— Баба Нюра одиннадцатого так научила, — признался я.
— Она может. Она ещё не такому научит. Так ты кроме рожи в зеркале другого пока ничего не видишь? Вокруг себя? — спросил дед, когда успокоился.
— Только во сне, а в жизни – нет.
— Если ты про эту тётку во сне видел, про больницу, про её голову, тогда это правдой может быть, а сон твой вещим окажется, — думал дед вслух, как и сам я совсем недавно.
— Ничего такого я не видел. Сказать во сне кто-то мог, а вот картинок никаких не было. Одна какая-то метнафорза была. Точно была. А что за напасть, не знаю.
— Метаморфоза. Слово такое есть. Означает превращение гусеницы в бабочку или червяка в кузнечика, — поделился Павел учительскими знаниями.
— Не то, — отмахнулся я. — От метаморфозы любая женщина становится красивой. Это я точно знаю, а вот откуда?
— Это не метаморфоза, а водка, — сказал старый и снова как захохочет в голос, но уже только своим стариковским смехом.
— Чего ты надо мной смеёшься с утра? — разобиделся я. — Я тебе ещё не всё про Калику рассказал, а ты хохочешь.
Дедову улыбку, как ветром сдуло.
— Как не всё? А ну продолжай рапорт по всей форме.
— Сначала сам ответ держи. Где мне сыскать девчушку?
— Вдруг, нет больше недосказанного, откуда мне знать? Может, врёшь ты всё, а я тебе до времени такую тайну открою, что твоё отражение покажется ерундой, а не страшилкой.
— Как нет? А про то, что как только Угодник сообщил о несчастье, оно вмиг другим стать может. Мало? Так оно совсем в другом мире, а не в нашем с тобой случиться сподобится. Опять мало? А тётка дядькой сотвориться может. Скушал? Ну-ка, говори, где девчушку сыскать, а то я ничего этого не скажу. Даже не проси, — выпалил я деду всё, о чём знал, с дальним прицелом.
— Ты, что же это, Ёшкин кот, меня за дурня держишь? Думаешь, умом ослаб? Да я тебя вмиг просветил, аки рентгеном. Думаешь, сжалюсь над мальчонкой, невзначай сболтнувшим свои секреты, да укажу, где девчушка обитает? Накось, выкуси!
Как не крути, но изуродованными пальцами дед не смог показать фиги с маслом, а я пожалел о том, что и в самом деле хотел обхитрить его. Всё понял старый. Не мог не понять. А я нисколько не сомневался, что он слышал о змеином хвостике. Проще говоря, о шутках, которые устраивает будущее, если кто-то о нём узнаёт. Я и рассчитывал на то, что дед всё поймёт и за такие хитрости у меня или появится шанс всё узнать от него самого, или повод поговорить с Кармалией в его же подвале. Узнать от неё о девчушке-помощнице. А вот, после дедова кукиша я понял, что поступил нехорошо, поэтому повинился:
— Извини. Бес попутал. Если не можешь сказать, не обижусь. Нельзя, значит, нельзя. Прости.
А дед, видно, ожидал совсем другого, потому как мигом замолчал и засопел, почёсывая бороду пальцами, не сумевшими изобразить кукиш.
— С кем не бывает. Со всеми получается, что и не такое случается.
…Ладно. Продолжаем пикирование, — поднялся Павел с табурета и затоптался на месте.
— Когда у тебя следующий большой сбор? — спросил учитель-мучитель, а я захлопал ресницами.
— Когда хлопцев гуртом собираешь? — перевёл он на доходчивый язык.
— Планировал после пересдачи, — ответил я, и теперь дед заморгал, явно не понимая меня. — Когда в третьем и шестом мире оставят братишек на второй год окончательно, тогда и собирался.
— Когда сие решится?
— До двадцать пятого августа, и в третьем, и в шестом мире всё будет кончено.
— Хорошо. Дело терпит. Как решится, собирай мальчишек. Речь держать буду. Открою новый учебный год. Уразумел? — сказал дед и уселся на табурет.
— Теперь про девчушку, — скомандовал я и снова получил забористый взгляд.
— Про которую? Про Анку?
— Про старушку. А что там про Анку? — любопытство взяло верх, и я решил послушать очередную байку.
— Дык, если пришёл до Анки, не уходи спозаранку. Потому что, как следует тело нужно расследовать, — выдал дед пику и сам над ней рассмеялся.
— Дело расследуют, а не тело, — поправил я наставника, а тот ещё больше затряс бородёнкой.
— Кому как нравится, тот так и забавится! — выкрикнул дед сквозь смех, и опять за старое.
— Ничего не понимаю. Шутки у тебя несмешные.
— Если б ты их понимал, я б их из мешка не вынимал, — всё тряс и тряс бородой Павел, а я давно сбился с подсчёта его нормы по выпечке прибауток.
«Смеётся, значит, всё в порядке. А может, сознаёт, что ещё не готов обо всём навалившемся думать? Поэтому устроил разрядку напряжённости, как в телике говорят о политике.
И сколько в нём злости на всякое зубоскальство. Сколько энергии он на несерьёзность свою тратит. Может, наоборот, из неё силы берёт? Может, давно бы перегорел, если бы жил без шуток?»
— Ладно, куражься. Если передумаешь про… Про наше тело, всегда готов к бою с тобою. И на розыски той, над которой сейчас смеёшься, тоже настроен по злому, — молвил я заковыристо, но понятно и без упоминаний девчушек, на которых дед так ополчился.
— Погодь. Я тебе ещё про ворованные груши не сказывал.
— Лучше делом займись. Обдумай всё, а я завтра загляну, — откланялся я и удалился.
Глава 30. Большой сбор
— Как жизнь у неумных? — на полном серьёзе спросил я у третьего и шестого Александров.
— Оба камнем идём ко дну, — доложил третий.
Только он относился легко ко всему выпавшему на долю этих мальчишек. Или делал вид, что ему наплевать на случившееся.
Я старался не копаться в их чувствах. Понимал, что испытать им пришлось немало. И в физическом смысле, и в моральном.
Обоих поколачивали родители, когда у них заканчивалось терпение возиться с сыновьями, которые ни с того ни с сего стали настолько вредными, что нипочём не хотели ни учиться, ни отвечать на вопросы учителей и даже докторов.
— Чем кончилось? — обратился я к третьему, пока шестой замкнулся в себе и своих грехах, за которые рвался расплатиться и отказывался не только от помощи, но и от общения с братьями.
— Оба оставлены на второй год, как миленькие. Даже у студентов не получилось ничего, кроме КУР, из нас вытянуть. Тоже мне, практиканты. Нашего брата непонятными картинками не запугаешь. Не знаю, как шестой выкручивался, а я всё за пять минут перещёлкал, — увлечённо рассказывал третий, а я смотрел на него и жалел: «Всё ещё бредит. Придумал, что какую-то курицу из него вытащили. Бедняга».
— Там всё наоборот нужно было делать, балбес! Ты хоть знаешь, что этим практикантам сказал их руководитель? Нет? Когда я на все заумные картинки с вопросами сморозил шуточки, а они всё записали, он им так и сказал: «Запороли его». Вот только мамке с папкой он такого не сказал. Будто не они пороли, а студенты эти, — наконец-то и шестой начал выказывать буйные признаки жизни.
— Сам балбес. Главврач так про кекс говорил. «Запороли вы свой кекс». А сам на тетрадки кивал и двойками за практику грозился. Только после этого они от меня отстали. Начали у других КУР мерить. Какой у тебя, кстати? Признавайся, — разошёлся жизнерадостный третий.
— От восьмидесяти до девяносто пяти. У всех по-разному получилось. Они же каждый своё в тетрадке чёркали. Только, как там ответы посчитать можно, ума не приложу.
— О чём вы, граждане ненормальные? Что за куриц с кексами из ваших голов вытащили главврачи со студентами? — возопил я, не выдержав издевательства над своей головушкой.
— Каких ещё куриц? КУР – это, как КПСС. Сокращение, значит. Коэффициент Умственного Развития. Тоже мне, ненормальный. Это дело у всех желающих смерить могут, а не только у второгодников. У нас он как раз в норме. Поэтому мы кекс испортили. Ведь наш оказался длиннющим, а не коротким, как у настоящих ненормальных. Главврач им не поверил, что мы длиннее оказались. То есть, умнее. Вот и сказал, не запороли ремнём, а запортили кекс. Правда, он с психами до того умаялся, что сам оговариваться стал. Вместо «запортили» сказал «запороли», — чуть ли не прокричал Александр-третий, безумно озираясь то на меня, то на шестого.
— Хватит курами мериться! — прикрикнул я на обоих сразу. — Как мамки и папки всё это приняли, что вам сказали?
— У меня просто. Сказали, мол, не ожидали от меня такого, и что теперь я, как бурьян у дороги, расту и учусь под собственную ответственность. И главное не то, что на меня рукой махнули, а то, что махать этой рукой с ремнём в кулачке перестали, — беззаботно и почти празднично доложил третий.
— Мои наоборот. Обещали взяться за меня как следует. Чтобы не только во второй раз не остался в третьем классе, а, вообще, за один год всё выучил и сдал за третий и четвёртый класс разом. Экстерном, во. Только я пообещал сбежать в дольмен и в нём поискать лучшей доли. После этого меня больше не трогают. Боятся, что взаправду сбегу. Но как потом воспитывать будут, не знаю, — поведал невесёлую историю шестой.
— Ничего у них не выйдет. Миры разницу промеж собой сотрут, и всё станет, как у людей. То есть, у остальных. В общем, всё будет хорошо, — попытался я успокоить первых пострадавших от мирового уравнивания. — Теперь пошли в сарай. Там старикан-таракан речь держать будет, как председатель колхоза перед колхозниками. Потому как кое-что намечается на осень, но он сам обо всём расскажет. Не только у нас беды да победы, и у простых людей происшествия случается.
Мы дружно поднялись с травы сквера на улице Ефремова в третьем мире, известного мне по имени Даланий, и пошагали. Почему-то только в этом мире я чувствовал себя спокойно, поэтому назначил встречу в сквере, открытом всем армавирским ветрам.
После увиденного в доме третьего, я был уверен, что Даланий никогда посредников не подведёт, всегда сокроет от чужих глаз, а если понадобится, дуновениями о чём нужно предупредит.
«Жаль Павла сюда не затащить», — подумалось мне по дороге в дедовский сарай на наш первый большой сбор.
* * *
Когда все собрались и заперли оба лаза, мигом расслабились и принялись шпынять второгодников, расспрашивать друг дружку о новостях или просто дурачиться. На просьбы вести себя спокойно, никто не реагировал, и получалась полная неразбериха, как в сарае, так и в головах. Никто не знал, о чём собирается говорить дед, да и всем это было неинтересно.