— Сходить нужно для ознакомления и будущей сноровки. Потренироваться и с верёвочкой, и с лесенкой. Чтобы потом впопыхах самому на ней не повиснуть. Поэтому в помощники хотел сосватать дружка-соседа. Он, вроде, тебя толковее будет, — поморщился дед.
— Так его же баба Нюра сызмальства приучала да науськивала, а ты мне ничего не рассказывал. Ни про семью мою несчастную, ни про работу… — затих я, не сумев подобрать нужного слова, а обозвать работу «опасной» не посмел.
— Сам решай. Ходить или не ходить. Брать или не брать. А натренироваться и есть твоё задание, — закончил дед общение и ушёл, как перед этим с большого сбора – не прощаясь.
Я остался сидеть на табурете и решил не выходить из сарая до тех пор, пока в голове всё не уляжется, и я не приду хоть к какому-нибудь решению о предстоявшей тренировке.
«Делать нечего. Сижу вот, думаю. А думать про одиннадцатого, ой, как не в радость. Брать с собой или не брать? Не возьмёшь – обида, возьмёшь – беда. Его же внизу не оставишь. И к Иуде в мир с собой не возьмёшь. А по невидимой лесенке, как лазить буду?
Интересно, кто тринадцатым миром командует? Вот его и нужно попросить, чтобы невидимость с лестницы стёр. Может, сама девчушка командует? А если не она? Почему тогда обитает в том мире с живыми лозами?
Стоп. Виноградные лозы и на афише, и в костре держит мама Кармалия. А девчушка её помощница. Что если это не бесовский мир, а мир мамы Кармалии?
Если мне нужно к цветочкам подойти, потом рифмами позвать девчушку, а цветочки я точно в мороке видел, когда Кармалия такой красивой была… Иттить колотить!» — решил я покончить с фантазиями, которыми так увлёкся, что поначалу не обратил на голос из подвала никакого внимания.
А голос так и сказал:
— Иди уже домой, Головастик.
— Иду, — согласился я и вышел во двор, всё ещё размышляя, а когда сообразил, что слышал Кармалию, так и подпрыгнул от насквозь пронзившей судороги.
Потом взял себя в руки и бегом домой.
* * *
— Ну, как ты, голуба, намаялась со своим?
— Я так к нему привыкла, что мне и не в тягость. Прожили положенное, прожили отпущенное, одолеем и пожалованную присыпочку. Пересилим, пересеем и удалимся восвояси.
— А сколько вам песочку прибавили?
— Совочек за дочек, да за каждого сыночка по четверть совочка. На круг много-много немножечко. Почти чайная ложечка. И за это спасибо и поклон земной. Дальше будем страдать, да коптить, да ковылять. Хорошо, что Нюра из Татисия хлопочет за нами, болезными-бесполезными. Спасибо ей. А твой пострел везде отметиться успел?
— А то. Шустриком мотается, подрасти пытается. Только уж больно рано ему такими вещами заниматься. Ума бы сначала набраться, а не опыта этого окаянного. Не окреп ещё разум, и боюсь я за него, ой, боюсь. Только всё без толку: помочь да надоумить нельзя.
— Почему нельзя? А мы зачем? Или мы не души братские-рыбацкие? Ты его разбудить сможешь, когда нужно будет?
— Подпрыгнет и потолок чубчиком чиркнет. А зачем?
— В нужный час на улицу надо будет завлечь-выманить, чтобы вы кое с кем встретились. Только обещай, что не дашь ему глаз поднимать ни в коем разе.
— Ты что это? С кем нас свести вздумала? С Нею? Знаешь же, что нельзя этого делать. До первого раза, когда Сама пожалует, ни в коем случае.
— Не горячись. Молодая, а уже обо всём мнение имеешь. Ты старших послушай. Вы уже виделись, когда Она за Григорием приходила. И глазели на Неё, когда в саване белом была. Вот и сейчас, когда мимо проходить будет, станьте на обочину и стойте. А заговорит, или нет, Ей решать.
— За Лилей придёт?
— За ней. Пришёл её час.
— Откуда знаешь?
— Я давно обязанная, одной ногой к Ней привязанная. Теперь выхожу каждый раз на дорогу и старого с собой тащу. И встречаю, и кланяюсь до земли Её милости. Так что, где и когда бывает, чувствую, как сама знаешь, кто.
— Вот оно что. Только не пойму, Она-то здесь причём? «Когда в чёрном рыщет – жертву ищет, а когда в белом – занята делом». Вот и всё, что мне знать положено. И что в глаза Ей смотреть можно только когда в последний раз придёт. В них сила великая. Если кто посмотрит в те глаза, когда в пьяном загуле или ещё по какой причине выйдет из-под нашего контроля и встретится с Ней взглядом, рано или поздно загубит жизнь. Не сможет не загубить. Так тот взгляд тянуть будет, так тянуть. И грех великий на нас падёт. А ты мне…
— А я тебе так скажу: Она ещё и ошибки мирные исправляет. И тебе о том знать положено. И то, что Она ко всем вашим Угодникам милость свою явила. Да только одного спасла и слово ему дала, что лежать его часы будут до тех пор, пока сам Её не позовёт.
— Давай сначала про ошибки, а про Николая потом.
— Ты думаешь, Она в наших мирах всех Настей прибрала, а теперь смирится с новой здоровой? Нет конечно. Как только она сюда явится, времени на её возврат будет очень мало. И просить Угодник станет об отсрочке уравнивания, чтобы успеть её родной мир сыскать и вернуть к ребёнку.
— Боже мой! Какая…
— Такая. Такая жизнь у нас, милая. А ты думала, её в милицию заберут? Эх, молодость.
— А про Угодников?
— Там всё трагично было. Наказание им ниспослали за темень, но за добрые сердца не захотела Она их губить почём зря. Вот и дала им шанс для них неизвестный. Только о том, что от врага нельзя отворачиваться предупредила. Но и не отворачиваться они не могли, это Николаи сами смекнули. Так что, когда их на фронт провожали, и мамки, и сами мальчики знали, что обратной дороги у них не будет. Вот и получилось, когда в бою сосед не добежал до окопа, потому что ранило. И стал он помощь просить, чтобы помогли из-под обстрела уползти. Понял Николай, что час его пробил. Осознал, и всем, кто был рядом сказал о том. И все Николаи во всех мирах, как один узнали, но все, как один поднялись и на помощь пошли. Уж больно хорошие мальчики у мамок были. Больно добрые да славные. Знали, что на смерть идут, но шли. И шли, как герои.
— Как же один из всех спасся? Только у него этот шанс был?
— Нет же. Шанс у всех поровну был. Только одному из двенадцати повезло, а остальным нет.
— Не томи. Не томи душу. Поведай, как было.
— Я и рассказываю. Выскочили Николаи из окопа и побежали соседа спасать, а как добежали, под руки его и обратно в окоп. И молиться, чтобы приняли их души, магией согрешившие, в руки Господа нашего милостивого. Шагали обратно и молились, и соседа того на руках несли.
А Добрая вышла и, вроде как, поклонилась их храбрости, и такое Она часто на войне делала. Только, когда кланялась, каждому на пути часики их поставила со временем, заканчивавшимся.
Все они по-разному в окоп возвращались. Кто перебежками из стороны в сторону, чтобы враг не прицелился, кто согнувшись. Тело у каждого, как могло, так и пыталось выжить, сама понимаешь. Только один из нашего мира стерпел и прошёл всё прямо и до конца. Никуда не свернул и не дрогнул!
Видишь, какая сила в нём жила и по сию пору живёт? Только он один запнулся ногой о невидимые часики, Доброй поставленные. Одни те часики упали набок, и кончавшийся песок в них остановился. И сейчас Она хранит их и не разбивает, как после смерти. И знак ими показывает: держит перед собой и смотрит на них. А кто видит Её в чёрном и часики эти, тот соображает, что к чему.
— Ты думаешь, Она увидит племянника и знак этот покажет?
— Живу и надеюсь. И тебе советую в назначенный час встать у дороги и склониться с просьбой о знаке заветном.
— Я тоже живу и надеюсь. Постараюсь всё сделать. Разбужу сорванца и на улицу вытолкаю. Лишь бы в глаза Ей не глянул. Только как же его надоумить, что знак видит? Всё про наш разговор выложить?
— Сумеешь – выкладывай, коли нужда в том появится. А если не получится отсрочку получить на девять дней, чтобы Настю за срок православный домой вернуть, то и рассказывать не о чем будет. А миров вон сколько у мамки. А искать-то вам с ним придётся. Куда ни попадя её не спрятать и не утаить от Доброй. Всё одно, что гостья сама Ей в глаза смотрела, а не близняшки из наших миров. И жизни у неё не будет нигде, кроме родного мира, в котором она в живых осталась, а не муж её, как у нас.
— Спасибо, что светом-советом поделилась.
— Не за что. Сама делиться не забывай.
— Не забуду, обещаю. И на дорогу последнюю Лилину выйду с озорником обязательно.
— Ну, не прощаюсь. Старый не любит.
— До встречи.
Глава 32. Подготовка к пещерному походу
«Думал вчера, думал, так и не додумал, а утро вечера не мудренее. Тут уже в школу через три дня. Кошмар. Вот жизнь припустила вскачь. Тпру!..
Что же с одиннадцатым делать? Он ведь совсем от рук отбился. Может, с третьим подружиться? Он и сам не зануда, и других не осуждает. Но с ним в пещеру нельзя, а жаль.
А как добираться? На велосипеде? А как туда во время беды домчаться? Мир просить о запуске? Но если всё у нас случится, Скефию не до шалостей будет. Вот если у соседей, тогда попрошу. А снежком залепит, тогда точно на велосипеде.
Теперь подумаю, о чём с девчушкой беседовать. Во-первых, про имя настоящее спрошу, чтобы не обзываться, как все. Во-вторых, про тринадцатый мир. Вдруг, он маме Кармалии принадлежит? И пещера в её мире стоит, а мы ни ухом, ни обухом. А если это так, там с ней самой встретиться можно? Живьём. Не во сне-мороке.
Как же. Не во сне. Она же говорила, что облик под человеческий разум адаптирует. Получается, там её нет? Это я запишу на в-третьих. Тогда что во-вторых спрашивал? Про это и спрашивал, про мир, чей он или кто он. Как же правильно сказать?..
Эх, мне бы чуть-чуть ума прибавить, мой бы сразу удвоился.
Что-то не то сморозил. Получилось, у меня сейчас чуть-чуть и есть, к которому если столько же прибавить, то удвоится. Ну и балбес. Эй, зеркальце, я тебе сейчас такую глупую рожу покажу, только держись. И крути пальчиком у виска, сколько вздумается».
Я выскользнул из кровати и пошагал к зеркалу. Начинал-то смело, а под конец дальнего пути из пяти шагов, замедлился дальше некуда. Но собрался с силами и заглянул в зеркало.