— Вставай, сынок. Ну-ка бегом! — ответил морок маминым голосом откуда-то с улицы.
— Ты же не отвяжешься, да? — спросил я и открыл глаза.
— Ну-ка бегом! — донеслось уже издалека.
Цепь опять звякнула, и я снова выглянул во двор. Туман поковылял обратно в конуру, а светившаяся Кукла с разгона проскочила деревянную калитку насквозь.
«Хорошо, что к такому наизготовку», — подумал я и надел, приготовленные для школы, синие форменные брюки.
Накинув на плечи школьный пиджак, вышел во двор. Небо еле-еле розовело на востоке, но во дворе уже было достаточно светло.
— Где вы, привидения укропные? — спросил я громко, чтобы разогнать страх. — Молчите?.. Ладно, иду к вам.
Подошёл к калитке, зажмурился и открыл её, громко звякнув щеколдой.
На улице была только влажная утренняя серость. Больше ничего не увидел, а Кукла уже умчалась по своим призрачным делам.
Я вздохнул с облегчением и вышел на улицу с чувством выполненного долга. Будто только этого и потребовалось, чтобы душа успокоилась.
Решил посмотреть, что с воротами, и шагнул налево, туда, где прошлым утром красовалась надпись «Я люблю». Всё было чисто. Осмотрел забор от ворот до следующего соседского участка. Весь чистый. Вернулся и придирчиво изучил калитку. Тоже без надписей.
— На штакетнике перед окнами намалевали? Вы серьёзно? — спросил у затаившихся командиров морока, но никто не ответил. — Ладно, и туда гляну, — согласился я и на ходу уже вспомнил, что в конце штакетника был такой же щит из досок, как и рядом с воротами.
Дошёл до соседского участка – везде чисто.
— Я закончил. Иду дальше спать. Мне сегодня в школу, между прочим, — громко доложил неведомым зрителям.
Тотчас из соседского двора, который через улицу, также сквозь забор, пулей вылетела Кукла и весело заметалась по улице.
— Радуется, как кутёнок, хоть и мёртвая. Зачем её показываете? Чтобы ничего не боялся? — спросил у морока.
Вместо ответа сквозь калитку того же двора вышли две женщины. Они обе были в чём-то белом и тоже светились изнутри тем же таинственным светом. Я мигом присел от охватившего ужаса и затаился.
Одна женщина вывела другую на дорогу и, пока другая осталась стоять, первая вернулась к калитке. Проходить обратно она не стала, а распахнула калитку, потом нагнулась и что-то переставила на земле, чтобы та не закрылась. Потом вернулась к стоявшей на улице, взяла из её рук какую-то вещь и, тронув подругу за плечо, начала ей что-то объяснять. Было понятно, что вторая тётенька не хотела уходить, потому как всё время оглядывалась и показывала рукой на дом во дворе.
— Кто это? Да кто это там? — в нетерпении спросил я у морока, но мне снова не ответили.
Светившиеся тётеньки закончили беседовать и двинулись в мою сторону. Я на цыпочках пошёл от них по тротуару в сторону перекрёстка, но галька под ногами так громко захрустела, что мне пришлось не прятаться, а просто шагать, будто по каким-то делам.
Тётеньки шли медленно, но нагоняли меня, и уже скоро я почти разглядел ту, которая не хотела уходить. Она шла, смотрела вперёд ничего не видевшими глазами, и всё время оборачивалась. Вторая и, как я понял, главная, обеими руками несла перед собой непонятную вещицу, и всю дорогу смотрела только вниз на дорогу.
Любопытство пересилило страх, и я решился выйти навстречу женщинам, чтобы хорошенько их рассмотреть. «В конце концов, это же морок», — убедил себя и начал возвращаться домой, но не по тротуару, а посереди улицы, будто что-то забыл.
«Батюшки! Это же тётя Лиля», — разволновался я, когда угадал ту, которая не хотела уходить. «А кто её из дома уводит?» — начал разглядеть старшую точно также одетую женщину, которая держала стеклянную банку литра на три или чуть больше.
— Дилинь-динь, — звякнуло над темечком, и я замер как вкопанный.
«Что случилось?» — спросил позвонившую, но она осталась безмолвной.
«Кто уводит тётю Лилю?» — решил дознаться у хозяйки колокольчика.
— В глаза не смотри, — ответили мне голосом мамы. — Добрая идёт. Поклонись.
Я склонил голову и отшагнул в сторону. Причём, ничего этого сам не делал, а пребывал в странном оцепенении и по своей воле не мог даже пальцем пошевелить.
«Я вам что, марионетка?» — запричитал у себя в голове, пока не осознал, о чём сказала душа голосом мамы.
«Добрая – это добрая тётенька? А добрая тётенька – это Смерть? Получается, Тётя Лиля…» — не успел скумекать, как обе женщины поравнялись со мной.
— Зачем вышел? — строго спросила Добрая, проходя мимо.
Ничегошеньки не смог я ответить, а всё также стоял и смотрел под ноги. Волосы танцевали кадриль, проснувшиеся мурашки метались по всему телу и со страху прятались за спины друг дружки, а я, вдобавок ко всему, стал истуканом.
Откуда-то слева подбежала моя светившаяся любимица, бодро повиляла хвостиком, пару раз подпрыгнула, пытаясь лизнуть в лицо, но каждый раз проваливалась сквозь меня и улетала за спину. Затем она виновато тявкнула на прощание и увязалась за женщинами. Я заплакал горючими слезами от жалости по умершей тёть Лиле, по Кукле и неожиданно почувствовал, что мне возвратили способность двигаться.
Сначала посмотрел на остановившихся на перекрёстке женщин, потом на убегавшую за угол Куклу. Добрая высоко размахнулась и разбила стеклянную банку о середину перекрёстка. И разбила с такой силой, что осколки звякнули и разлетелись, а содержимое банки развеялось тёмным дымком.
Я решил догнать Добрую и тётю Лилю чтобы спросить, что они разбили, но сделав пару шагов замер от жёсткого и властного окрика.
— Не ходи за нами! — то ли в голове у меня прозвучало, то ли услышал от одной из женщин.
— А что вы разбили? Я там босиком бегаю, а они стёкла колотят, — крикнул я женщинам.
— Отстань. Так и быть, предупрежу, когда у Насти время закончится. Дам тебе пять дней. Запомни. Пять, а не девять, — снова меня строго и властно отчитали то ли в голове, то ли наяву.
Оцепенения я не чувствовал, а потому рванул к перекрёстку, проследить, куда это они собрались мимо дедова двора и, если получится, уточнить, что же это за пять дней.
Когда добежал до угла и выглянул, увидел, как дед стоял посреди улицы и кланялся женщинам так низко, будто у него не было радикулита.
Добрая на ходу кивнула и прошла мимо Павла, уводя тётю Лилю в серую утреннюю даль. Я поморгал, пытаясь как можно дальше проследить, куда пойдут женщины, но они исчезли перед первым отблеском встававшего солнца.
Павел развернулся и поплёлся к скамейке, а я вышел из-за угла и направился к нему за ответами.
— Здоров ли, старый? А то Добрая с утра пораньше бродит, — приветствовал деда и уселся с ним рядом.
— Здравствуй, внучек, — вежливо поздоровался дедуля, но глаз не открыл.
— Спишь? Я бы тоже спал, если бы блошки не покусали. Спросить можно, соня?
— Спрашивай, — разрешил дед.
— Добрая увела тётю Лилю насовсем?
— Смерть – это всегда насовсем.
— А Кукла – это привидение было?
— А они все, считай, привидения. И Лилечка, и Кукла твоя, и Добрая. Только Добрую все из нас запросто видеть могут, когда она в чёрном наряде. Когда ходит промеж людей по своей смертельной надобности. И присказка такая есть: «В чёрном рыщет – жертву ищет. Ходит в белом – занята делом». Это всё о ней, — объяснил дед и продолжил дремать.
— А калитку тёть Лилину зачем открытой оставили?
— Обычай такой. Пришла беда – отворяй ворота. Разве не знаешь? Чтобы не шумели, не кричали, не смеялись, не баловались. Чтобы понимали, что в этом дворе беда грянула, и если могут помочь, то и помощь оказали.
— Это всё для меня чересчур. Ты лучше скажи, что они на перекрёстке расколошматили? Осколков не видать вроде, но, всё равно, босиком там бегать больше не буду, — решил я узнать про разбитую банку и уйти домой или досыпать, или собираться в школу.
— Часы это были. Песочные. Видел когда-нибудь?
— У врачихи школьной видел. Только они у неё маленькие, всего на две минуты, а тут здоровенную банку расколотили.
— Это особые часы, и песок в них особый. Пока сверху вниз сыплется – человек живёт, а как закончится – умирает. Добрая потом их разбивает на перекрёстках. А у дядьки твоего всё по-другому вышло. Теперь его часы у неё всегда под рукой. И носит она их с собой, когда в чёрном ходит. Если увидишь её с теми часиками, встреча та сигналом будет. Значит, вскоре время чьё-то закончится, а вот чьё – сам догадаешься. А сейчас беги, готовься к школе.
— Ладно, жмурься дальше, — попрощался я с дедом и убежал.
— Спасибо, что не сгубил меня, — сказала душа голосом мамы, когда я уже разогнался.
— Так же разбиться можно. Нет, чтоб предупредить, мол, сейчас голос мой услышишь, приготовься. А она сразу, — замедлил я бег, а потом пошагал пешком, на всякий разбитоколенный случай. — Что ты сказала? Не сгубил? Я что-то не то мог сделать?
— Не глянул Доброй в глаза, и за это я тебе, ой, как благодарна, — сказала мама голосом души, или, наоборот, душа голосом мамы.
— Я из ума ещё не выжил. Да и не мог я тогда. Пальцем пошевелить не мог. Точно тебе говорю, — припомнил я, как дело было и шумно ввалился в калитку родного двора.
— Где с утра пораньше мотаешься? — спросило с порога мамино привидение.
— Тётю Лилю на тот свет провожать ходил, — доложил я видению в домашнем халате, а совсем не в длинном светившемся платье.
— Ты что это удумал?! — возмутилось видение, и я только тогда сообразил, что это мама сама вышла на порог, когда услышала мой разговор по душам.
— Что, да что. Кукла тоже прощаться прибегала, — буркнул я под нос. — Иди сама посмотри. После её ухода соседская калитка настежь.
Мама всплеснула руками, прошептала что-то вроде «вырастила же на свою голову» и выскочила на улицу прямо в домашнем халате.
Пока я снимал школьную форму, она уже вернулась обратно, на ходу охая и причитая уже совсем не о том, что выросло на голове.
— Я одеваюсь, беру чёрный платок и к тёть Лиле. А ты остаёшься дома, будешь сегодня за братом смотреть. Не усни, сынок. Я тебя, как взрослого прошу. Папка обещал к обеду вернуться. Потом…