Вадьке погнал», — решил я и начал переваривать вчерашние новости на новый лад, выискивая мелочи, которые мог упустить.
— Хорош спать, — рявкнул близнец в ухо.
— Не дал? — расстроился я, не увидев велосипеда.
— Твоя очередь. Отвели от меня глаза… Сам теперь проси, — огорошил меня одиннадцатый. — Но обожди немного. А то я пока сообразил, что меня никому не видно, такого натворил. Собака их от злости чуть наизнанку не вывернулась.
— Доотводились, олухи. Заработало! — поддержал я дружка и тоже от души посмеялся.
Вволю насмеявшись мы вдвоём отправились к однокласснику Вадьке.
Я еле сдерживался, глядя, как одиннадцатый то щекотал ничего не понимавшего Вадика, то дул ему в ухо, или ещё как-нибудь издевался. Вадик сначала стоял и долго не мог сообразить, зачем я просил у него велосипед. Но когда ему надоело чесаться от одолевшего зуда, быстренько согласился и, всучив мне свою лайбу, убежал, громко хлопнув калиткой.
Не переставая посмеиваться, мы зашли к одиннадцатому за его велосипедом и сразу же укатили в сторону улицы Ефремова и дальше.
* * *
— Вот церковь. Нас с тобой тут крестили? — спросил Александр, переводя дыхание после нашей бесконечной гонки.
— Вроде тут, — пожал я плечами, — теперь прямо, пока в улицу Гутенева не упрёмся.
Когда мы продолжили путь, я обратился к Татисию с очередной просьбой, но имя Калики не упомянул, чтобы не обидеть мир воспоминаниями о гадостях, которые натворили сгинувшие посредники. Просто, попросил помочь найти улицу, на которой растёт дичка. Татисий вместо тёплого ответа стрельнул в меня уже знакомой очередью из холодного и тёплого воздуха.
«Кто-то к одиннадцатому пришёл и попросил отвод глаз. А мы в такой дали. Ну, если попросил, значит, наш человек. Значит, подождёт».
Через пару минут мы остановились на перекрёстке нашей дороги с улицей Гутеневского. Сначала одиннадцатый замахал мне рукой, а потом и я увидел табличку с названием.
— Гутенева или Гутеневского. Разницы нет. Куда теперь? — спросил друг велогонщик.
— Влево. Там найдём высоченную дичку. Кстати, что за дерево так называют? Абрикос или яблоню? — спросил я.
— И то и другое. Если их не прищепили, значит они дички.
— Прищепу из них сделали? Крупную абрикосу, как на дедовой улице? — припомнил я, как назывались деревья и их плоды, которые мы частенько сбивали палками, пока нас никто не видел.
— Во-во. Ладно, едем! — скомандовал одиннадцатый, и мы свернули на улицу Гутеневского.
На удивление, нас никто за всю дорогу не остановил, и никакие хулиганы в пути не встретились. Через квартал я увидел огромное дерево на правой от меня стороне улицы. Оно возвышалось над остальными деревьями, которыми были усажены и улица, и дворы, выходившие на неё своими воротами и калитками.
«Дичка – не синичка, а журавль до неба», — восхитился я невиданным деревцем и прибавил усилий ногам, давно уставшим крутить педали.
— Этот? — спросил одиннадцатый, когда мы остановились напротив двора с дичкой, оказавшейся грушей.
Я открыл рот, чтобы подтвердить, что это тот самый, но не успел. Незнакомый мужик лет сорока с седыми кудрями волос и печальным лицом, чем-то напомнившим мне девчушку-старушку, вынырнул из-за ближайшего угла перекрёстка, быстрым шагом приблизился и оглушил нас приветствием:
— Здравия желаю, господа посредники.
Мы обомлели, онемели и чуть не перепачкали штаны. По крайней мере, я точно.
«Мать честная. Не Калика ли это? — обмер я, а в голове всё сразу же завертелось и перепуталось. — Он же в моём мире живёт. Что этот жёлудь здесь делает?»