— Не знаю. На собрании решим, которое на Фортштадте будет. Но мне точно известно, что ты из двенадцатого, а я из одиннадцатого мира. Так что, будем знакомы, соседушка Александр-двенадцатый.
— И вам не хворать, Александр-одиннадцатый. Не слишком ли по-царски? — засомневался я в надобности громких званий. — Может что проще придумать?
— Путаться будем. Нас двенадцать, не забыл? Тут думать надо. А пока и так сойдёт. Ты же знаешь, что номера наших миров на дверях сараев намалёваны? Только они с лицевой стороны. Чтобы их увидеть, дверку сарая нужно закрыть.
— Это тебя баба Нюра натренировала? А я от деда ещё слова доброго не услышал, — вроде как, пожаловался я, а скорее признался в полном неведении.
Вот так мы и сидели на бугре земли, как пара птенцов на краю гнезда. Болтали и всё время озирались по сторонам, на всякий опасно-секретный случай. Беседа была взрослой, да и проблемы у нас были совсем не мальчишеские.
Старшие рассказывали, что во время войны детство заканчивалось быстро, а у нас, хоть и не война, но то, что нам готовило неведомое завтра, было не менее пугавшим.
— Если мы из двенадцатого и одиннадцатого, где тогда лазы в остальные миры? — задумался я вслух.
А одиннадцатый поднял меня на смех. Просто, начал хохотать и кататься по пригорку, как колобок. Когда ему надоело надрывать пузо, он взглянул на меня непонимающим взглядом и спросил:
— Ты и об этом ни в зуб ногой? Может ты ещё не знаешь, почему нас посредниками называют?
Тут я разобиделся. Оскорбился и обозлился на самого себя, на деда, на весь двенадцатый мир. Хотел уже плюнуть на всё и уйти домой, но взял себя в руки и признался, что не знаю, почему.
Близнец похлопал меня по плечу, снял бутафорские очки и просветил темноту в моей голове.
— В том-то и дело, что таких дыр между мирами много. Поэтому люди иногда забредают в соседние. Представляешь, что с ними тогда происходит? — объяснил он и ненадолго задумался. — Мы будем им посредниками. Провожать их домой, пока в дурдом не загремели, или ещё что с ними не случилось.
Говорят, нескольких таких в КГБ забрали. Что такое КГБ я не знаю, но ничего хорошего, это точно. Бабка сказывала, что и учиться нам теперь нельзя, чтобы в это КГБ не забрали и опыты над нами не делали. Только я не знаю, что такое опыты, а ты знаешь?
— Нет, — выдохнул я с безразличием.
Мне стало грустно и паршиво. Я же догадался, кто стучал в калитку. Уже готов был взять шефство над другим собой и всё ему объяснять, успокаивать, а вышло наоборот. Ко мне пришли и окунули, как котёнка догадливой мордой в сметану. Только в моём случае сметана оказалась с горечью и обидой.
«Эх, дед-дед. Второй раз ты мою фамилию подводишь», — сетовал я на Павла за его отношение к моему обучению.
— Ладно, двенадцатый, не вешай нос. Попытай своего Павла про дырки в миры и обиды на него не держи. Мне-то баба Нюра давно обо всём рассказывала, только я это небылицами считал. И вся наша округа её за блаженную держит.
Меня бабуля часто к ней водит помочь с чем-нибудь. Покряхтеть рядом, пока они хату белят или в огороде ковыряются. Потом вареньем угощался и сказки про деда Павла и про Угодника слушал. Про нашего дядьку Николая. Она его только так называет. Он всем помогал, оказывается. И в церкви такой святой есть.
А ты в церкви бывал? Крещёный?.. Конечно, крещёный. Только про Угодника тоже рассказывать нельзя. Везде тайны и шпионы. Или КГБ.
Когда первое задание получим, мигом повзрослеем. Ведь с ровесниками всё просто: дал по шее и показал, как в подвал спуститься. А со старшими всё по-другому будет. Дед научит, кого обмануть нужно, а кого напоить.
Представляешь себя таким? Пьющим или дурящим? Я себя и с ровесниками не представляю, не то что с другими какими. А если вдруг девчонка капризная попадётся?
Тебя, кстати, зеленоглазая посещала? Это она нас искала. Решала, кто будет следующим посредником, а кто нет. Моталась по мирам, сравнивала, спрашивала.
Баба Нюра говорит, что этой девочке уже лет триста. А то и больше. Представляешь? Вот она точно ведунья.
— Почему ведунья? — скрепя сердце поддержал я разговор.
— Потому что знает наперёд обо всём на свете. И по звёздам гуляет, как мы с тобой по улице. Про то, что папка твой девятый, ты тоже небось не знаешь?
— Он что, тоже посредник? — живо откликнулся я, а изумлению моему не было ни конца ни края.
— Не поэтому. Бабуля его почти в сорок лет родила, когда нашего деда с Беломорканала отпустили, потому как ослеп. Так его другой инвалид, который без ноги был, год целый домой вёл. Пешком, представляешь? Шкандыбал на костылях одноногий, а на верёвке слепого Григория Федотовича вёл.
Так вот, у бабули нашей шестеро детей умерло от голода и болезней, Николай на войне голову сложил, а двое выросло. Тётка Ленка да отец наш. Тётка сейчас в Хабаровске живёт.
— А я даже не знал, как деда звали. Он умер, когда я маленьким был. Спасибо, что рассказал.
— Это бабе Нюре спасибо. Она обо всех знает и мне по секрету рассказывает. А от своих ничего не добиться. Твердят, что мы из рабочих, и всё.
Ладно, мне пора. В следующий раз за станицей свидимся. Там сразу из двенадцати миров дыры, и все в одном месте. Только они где-то под землёй. До встречи, двенадцатый. До бабкиной пещеры.
Одиннадцатый в смешной фуфайке удалился, а я остался сидеть над траншеей, как Алёнушка у ручья, и соображать, что же теперь будет. На душе было пусто и грустно одновременно. Домой идти не хотелось. К Павлу за объяснениями тоже. «Хрен с ним, с гордым стариком. Придёт время, научит всему, никуда не денется.
…Только подумать. Поговорил с самим собой и сам же себя расстроил. И никому не расскажешь. Вот жизнь настала», — посокрушался я недолго, потом встал и поплёлся домой.
* * *
Когда что-то делать не хочется, а приходится, время летит и подгоняет: «Кончилось лето! Топай в школу!» А тогда до уроков была ещё пара недель, но радости уже не было никакой. Ждал это двадцать третье августа, как наказание. Обдумывал, как сбежать из дома, что соврать, чтобы отпустили надолго. Самое обидное, что всё нужно было делать в одиночку.
Придумывать ничего не стал. Врать не хотелось, потому как, никакой поддержки вранью ни от кого не будет. «Встану пораньше и сбегу. Потом пусть ухи крутят и пытают, где был целый день. Только как раньше всех проснуться? А записку писать или нет? Чтобы знали, что сбежал не насовсем, а только до вечера.
…Нет, писать ничего не буду. Потом придумаю какую-нибудь небылицу», — покончил я с раздумьями и принял непростые решения.
И вот вечер перед путешествием в станицу настал. Хорошо, что была середина недели. «Папа будет на работе, мама с братом в поликлинике, а бабуля с раннего утра на Хлебогородке в очереди за комбикормом. Значит, её попрошу разбудить. Скажу, что Павел просил зайти. Она поймёт, что это наши секретные дела», — решил я, а потом так и сделал. Попросил бабулю, и она обещала растолкать пораньше.
Вечером долго ворочался, а наутро показалось, что вовсе не спал, когда услышал ласковый голос:
— Внучек, вставай. Просился, так не томи.
Я, конечно, сразу же проснулся, вот только подняться с кровати никак не хватало сил. То, что предстояло сделать, не то чтобы пугало, скорее было неприятно. Или ещё хуже, не могло быть осознано. А всё, что я не мог представить или понять своим умишком, для меня было неправильным и запретным.
Заставил себя думать только о велосипеде, которым очень дорожил, и окончательно пробудился. Нового мне никогда не покупали, и навряд ли когда купят, а этот «Орлёнок» я сам собирал из старых запчастей. Отец, конечно, помогал, но, думаю, только для того, чтобы я не покалечился на самоделке.
И вот, набравшись храбрости, я вывел на улицу двухколёсную драгоценность. Кукла меня не выдала, щеколда не звякнула, в общем, никакие другие напасти меня не остановили. Не знал, радоваться этому или нет. Втайне, даже для самого себя, надеялся, что меня обязательно поймают при попытке улизнуть и оставят сидеть дома, но началу похода ничто не помешало.
Я взглядом попрощался… Нет, не с домом и домашними, а с велосипедом. Мысленно попросил его простить за долгую дорогу и за то, что его, скорее всего, отберут вездесущие хулиганы. В том, что это случится, я был почти уверен.
Хулиганов и прочей шпаны хватало везде, и чужаков всегда ловили, отбирали мелочь, велосипеды, а если ничего этого у них не было, просто, давали пенделей. Участь эта для меня была неизбежна, как и наказание за самостоятельность.
Простившись с велосипедом, запрыгнул в седло и покатил в неизвестность. Лихорадочно крутил педали и рулил, крутил и рулил. Благо, дорогу знал хорошо: не раз с отцом ездил мимо Старой станицы на рыбалку или охоту.
Утро было серым, почти туманным, а значит, наступавший день обещал порадовать солнцем и теплом. Прохожие взрослые спешили на работу, шпана дремала и видела сны после ночных приключений, и я начал надеяться, что по дороге к месту встречи меня никто не потревожит. Настроение слегка поднялось, и я начал веселее крутить педали.
Вот уже родная улица упёрлась в Третью городскую больницу. Дальше поворот на Сенной путепровод, сразу после него направо, затем мимо центра города и налево к мосту через Кубань. Ориентиры были известные, но я никогда не бывал там в одиночку.
Солнце победило утреннюю пасмурность и, когда съезжал с кубанского моста в станицу, начало припекать. Ноги устали, но я всё равно прибавил, потому как оказался на территории чужой для всех без исключения мальчишек города.
Но вот и станица позади. «Здесь нужно внимательней. Нужно вспомнить, куда сворачивать», — настраивал себя, а сам, всё ещё шалея от страха, продолжал крутить педали.
Снова и снова искал глазами то, что меня остановит, что непременно сорвёт первое настоящее задание. Что раздавит моё нескладное существо обыкновенной житейской неудачей, которая породит крушение всех надежд. После чего обязательно упьюсь отчаяньем, поплачу навзрыд, как в недалёком детстве, и вина за всё случившееся будет чья угодно, только не моя.