«Вдруг, сговорились и приготовили мне какую-нибудь гадость? Тогда держитесь», — настроил себя и начал рассказывать, подражая манере Павла.
— Так дело было. Вечер. Папка с работы пришёл, поужинал и на диван прилёг. Телевизор глянуть с устатку и меня слегка повоспитывать. Мамка с Сергеем у соседей на поминках была и не мешалась нам взрослым и рослым. Вот тогда и попросил его, после всех наших второгоднических кексов, мой КУР измерить.
В сарае прокатился смешок, но кто-то зацыкал, и всё пришло в норму, а я продолжил рассказ.
— По наивности думал, что для взрослых это известное дело. Кекс этот. Вот и сказал ему: «Пап, помоги мне КУР померить». А он мне, мол, бери линейку из портфеля и марш в гараж сам его мерить. Я ему возразил: «На линейке всего пятнадцать сантиметров, а мне не меньше метра потребуется, чтобы кекс злосчастный вместить». А он как вскочит с дивана, да как захохочет. Я его успокаивать. Мол, нельзя. Там поминки, там мамка. А он, как тётка в истерику падучая, хохочет и остановиться не может.
Я ему попытался про дружков-второгодников рассказать, а он ещё больше истерит, уже по полу катается. «У дружков, говоришь, по девяносто сантиметров? Вот это кексы, я понимаю!» Уточняет и снова катается. И как только не пытался ему втолковать, что КУР этот у людей в голове живёт, ни в какую слушать не хочет. Смеётся и всё.
Тут мамка с поминок пришла. А он возьми и ей про мой неизмеримый КУР выложил. Они тогда до слёз посмеялись. Я только потом понял, что они имели в виду.
После этого папка начал меня "длиннокурым" дразнить, а я уже вас. Так что извиняйте, больше не буду. А кекс тот не кексом оказался, а тестом каким-то. Наверно, что-то не допекли…
Мои последние слова утонули в таком гоготе, что я засомневался в силе мирного сокрытия и хотел рассказ оборвать, но вспомнил, что сам Даланий за дело взялся, а уж он промашки не даст. Да и женский голос подмешался в общий смех, поэтому решил, что всё в порядке, если даже баба Нюра слушает мои речи и хохочет вместе со всеми.
— Дальше давай! Давай дальше! — кричали мне братья.
— Что дальше? — опешил я.
— Не прикидывайся. Про вмятую грудь давай. Давай, не стесняйся, — ворковали братишки.
— Там ещё проще было, но тоже с папкой. Вы же все, как и я, в школьном спортзале под последнюю перекладину шведской лесенки нипочём не пролезаете? Значит сесть на предпоследнюю не можете. Потому что грудь у нас слишком выпуклая, и мы все, как один, туда не пролезаем. Обидно, да? Посидеть бы там, ногами подрыгать, пока на физкультуре народ носится на эстафете или чем другим занят. Я уже про соревнование с «Б» классом не говорю.
Так вот. Пришёл я домой, расстроенный после очередной неудачи туда протиснуться, а здесь папка подвернулся. Я и попросил его как-нибудь изловчиться и чуток мою грудь вмять, чтобы сделать её плоской, пусть и шире она после этого станет, не беда. Ну а дальше знаете. Истерика, хохот, и новое выражение, вроде как, ругательное: «Грудь мою вмять». С хулиганскими намёками прошу не путать.
Снова всё повторилось. Смех, гогот, топанье ногами, даже хлопанье в ладоши прибавилось. И за спиной уже не одна баба Нюра хохотала, а ещё и мужские голоса прибавились.
«Миры расшалились, что ли?» — подумал я, а в сарае опять продолжения требуют.
— Про папу давай. Который тута. Тут папа! Тута, давай, — раскричались близнецы.
Я им под конец собрания ещё и дедов анекдот выдал, про врачей дружных и людям нужных, да про витамины с котятами. А они снова и снова смеялись, не уставая.
«Лишь бы про пещеру не спрашивали», — думал я под нескончаемый хохот.
— Ну что, принимаете новые ругательства? — спросил у дружков, когда они угомонились.
— Единогласно. Конечно. Сам как думаешь? — услышал в ответ.
— Ясно. А кто полетать желает? — спросил у народа, а народ сразу притих.
— Как полетать? Куда? — вопрошали меня чуть ли не шёпотом.
— В школу. В футбол там погоняем. Или сдрейфили?
— Давай. А получится? Как ты, вверх тормашками? Не надо нам такого. В футбол в небе? Согласны, — разделились мнения братишек.
— Голосуем? — продолжил я тактику по отводу глаз от пещерных расспросов. — Кто «за»?
Первым поднял руку Александр из первого мира. Его я научился узнавать и по серьёзной мине, и по скорости обгона всех и каждого в любом нашем деле. За ним и остальные подняли руки, все кроме одиннадцатого, который в чём-то сомневался. То ли в моих способностях договориться с Даланием, то ли в своих страхах высоты.
— Если одиннадцатый не хочет, тогда пошли пешком, — предложил я, и дружки чуть не поколотили этого сомневавшегося.
— Согласен… Согласен я! — завопил от боли наш боевой товарищ.
— Все во двор! — скомандовал я, и чуть не был сбит паровозом, в который мигом превратилась моя команда. — Третий, мячик с собой захвати. Он тоже невидимый. Третий! — кричал я вслед близнецам.
Все построились кружком между сараем, времянкой и хатой, а я, войдя в середину, зажмурился и про себя попросил Даланий прокатить нас с ветерком и всякими шуточками, лишь бы никто не перепугался, а меня и местного Александра ещё и пронести мимо дымовой трубы нашего дома.
Даланий понял мою просьбу буквально и начал с того, что отделил меня и третьего с футбольным мячом в руках и понёс к дому, как я и просил. А всех остальных поднял высоко в небо и начал ими жонглировать и вертеть, как ему вздумалось. То строил из них геометрические фигуры, которым я даже названия толком не знал, то отпускал их в свободный полет и ловил невидимой рукой у самых крыш проплывавших внизу домов.
— А как же мы? Почему нас не туда? — возмущался третий.
— Завидуешь? Сейчас мимо трубы пролетим, я тебе сползший кирпич покажу, и нас смешают в общую кучу. Пока до школы долетим, ещё не такого натерпимся, — пообещал напарнику.
Так всё и случилось. Даланий поиздевался над нами вволю. Чего он только не вытворял, когда собрал нас вместе и понёс к школе! Я наравне со всеми кричал то от ужаса, то от восторга, а в душе радовался за третьего, сообразив, наконец, почему он оказался самым озорным из нас и не унывавшим.
— В таком весёлом мире невозможно быть нытиком! — орал я, смешивая свой голос с голосами вопивших Александров. — Спасибо тебе, мир-весельчак!
«Спасибо тебе, Даланий, брат Скефия и многих других миров», — добавил про себя, когда приземлился на школьный стадион с вытоптанной донельзя травой и двумя футбольными воротами.
Глава 39. Футбольная чехарда
— Больше так не делай, — крикнул сзади кто-то из братьев и отвесил мне полноценного и почти больного пендаля.
Обернувшись, увидел Александра-третьего
— Испугался? А верещал так, будто тебе нравилось. Вместе же было не страшно, — начал увещевать брата, не понимая, чем он недоволен.
— Совсем дурной? Ещё как понравилось. И вовсе не страшно было. Когда ты и все рядом… Обалдеть! А я… — залепетал напарник и запутался в словах.
— А ты скотина неблагодарная, — в сердцах перебил я, а остальным сказал: — Играем шесть на шесть. Чётные миры против нечётных. Эти ворота – чётных, а вон те – нечётных. Судьи не будет, так что, поменьше дурачимся, а побольше футболим. По местам!
— Ты не понял, — пристал ко мне второгодник. — Я тебе про то, что вместе со всеми хотел подурачиться, а ты не только мяч заставил таскать, ещё и на трубу крюк делать. Весь полёт не удовольствие получал… Хотя, вру. Конечно, получал и ещё какое. Но двумя руками за мяч так и держался, потому что боялся уронить.
— Извинения приняты, — кивнул я в сторону друга. — Начинаем всемирный футбольный матч. Чётные миры от улицы Матвеева, нечётные от Чкалова. Свистка нет. Монетки тоже. Так что, нечётные начинают, потому что в их в команде Васильевич-первый.
Мировые спортсмены хохотнули, а я размахнулся и закинул мяч к центру поля. Решил остаться вратарём, потому что после благодарности за полёт, полученной от третьего, заныла левая половина мягкого места, отчего бегать совсем расхотелось.
Матч начался. Сперва все осторожничали, озирались на прохожих за школьным забором и на редких учеников, которым не хватило учёбы в будни, и они припёрлись в школу в воскресенье.
Потом кто-то из футболистов вытолкал такого ничего не видевшего и ничего не понимавшего любителя школы взашей, под улюлюканье остальных, и обстановка скованности разрядилась. Начался полноценный футбол с криками, свистом и небольшими потасовками.
Если бы не наши одинаковые лица, всё вполне походило на обыкновенный футбольный матч. Все бегали по полю, то и дело, путаясь с пасами, так как отличить, кто из какой команды было невозможно, но от этой неразберихи было ещё веселее, ещё забавнее.
— Может, какая команда майки и рубашки снимет, чтобы отличаться? — предложил я, когда неразбериха стала похожей на чехарду.
— Пошёл в укроп, — услышал сразу от нескольких игроков.
Осознав, что лучше не вмешиваться, решил наблюдать за игрой со стороны до тех пор, пока всем надоест прикидываться членами команды соперника и орать друг на дружку: «Санёк, мне пасуй. Мне!»
Про ворота и голы все напрочь забыли, и получилась новая игра, в которой каждый был сам за себя, а смысл заключался в том, чтобы отобрать мяч у других и как можно дольше и дальше пробежать, пиная его в любую сторону.
Я уселся на землю и упёрся спиной в стойку ворот со следами давным-давно оторванной сетки. Из-за чего-то мне от нашего веселья взгрустнулось, а вдобавок вспомнил, как мама меня останавливала, когда заходился от безудержного смеха: «Прекрати, а то плакать будешь. Нельзя так смеяться, сынок».
Когда все выдохлись от бега и крика и, шатаясь от усталости, подошли и попадали на поле рядом со мной, я спросил горе-футболистов:
— Расходимся или в чехарду поиграем? Вон, какая длинная цепь получится. Двенадцать человек.
— Давай позже. Дай отдохнуть. Валяй! И можно совсем не ждать, пока первые до конца допрыгают. Перекурим сперва, — посыпались и отповеди, и согласия.