– Подавать на стол?
На меня не смотрит, разглядывает пол.
– Осуждаешь?
– Кто я таковая, чтобы осуждать царей-амператоров? – вдова явно кого-то передразнивает. – Простая столбовая дворянка…
В гостиную заходит припудренная Маша. В руках у нее дымящаяся супница с половником внутри.
– Извольте откушать, царь-батюшка, Петр Федорович, – Мария мне грустно улыбается. На щеках у девушки появляются милые ямочки. Я с трудом отвожу взгляд от ее высокой груди, что виднеется в декольте платья.
– Маша, а ты чьих будешь? – я, не обращая внимание на Харлову, принюхиваюсь к супу. – Местная?
– Я пойду? – Харлова развернулась к двери.
– Нет! Пообедаем все вместе. Присаживайтесь, девушки.
– Я не девушка! – вскинулась вдова, садясь справа от меня. Ах, да. Как же я забыл. Девушка тут – это не вопрос девственности, а вопрос социального статуса. Харлова была замужем. Супруг погиб, но ее статус все равно выше Машиного. У той вон даже коса имеется. Все как положено.
– Я пришлая, с батенькой из Санкт-Петербурга приехали. Он бывший императорский гоф-медик. Дежурил и в Гатчине, и в Зимнем…
Девушка замялась, присела на краешек стула слева. Взяла из стопки тарелку. Налила дымящегося супа сначала мне, потом Харловой.
– Себе тоже накладывай. И как вы оказались в Оренбурге?
– Батюшку сослали, – Маша повесила голову. – Ее величество… – на этом слове девушка вздрогнула, испуганно посмотрела на меня. Я молчал, и она продолжила: – Изволила кататься на санках с катальной горки в Ораниенбауме. Упала и сильно ударила локоть. Батюшка дежурил в тот день, лечил императрицу мазями. А ей хуже стало, рука болит дюже. Лейб-медик Роджерсон нашептал что-то Екатерине Алексеевне. На нас наложили опалу. Отняли дом, выслали сначала в Симбирскую губернию, потом сюда.
Харлова сочувствующе посмотрела на девушку.
– Но батюшка не отчаивался, – Маша даже не притронулась к своему супу. – Устроился при полковом гошпитале, много работал… Матушка заболела прошлым годом горячкой, умерла. Остались мы вдвоем.
– А медиков, что я видел вчера в гошпитале там, это…
– Его помощники и ученики. Отец часто их ругал коновалами.
– И где же ваш батюшка? Как его, кстати, зовут?
– Викентий Петрович Максимов, – девушка еще ниже опустила голову, слезы начали капать в суп. – Пропал после штурма. Он на валах был, раненых пользовал.
Я встал, прошел к двери. Громко крикнул Ивана.
Почиталин появился буквально через минуту.
– Вот что, Ваня, – я побарабанил пальцами по столу, – бери казачков Шигаева, начинайте прочесывать город. Ищите Викентия Петровича Максимова. Медикуса из городского гошпиталя. Как он выглядит, Маша?
– Седой, бритый, но с густыми бакенбардами, – девушка с надеждой посмотрела сначала на меня, потом на Ваню. – В черном сюртуке с цепочкой. Я вот опаску имею, как бы за эту цепочку казачки или башкирцы его не…
Маша заплакала, я успокаивающе погладил ее по плечу. Харлова налила из графина квасу в стакан, подала девушке. Та стала, давясь, пить. Плач постепенно прошел. Почиталин пожал плечами, ушел искать Максимова. А мы принялись обедать.
Глава 6
– Не верь ты им, царь-батюшка! Они ить и ложно побожиться могут. Совсем у людишек совести нет. – Шигаев поймал меня после обеда в коридоре, протянул несколько бумаг. – Мы за них кровь проливаем, а они только о мошне думают!
– Что сие? – я тупо смотрел на какие-то списки.
– Хабар оренбургский. Как ты велел. Чего взяли губернаторского, чего армейского, ну и купцов тряхнули. Все в описи. Денег на семь тысяч, товару еще тысяч на пятьдесят.
Прилично! Я попытался бегло ознакомиться со списком, не вышло. Слишком много «позиций».
– Полно порохового запаса, ядер, пушек, ружей… А вот хлеба и прочего поменее. Железа так и вовсе мало.
В приемной ко мне тут же бросилось с полдюжины пузатых мужиков с бородами, расчесанными надвое. Несколько упали в ноги, заголосили:
– Пограбили нас казачки!
– Царь-батюшка, спасай! Склад с зерном и тканями персидскими опечатал твой Шигаев.
– Фарфор! Последнего китайского каравана! Мы разорены…
– А ну цыц! – полковник, стоявший справа, покраснел. – Хватит с вас, попили кровушки народной!
– Пройдем до кабинету, – я решил перевести конфликт в закрытое помещение. – Там порешаем. А ты, Максим Григорьевич, обожди в приемной.
Делегация купечества зашла в мой «офис», скандал был локализован. Не успел я усесться в кресло, как мне на стол с поклонами поставили поднос с золотыми червонцами. Монеты лежали горкой, и на первый взгляд тут было рублей пятьсот.
– А не задешево ли покупаете свого царя? – усмехнулся я.
На первый план вышел самый пузатый и представительный мужчина лет пятидесяти.
– Купец первой гильдии, Сахаров, – представился он. – Это, царь-батюшка, не бакшиш. А дар нашего обчества на твои затеи лепые.
– Неа, – я покачал головой, – рыбка плывет, назад не гребет. Что казачки взяли – того уже нема. И не просите. Зерно и прочий харч пойдет войску. Ткани на мундиры. Что там у вас еще Шигаев забрал? Склады мне ваши тоже нужны. Я уже назначил своих царских фискалов – будут свозить с окрестных поместий запасы. Все для дела, все для отечества.
– Петр Федорович, разве мы без понятия? – Сахаров сложил молитвенно руки. – Ничего взад не просим. Дай нам «пролетные» грамотки. Раз уж такое дело завертелось, престол отчий идешь ты отвоевывать – нам долги все прощаются.
Я поразился хитрости купцов. Они хотели получить от меня индульгенцию по долгам перед своими контрагентами. Так сказать, в силу обстоятельств, именуемых в зарубежном праве «act-ofGod». Кому чего должен – всем прощаю. Оборотистые товарищи!
– Хорошо, – решился я. Портить отношения с купечеством мне было не с руки. – Грамотки я вам дам. Дело сие не трудное. Но и вы мне отслужите.
– Что потребно сделать? – поинтересовались негоцианты. – Все, что твоему величество нужно – поставим в казну. По самым низким ценам.
Угу. И с откатами Шигаеву. Знаем – проходили.
– Ваши же караваны ходят в сопредельные страны? В Османскую империю, к прусакам да австриякам? Может, к хранцузам?
– С турками нынче замятня, а к остальным ходим, – покивал Сахаров. – А больше плаваем. В кумпанстве с питерскими да московскими тузами.
Понятно. Кто же их пустит торговать с Пруссией да Францией. На это в Питере да Москве свои купцы первой гильдии сидят. Но какие-то связи, видимо, были.
За окном нарастал шум – кто-то играл на балалайке, ругался. Похоже, что начали собираться крестьяне.
– Поедут с вами мои людишки. Под видом ваших приказчиков. По моим делам. А ежели прознает кто о сем – вам несдобровать.
Повисло тяжелое молчание. Хотите пролетных грамот? Отслужите!
– По рукам?
Купцы согласились. Куда им деваться? «Пролетные» грамотки – сильный аргумент. А я получу бесцензурный канал связи с окрестными странами. И, надеюсь, государями. Этот канал мне ой как нужен!
После купцов быстро решаю вопрос с заждавшимся Рычковым и беседую с худеньким, большеглазым пареньком по имени Васька Каин, одетым в рваный армяк на несколько размеров больше нужного.
– Откель такая фамилия?
– То кликуха… – Вася вытер рукавом сопливый нос. – Братич мой разбойник известный, его сиятельство изволил его Каином называть. А меня заодно…
Понятно. По первому библейскому убийце.
– В голубях хорошо смыслишь?
– Нахватался, – Каин почесался. – Птица глупая, да злая.
– Как злая? – символ мира никак не состыковывался у меня в голове с определением «злая».
– До смерти заклевывают слабых да больных. Прям как наши баре.
Васька шмыгнул носом, покосился на блюдо с червонцами.
– На! – я сгреб несколько монет, протянул пацану.
– Ух ты! Да тут же… – Каин сразу несколько кругляшей с ликом Екатерины засунул за щеку. – Отслужу, царь-батюшка, – прошамкал пацан, – ей-богу отслужу!
– С Колькой Харловым уже познакомился?
Хватит уже Таниному брату колобродить по дому. От этого дурные мысли возникают. Я дождался кивка и продолжил:
– Бери несколько голубей, иди за город. Выпусти их там по одному. А Колька пусть дежурит у голубятни и смотрит, кто за кем прилетит обратно. Из разных мест позапускайте – внял ли?
– Угу.
– Тогда беги. Будем письма маленькие с голубями отправлять. Записочки короткие. На лапках.
– Не потянут, – Васька вытащил золотые изо рта. – Голубь – зверь слабый. Письмо не унесет.
– Это если на обычной бумаге… – я покопался на столе губернатора, нашел несколько образцов. – А в Китае пишут на тонкой, рисовой. На, посмотри.
Каин пожал плечами, разглядывая листки рисовой бумаги.
– Вот ее и будем слать.
На выходе из губернаторского дома ко мне опять пристал Шигаев.
– Царь-батюшка, Христом Богом молю! Охолони.
– О чем ты?
– О деньгах. Ведь опять стол вытащил Немчинов этот, реестру пишет. Значит, платить сызнова будем.
– А солдатам пеших полков, по-твоему, не надо жалованья давать? А бомбардирам?
– Бомбардирам можно. А вот крестьянам да офицерам… – полковник сморщился, словно съел кислый лимон. – Офицерье рады-радехоньки, что петли избежали. Так отслужат. Черноногие же и вовсе должны молиться на тебя – ты им волю дал. Еще и рублики на них тратить? Я же видел утреннюю роспись. Две с половиной тысячи растратили! Всю казну, взятую в крепостях! И это только один месячишко. А наступит ноябрь? Вдругорядь платить?
– Каждый месяц… Десятого числа.
– О господи боже! – Шигаев схватился за бороду.
– Царь-батюшка, нашли! – в коридор врывается счастливый Иван.
– Кого нашли? – я все еще был погружен в цифры.
– Дохтура! Викентия Петровича! Он в казематах с солдатиками был.
– Сходи, Ваня, порадуй Машу, – я кивнул в сторону жилой части. – А мы с Максимом Григорьевичем пойдем глянем на медика и вообще…
Я сделал неопределенный жест рукой.