— Его мамка ищет ни свет ни заря. Ничего не сказала. Сразу умчалась, — заохала баба Нюра и ушла обратно в хату.
— Где же он? Вдруг, с его родителями встретимся, — подосадовал я.
— А этот мир точно не работает? — спросил третий.
— Если беда здесь, может не работать. А если и здесь её нет, тогда ничего не понимаю, — развёл я руками и продолжил шагать в сторону калитки.
— Если здесь беды нет, где тогда наш оболтус?
— Не факт. Может, как Калики сгинул, а мы потом будем о нём сказки красивые рассказывать о путешествиях в будущее.
— Каких путешествиях? — удивился без того любопытный напарник.
— Забудь. Из калитки налево. Что с маскировкой делаем? На авось понадеемся?
— В край, ты убегай, а я за него, — предложил братец.
— Значит без маскировки, — вздохнул я и вышел на улицу.
* * *
Из-за моей травмы вначале мы шагали медленно, но когда я притерпелся к боли, наша скорость заметно возросла.
Школу обогнули, оставив её подальше, на всякий случай, и начали приближаться к забору Третьей больницы.
— Я через морг не пойду, — категорически заявил третий.
— И мне помирать неохота, — согласился я, и мы прошли мимо морга и дальше вдоль больничного забора, с расчётом у мебельной фабрики свернуть к центральному входу Третьей городской.
Толпу хоккеистов мы увидели сразу, как только свернули за угол. Народ у центрального входа метался туда и сюда, как тараканы от дихлофоса. Мелькали и пожилые, и молодые, на костылях и даже на инвалидных колясках.
— Всё как полагается, — успокоил я напарника, который побледнел и вытаращил глаза, будто увидел что-то сверхъестественное. — Нашли мы бедовый мир, и что? Небо на землю не падает? Пока нет. Значит, действуем как планировали. Заходим, смешиваемся с толпой и расспрашиваем. И не забудь, что нас обоих видно, значит, мы близнецы.
— А с какой гурьбой смешиваемся? С той, что у центрального входа или с той которая у тех боксов?
Я повернулся, куда указывал напарник и сразу встал столбиком, потому что увидел за забором ещё больше людей, собравшихся рядом с двухэтажными зданиями неизвестного больничного отделения.
— А вот это мне не нравится, — опешил я не ко времени, и мы остановились.
Навстречу нам шествовала пара странного вида мужчин, бледных, как поганки, но вот, глаза их излучали нездоровый восторг и таращились мимо всего окружавшего мира. Казалось, их кто-то вёл и смотрел вместо них на дорогу, а когда им требовалось куда-нибудь повернуть, то и разворачивал их, как сердобольные мамки годовалых малышей.
Я вместе с третьим внимательно прислушался к разговору этих, не от мира сего, прохожих.
— Чудеса. Высоко вверх подняло, — говорил один.
— Сказывают, потом со всего маху об асфальт. Даже мокрого места не осталось, — вторил другой.
— Если мёртвые из могил встают, значит, скоро нам, грешникам, на земле места не останется, — пророчествовал первый.
— И ни пятнышка. Там тоже народ собрался, — восторгался второй.
Мужчины прошли мимо нас, недорослей, а мы так и остались стоять и озадаченно чесать затылки.
— Что-нибудь понял? — спросил у меня Александр.
— Понял одно: мы с тобой к такому не готовы, — признался я. — Что делаем? Где мы в толпе хоккеистов и хоккеисток бедовую шайбу сыщем? Мы и носами из стороны в сторону не повернём, не то, что клюшками помашем.
— А Сашку искать не будем? Может он узнал, где того человечка выкинуло и побежал туда, согласно твоего задания?
— Что теперь, не заходить в больницу? Короче. Идём в толпу, которая на входе и там уши греем, а что непонятно – спрашиваем. Я слева начну продираться сквозь бабулек, а ты справа дави им бока. Пройдём насквозь, встретимся и обговорим, кто что вызнал. Если выползешь на ту сторону первым, подождёшь, — предложил я напарнику что-то похожее на план.
— Ладно, — согласился он.
Мы подкрались к центральному входу и разошлись в разные стороны. Я забрал левее и вклинился в толпу, обсуждавшую горячие новости.
Кто-то всё время крестился, кто-то с жаром рассказывал небылицы, а кто-то изображал из себя очевидца дивного чуда.
Я медленно протискивался то мимо одной группы сплетников, то мимо другой, и слушал всё подряд, не разбираясь, о чём, собственно, идёт речь.
— Этого грешника рука Господа нашего за шкирку схватила и оземь ударила, — благоговейно вещал один хоккеист.
— Не ударила, а в ад закинула. Заменила душу женскую возрождённую на его душу чёрную, — рьяно возражала бабулька-хоккеистка.
«Здесь не о том. Нужно глубже пролезть, может, там про нашу тётеньку толкуют», — кумекал я и пробирался дальше.
— Я сам всё видел. Она покалеченная, но светилась от радости, а этот бесёнок вцепился в неё и не отпускал. Длань Господняя низвергла его за это. А девицу увезли в гипс заматывать, — вещал солидный нападающий одной команды.
— Это сестрица той покойницы, а не сама она, — возражал ему худосочный защитник другой команды.
«Здесь уже теплее. Только ещё какого-то беса приплели», — насторожился я, но потом решил протискиваться дальше.
— Совсем ещё малец. Десяток годов, не больше. Какой в таком возрасте грех можно заработать, да ещё и смертный? — возмущался тренер перед командой хоккеистов.
— Известное дело, Кузьмич. В конце света смысл один: прежняя жизнь, как есть, окончена, — растолковывала команда тренеру.
«Про какого бесёнка – десятилетнего ребёнка они лепечут?» — подумал я, а над головой тут же звякнул колокольчик. Слабенько, вроде как, нечаянно, а страхом меня сразу же сковало.
«Иттить колотить!» — взвизгнул я, изгоняя из груди ужас, мигом остудивший ноющие рёбра так, что совсем о них забыл. Продолжил выбираться из толпы и на ходу отмахивался от роя перепугавших мыслей.
Наконец, протиснулся сквозь народ и увидел Александра-третьего, уже поджидавшего меня и трясшегося не только всем телом, а ещё и подбородком. Вдобавок ко всему в ушах продолжали покрикивать невидимые хоккеисты и болельщики: «Десятилетний…», «ребёнок ещё совсем…», «грешник…», «рука его подняла, да об асфальт саданула».
— По какому поводу дрожим? — спросил у товарища.
— Ты не понял, о чём они?
— Про бесёнка-ребёнка десяти лет? Что его на нашу тётеньку-беду поменяли? — складывал я обрывки чужих фраз, и ужасался тому, что получалось в итоге.
— Это же про одиннадцатого. Пропал он? Пропал. Так пропал, что даже мамка найти не может. Значит, не ночевал дома, — точь-в-точь, как и первые, встреченные нами мужчины, заговорил напарник.
— Думаешь, это его размазали об асфальт? Чушь. Быть такого не может, — возразил я, как можно правдоподобней, а у самого уже вовсю шевелились волосы.
— Что мы с тобой знаем? Может – не может. Калики вон, тоже как сквозь землю провалились. А нам с тобой про них никто ни слова ни полслова, — продолжил близнец запугивать и меня, и себя.
— Давай к другой толпе подойдём, поищем там кого поумнее и расспросим. А то друг дружку стращаем, а я и без того рёбрами покалеченный, — предложил я напарнику.
Мы с ним уже подходили к толпе, стоявшей у боксов, когда услышали истеричный душераздирающий крик.
— Вернулися! Вернулися бесы за душою! — закричала не своим голосом неведомая бабулька, и толпа у бокса зашевелилась, задвигалась, как проснувшийся от спячки гигантский организм. — Хватайте их! Хватайте, пока не сгубили её сызнова. Теперь их вдвое больше прибыло! — не унималась окаянная старуха.
Мы с третьим остановились, и я не сразу увидел, что все вокруг стали шептаться и кивать в нашу сторону.
— Обождём, пока успокоятся, — сдержанно скомандовал я.
— Ты ч-что, н-не п-понимаешь, что они про н-нас с тобой толкуют? — заикаясь, спросил бывший весельчак.
— Ага, теперь нас два беса-балбеса.
Мы стояли, будто завороженные, а народ вокруг всё шушукался и косился на нас. Кто-то начал в голос читать молитву, кто-то принялся нервно креститься, но, всё равно, в центре внимания всех и каждого были мы двое.
— Бежим! — заверещал третий.
Я мигом развернулся от зыркавшей на нас толпы и сразу же уткнулся носом в другую, ничуть не лучшую, а такую же озабоченную нашим присутствием ораву, прибывшую на старушечьи вопли от центрального входа.
Пока соображал, что к чему, нас обоих схватили крепкие костлявые пальцы легковерных и стали удерживать, чтобы не вырвались и не удрали.
— Дяденьки, отпустите Христа ради! — взвизгнул третий ещё пронзительнее, припомнив уроки деда Павла.
— Разберёмся! — проорал кто-то позади меня. — Водой святой их! А если не поможет, в церковь сведём. Пусть священники с ними разбираются.
— А может, не бесы они? — возразил женский голос. — Может, это Бог вчера забрал одного ребёнка, а сегодня двоих вернул? Может, чудо это?
— Разберёмся! — прокричал тот же голос, который во всём хотел разобраться.
— Водой святой их обрызгать для проверки! — проревело из толпы несколько голосов.
Я стоял, ни жив ни мёртв, накрепко удерживаемый хоккеистами, и лихорадочно соображал, что же делать, пока не вспомнил дедов инструктаж о милиции.
— Лучше нас в милицию сдайте, — наконец, выдавил из себя.
— Ага! Церкви боятся! — заревела толпа, и нас ещё крепче схватили за руки и за плечи.
— Братья мы, — взмолился Александр-третий. — Близнецы. Трое нас у мамки. И нас в милицию надо свести, а оттуда мы по домам.
После такого совета нас мигом подняли над землёй и с причитаниями потащили к больничному выходу, а я, глядя в небо, осознал, что теперь нам милиции точно не видать, и нервно захихикал.
— Мне про двойной возврат больше понравилось. Мы же чудо, граждане. Чудо нерукотворное! — заголосил я, что было мочи. — Нас мамке вместо одного в два раза больше вернули…
— Разберёмся, — заявила толпа и потащила нас дальше, задрав над разгорячёнными головами.
— Отпустите! Я не бес. Я мальчик! — кричал хоккеистам напарник. — Ма-альчик!
Но всё бесполезно. Народ уже шествовал чуть ли не стеной. Кто-то гнусавил невнятную песню, кто-то громко читал «Отче наш, иже еси…», а им вторили: «Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут бесы!» Люди со всех сторон шумели, волновались и причитали, а я почему-то перестал себя контролировать и истерично хохотал, и хохот мой совсем не помогал нам выпутаться из передряги.