— Значит, отдохнём и козлятами поскачем в сторону дома? Или лучше в полёт? — подначил я дружков.
— Сперва в чехарду, а потом в полёт. Сразу в полёт, — снова мнения разделились.
— А можно в козла на лету сыграть? — спросил неугомонный Александр-третий. — Я и мячик готов ради этого забросить куда подальше. Его же, один фиг, никто не видит.
— Такие глупости просить у мира отказываюсь, — заявил я твёрдо.
— Тогда про пещеру рассказывай. Как там? Что было? Ну, пожалуйста, хоть что-нибудь, — завёл-таки он свою пластинку, а за ним и остальные. — Санёк, ну расскажи, что можешь. Ты девчушку нашёл?
— Мне кажется, вы уже отдохнули. И про Стихию вам рассказывать пока нельзя, — нарочно проговорился, вспомнив, что это не настоящее имя девчушки, а значит, никакой беды с оговорки быть не должно, да и этим хищникам саблезубым нужно было хоть какую-нибудь косточку бросить.
— Её так зовут? Девчушка-то стихийная у нас. Стихия? Вот это имя. Где она живёт? Что там за мир? Лестницу нашёл? — всё сыпались и сыпались на меня вопросы, а я сидел и улыбался, ожидая, когда отдохнёт банда-команда, и можно будет почехардить и разлететься по домам, по мирам.
Команда сдалась быстрее меня, и одиннадцатый, чувствуя вину в том, что проболтался, предложил начинать чехарду или, как мы обычно называли такую игру «в козла».
— Начинаем, а потом полетаем, — расталкивал он всех и поднимал на ноги.
— Первый, ты где? — окликнул я нашего Торопыжку. — Становимся по порядку миров. Когда все построятся в линию, так сразу Александр-первый начинает прыгать.
То и дело все толкались и картинно падали от усталости наземь, потом снова поднимались и уже вставали на своё место по порядку миров. Я встал в самом конце нашей цепи, нацеленной мимо здания школы с расчётом проскакать в центральные ворота на улицу, а дальше как получится.
— Начинаю! — благим матом завопил Васильевич-первый, и всё завертелось.
Я согнулся и упёрся руками в колени. Старался выше поднять плечи, чтобы через них труднее было перепрыгнуть.
Через мой загривок перемахнул сначала первый Александр, потом второй, а вот третий специально оседлал меня, как лошадку, и уселся на согнутой спине. Я задергался и попытался его скинуть, но он ухватился, как клещ, и ни в какую не хотел прекращать шуточки.
— Брысь! — рычал я на обидчика.
— Это тебе за отказ рассказывать про пещеру, — хохотал он и продолжал играть в ковбоя.
Остальные Александры, согласно очереди, допрыгивали до нас с третьим и, недолго думая, тоже запрыгивали на меня, еле стоявшего на ногах, и терявшего равновесие от всё новых и новых седоков, пожелавших отомстить за командирские грешки.
— Что творите, ироды? — хрипел я от напряжения, но на них ничто не действовало.
С хохотом и дикими воплями все, вдруг, решили изобразить кучу малу, не задумываясь обо мне и моей позе в которой оказался под большей частью миров.
«Ничего не бойся. Не бойся ничего», — зазвучал в голове незнакомый женский голос, потом ноги подкосились, и я со всей оседлавшей меня оравой рухнул наземь.
Последнее, что осознал и запомнил, был громкий и противный хруст чего-то ломавшегося в груди, затем всё медленно и плавно поплыло в синюю-синюю даль.
* * *
— Не дышит! В больницу его!..
— Третья больница! Третья! Рядом третья! Недалеко!..
«Я что, в мороке? Голоса слышу», — думаю я и пытаюсь встать, но боль в груди не даёт пошевелиться, а лёжа на спине рассмотреть себя не удаётся.
— Я что, помираю? — спрашиваю голоса в голове.
— Третья больница! Третья! Рядом третья! Недалеко!..
— Не дышит! В больницу его!..
— Меня никто не слышит? Алло, Москва! — кричу я в синюю неизвестность.
— Запомни: Третья больница! — ревут мне голоса хором.
— На кой мне она? Я же в порядке, — отвечаю им и уплываю в даль.
* * *
Кухня огромного размера с разными столами и столиками, буфетами и тумбочками. Полным-полно овощей и фруктов, конфет и пряников, зефира и мороженого. Мама хлопочет у плиты и готовит что-то на обед. Вкусно пахнет борщом и компотом. Я стою посреди комнаты, а вокруг мечутся младшие братья и сёстры разных возрастов и цветов волос. Все шалят, толкаются, смеются и дурачатся прямо на кухне.
— Мама, а Ирка опять ко мне сильно прижалась, — жалуюсь я на прыгающую на одной ножке младшую сестрёнку с белыми бантами на голове.
— Снова обожгла? — не оборачиваясь, спрашивает мама.
— Нет, но воды из моего Тетиса много выпарила. А я там гуппиков развёл. Уже собирался тех шипастых рыбок выпустить, которые из испорченной икры вывелись, но она помешала. Я ещё тогда злой на Акварьку и Натурку был, за то, что с икрой подшутили, — жалуюсь я маме непонятно на что.
— Ничего страшного. Иди, поиграй во дворе, а с ней я поговорю. И на девчонок зла не держи, они не знали, что я те зёрнышки пометила, хоть и почерневшими они уже были, — говорит мне мама.
Я выхожу во двор и начинаю играть с братьями в чехарду.
— Нас возьмёте? — спрашивают меня три сестры-сверстницы.
— А вы мне ничего не сломаете? — оглядываюсь на близняшек и пытаюсь что-то вспомнить.
— Ничего не бойся. Не бойся ничего, — нараспев говорят мне сёстры.
— Точно. Вспомнил. Третья рядом. Там всё случится, — лепечу я в ответ и уплываю в сторону и вверх, а потом в синюю-синюю даль.
«Опять», — успеваю подумать и засыпаю в небе, обдуваемый то холодным, то тёплым ветром поочерёдно.
* * *
— Глотай. Сейчас всё увидим, — командует мне кто-то. — Это стеклянный всевидящий глаз.
На всякий случай, проглатываю что-то вместе с водой, неизвестно откуда взявшейся во рту. Темнота вокруг начинает рассеиваться, и я вижу включившийся телевизор Рекорд. На экране что-то мелькает и перемещается, будто шарик по красному тоннелю, а вокруг всё тот же непроглядный мрак. Я не понимаю, что показывает телевизор, почему-то ставший цветным.
— Вот, смотри. Слева и справа сломало по одному ребру. Вбило их внутрь грудины. Всего-то пара рёбер. Зато без осколков, лёгкие и сердце целые. Отлежишься. Заживёт, как на собаке.
— Нельзя мне лежать, — не соглашаюсь я с собеседником. — Мне беду искать нужно.
Почему-то не могу смотреть на то, что показывает телевизор. Наверно, от быстрой поочерёдной смены картинок.
— Тьфу на тебя! — прикрикивает напоследок незнакомец и пропадает.
«Ничего не бойся. Не бойся ничего. Третья больница. Третья. Рядом третья. Недалеко», — снова втолковывают мне голоса в голове.
* * *
— Очнулся? — спрашивает меня Александр-третий.
— Ты что не видишь? Он же не дышит! — вопит у моего уха одиннадцатый.
— А ну дыши, зараза! — орут на меня бойцы-футболисты.
Я стою и шатаюсь от слабости, а дышать мне совершенно не хочется. Но этим шалопаям нужно сказать, что со мной всё в порядке, а воздуха в груди нет, поэтому я через силу пытаюсь вдохнуть, но у меня никак не получается.
Наконец, добиваюсь своего, и воздух с шумом влетает в лёгкие, а вместе с воздухом в них влетает дикая жгущая боль, от которой моментально валюсь наземь и прижимаю голову и руки к груди.
— Братцы, помираю, — хриплю я близнецам и задыхаюсь от боли.
— Размечтался, — хором возмущаются близнецы. — А мы что, за компанию с тобой?
— Давайте его в Третью больницу оттащим, она же недалеко отсюда, — предлагает кто-то из близнецов.
Я вспоминаю видения, проносившиеся в голове, как свинцовые пульки в тире, и осознаю, что мне срочно нужно куда-то бежать.
«Ничего не бойся! Не бойся ничего!» — колотится в голове, отзываясь болью в груди.
— Поднимите меня, — требую я, не зная зачем.
Меня сразу же подхватывают и, всё ещё согнутого бережно ставят на ноги.
— Нельзя много смеяться. Слёзы накликать можно, — говорю я мамину примету и, кряхтя от боли, начинаю разгибаться.
Когда выпрямляю спину, боль затихает, а мой взгляд упирается в женщину в чёрном платке и таком же чёрном платье, медленно бредущую с низко опущенной головой по другую сторону школьного забора. Женщина поворачивается к нам, и я вижу в её руках огромные песочные часы.
«Добрая тётенька!» — мелькает пугающая догадка, и сразу над головой звякает колокольчик. Мысли начинают метаться и путаться, ноги становятся ватными, и я в испуге думаю, что тётенька пришла за мной и уже готова разбить мои часы на школьном перекрёстке.
«Ничего не бойся. Не бойся ничего», — снова советуют голоса, и я вижу, как Добрая отворачивается и уходит от нашей компании в сторону Третьей больницы.
— Знак Угодника! — хриплю я, что есть мочи, забыв про боль. — Началось наше несчастье!
— Совсем плохой. Бредить начал, — отзывается кто-то за моей спиной.
— Слушай сюда, олухи. Игры кончились. Беда, которую мы ждали в октябре, уже у кого-то из нас дома! — ору я на притихших мальчишек. — Заткнули уши. Разговаривать с миром буду. Если кто не заткнёт – оглохнет. Слово даю, а силу мою вы видели.
Все мигом затыкают уши ладонями и отворачиваются от меня.
— Мир Даланий, если ты ещё с нами, дай знак, — произношу я вполголоса и тёплое дуновение касается моего перепачканного пылью, потом и слезами лица. — Перекинь нас пожалуйста ко входу в Третью больницу.
Даланий не заставляет долго ждать, и мы со свистом ветра несёмся в сторону больницы. Я в изнеможении закрываю глаза, и чувство полёта удаляется.
* * *
Глаза открыл только когда почувствовал себя стоявшим на ногах.
Мы всей гурьбой оказались у центрального входа Третьей городской больницы. Растолкал тех, кто был ближе, и велел растормошить остальных.
Когда все повернулись посерьёзневшими лицами, начал речь, как командир перед боем, решавшим исход целой войны.
— Без вопросов прошу. Это не бред, не шутка и не тренировка. Я видел перед школой Добрую со знаком в руках. Знак тот для всех нас. Теперь ясно, что беда уже грянула. Если кто не знает, Добрая – это…
— Знаем, кто она, — отозвалось несколько голосов. — И мы видели тётку в чёрном, только не думали, что это Добрая.