– Очень даже переживет.
Опыт жизни российских дворян после революции – тому пример.
– Предлагаю пари, – я посмотрел на тихо сидящего в углу Рычкова, – если она откажется стирать и сбежит… – тут я задумался, что бы поставить на кон, – я отпускаю из слуг ее дочерей. Пристрою их на чистую работу.
– Согласна! – на румяном лице вдовы появилась робкая улыбка.
– Согласна она… – усмехнулся я. – Что ты-то, Татьяна Григорьевна, ставишь на кон?..
Харлова еще больше покраснела.
– У меня и нет ничего…
– Петр Иванович, – я обратился к Рычкову, – в городе есть губернский театр?
– Есть, точнее был… – мужчина подскочил на месте, преданно на меня уставился. – Актеры могли разбежаться…
– Татьяна Григорьевна, даю вам слово… – я допиваю чай, с сожалением отставляю чашку. – Я верну театр к жизни. И если вы проиграете, то ваш заклад таков… – делаю паузу по Станиславскому. – На премьеру идем вместе. Ожидаю от вас вечернего платья.
– Но швеи дорого берут… – Харлова растеряна, Рычков с любопытством смотрит на нее.
– Это уже моя забота. И уговор. Елене Никаноровне о нашем пари – ни слова! Договорились?
Вдова ошарашенно кивает, уносит посуду.
Я начинаю беседовать с Рычковым. К моему удивлению, он не только состоит в Вольном экономическом обществе, но и является членом-корреспондентом Академии наук. Богата русская земля талантами.
Работает Рычков в должности начальника соляного дела Оренбургской губернии и очень печалится по ходу разговора, что знаменитые соляные промыслы в Илецком городке пограблены и наполовину порушены пугачевцами.
Я ему обещаю восстановить производство и тут же возвращаю должность асессора.
– Кто везет – того и грузят, Петр Иванович… – я встаю, давая понять, что разговор окончен. – Завтра дам вам крестьян, казачков в охрану и вперед. Покажете свою нужность, а ежели все устроится с солью, то и в других делах подумаем.
– Но как же так… вы собираетесь восстановить в губернии гражданское управление?
– Собираюсь.
– И мне надо вам присягать? – бледный Рычков тоже встал. – Я слышал о казнях, что вы учинили офицерству…
Я задумался. Тут главное не передавить. Гражданские чиновники – это не «ать-два» офицерство. Тут нужно тоньше.
– Пока подождем. Гляну, как с солью выйдет. Тогда и решим. По рукам?
Рычков неуверенно протянул мне руку, я сильно ударил по ней. Раздался громкий хлопок.
– Давши слово, держись, а не давши, крепись!
13 октября 1773 года, среда
Оренбург, Российская империя
Будят меня рано утром, еще затемно, громким стуком в дверь.
После молебна в Егорьевской церкви я наконец добрался до хорошо истопленной бани. Исхлеставшись веничком и прогнав от себя дурные мысли позвать кого-нибудь из женского пола попарить меня (с продолжением), я сразу завалился спать. Меня даже не смутила чужая кровать, ангелочки-купидоны со стрелами на потолке. Отрубился за мгновение. А вот просыпаться оказалось очень тяжело. Несколько раз хотелось послать стучавших – царь я или не царь? Но справился, встал.
В дверях с подсвечником в руках стоял Иван Почиталин.
– Вот будто бы, Ваня, ты и не ложился.
Мой помощник и вправду выглядит свежо.
– А мне, Петр Федорович, много сна и не надо. Батя затемно приучил вставать.
В принципе понятно. Хоть и казаки, а крестьянское хозяйство накладывает свой отпечаток – корову подои, выгони в стадо. Она ждать, пока ты выспишься, не будет. Молоко, пока не прокисло, сбей в масло. За конем и свиньями убери, корма курицам с гусями задай…
– Что стряслось?
– Гонец до тебя, Петр Федорович. С цидулей от атамана Толкачева.
– Оставь свечи, я сейчас спущусь.
Вот еще радость на мою голову. Я принялся быстро одеваться, заодно зарядил второй пистолет – с первым я так и спал под подушкой. Нацепил саблю, проверил волосы. Насекомых вроде бы не было – баня помогла. Идея обриться налысо все еще не покидала мою голову.
Я спустился в служебную часть дома, порадовавшись, что везде стоят посты из гвардейцев Мясникова. В приемной уже было битком. Тут стояли толстопузые купцы с цепями через брюхо, сидели мои генералы и полковники…
– Царь-батюшка! – раздался дружный возглас. Сидевшие казаки встали и дружно с купцами поклонились. Я специально выждал немного и по живому коридору прошел к кабинету.
– Поздорову вам, господа казаки и купцы! Всех приму, никого не обижу. Пока обождите, Ваня, скажи губернаторским дочкам подать почтенным чаю.
Я зашел в кабинет, там уже стоял, переминаясь с ноги на ногу, молодой парень с заклеенным сургучом письмом в руках.
– Здрав буде, царь-батюшка! – парень тоже поклонился, отдал послание.
Я сломал сургуч, быстро ознакомился с ним.
– И тебе поздорову. Погодь чуток.
Я заметил, что сброшенный портрет Екатерины все так же валяется на полу. Вытащил императрицу из рамы, скатал картину в рулон. Убрал его в один из стоящих рядом шкафов. Раму оставил. Понадобится. Потом начал читать послание, написанное крупными строчными буквами. Такое ощущение, что их выводил на бумаге ребенок.
Атаман Толкачев, который сочувствовал пугачевцам, но еще пока не присоединился к восстанию, писал из Яицкого городка о том, что подполковник Симонов усиливается. Строит вокруг войсковой канцелярии ретраншемент – укрепленную линию с валом и рвом, рассылает по соседним поселениям вестовых, призывая не поддаваться пугачевским посулам. Силы Симонова растут – в Яицком городке уже больше пятисот солдат и верных правительству казаков. Заканчивалось двумя постскриптумами. В первом Толкачев предупреждал, что от Симонова в Оренбург выехал известный казак – Афанасий Петрович Перфильев. Убеждать пугачевцев прекратить бунт и сдать властям зачинщиков. Второй постскриптум призывал меня не медлить с Симоновым. Иначе я могу получить удар в спину при осаде Оренбурга.
Атаман Толкачев не знал двух вещей. Оренбург уже взят. И Афанасий Перфильев не только дезертирует с царской службы, но и станет второй главной правой рукой Пугачева наряду с Овчинниковым. Взойдет вместе со всеми на эшафот на Красной площади.
– Сколько человек у Михаила Прокофьевича в Яицком городке и около? – поинтересовался я у посланника.
– Да за две сотни будет, – степенно ответил парень, засунув большие пальцы за кушак. – Да из Гурьева також сотни две-три могут подойти.
Гурьев был самым южным форпостом империи в казахских степях. А также местом, где в будущем добывали нефть. А вот она-то мне как раз и была нужна больше всего.
– И каковы настроения казаков яицких нынче?
– Все за тебя, царь-батюшка! Симонову, аспиду царскому, никто не верит. Их милость нам известна!
– Иди с богом, отдыхай с дороги. Завтрема дам ответ.
Парень ушел, а я кинул грамотку Толкачева поверх пачки губернаторских писем. Взгляд невольно скользнул по распечатанным посланиям:
«…У нас после прекрасных дней сделалась погода чухонская, небо пестрое, похожее на серую лошадь в яблоках, между которых и солнце иногда проскакивает. Погода холодная и сырая производит дождь, снег и крупу, а посему и я, как разбитая лошадь, чувствую боль превеликую в груди. Спина, ребра будто как дубьем понадломали…»
Какой-то корреспондент Рейнсдорпа жаловался на погоду, здоровье… Интересно, а работает ли в губернии еще почтовая служба? И могу ли я рассылать письма за рубеж?
С этой сверлящей в голове мыслью, даже не позавтракав, я начал прием.
Первыми, разумеется, Иван запустил полковников и генералов. Сословное общество во всей красе. Казаки дымили трубками, тихонько переговаривались. Их я с ходу огорошил двумя ударными новостями. Во-первых, о создании Военного совета, куда вошли все присутствующие – Мясников, Лысов, Овчинников, Творогов, Подуров, ЧикаЗарубин, Чумаков и Шигаев. Всего восемь казаков.
Со мной девять. При любом голосовании – а я планировал активно использовать этот метод управления – всегда будет чье-то большинство.
– Секретарь коллегии, – я кивнул на Почиталина, – Иван Яковлевич.
Ваня аж рот открыл, когда я его по имениотчеству назвал.
– Упреждаю сразу! – я решил расставить точки на «i». – Совет расширим инородцами. Начальными людьми от башкир, киргизов и татар. И, может, еще кого нужного возьмем. И прошу не супротивиться мне!
Не выспавшийся и злой, я даже приударил кулаком по столу. Казаки и не думали возражать, поклонились.
Вторая новость была о назначении Овчинникова, Творогова и Подурова генералами. Она вызвала лишь легкое перешептывание и одобрительные хлопки по спинам и плечам. А вот новая структура войск, с полками и другими реестрами, подняла бурю.
– Не по старине поступаешь, Петр Федорович, – первым закричал Лысов.
– Сначала надо бы казацкий круг собрать! – осторожный Шигаев поддержал полковника.
– Вы еще в Питер отпишите за разрешением, – засмеялся Чика. Вот этому все нипочем.
– Казачки не поймут, – помотал головой Чумаков. – Наша сила вот! – Федор показал кулак. – По станицам сотни собраны. Раздели казаков по другим полкам, и…
– Да что слушать! – Лысов прямо генерировал электричество в промышленных масштабах. – Сей же час сход соберем!
– А ну тихо! – я опять ударил кулаком по столу. – Тебе, Митька, вчерашнего мало?! Последнюю предосторогу делаю!
На этих словах дверь открылась, и мы все застыли в изумлении. В кабинет даже не вошла, а вплыла Татьяна Харлова. Сегодня молодая женщина надела светлое приталенное платье, подчеркивающее ее грудь, повесила в уши зеленые сережки листиками. Казаки молчали, словно языки проглотили. Я тоже.
– Петр Федорович, завтракать пожалуй. Все готово.
Я посмотрел на полковников с генералами, те – на меня.
– Идите, казаки, готовьтесь! – я встал, оправил чекмень. – Через час буду принимать смотр по полкам на площади як вам указал.
Вышел, не оглядываясь, в приемную. Тут народу прибавилось. Появился поп Сильвестр, Рычков, какие-то мужики в лаптях… Успокаивающе взмахнул рукой, произнес: