– Нетути канцлера – вакантна должность, – ответил Перфильев. – Вице-канцлером ходит Александр Голицын. Пустой человечек, Коллегией иностранных дел всем по-прежнему заведует граф Панин.
Голова уже гудела, поэтому я распустил совещание, попросил Овчинникова устроить Перфильева и его людей где-нибудь на ночь.
– А завтра соберемся вдвоем, Афанасий Петрович, и окончательно решим. Есть для тебя одно важное дело.
Пока я делал записи после разговора с Перфильевым, наступил поздний вечер. Весь чай полковники с генералами выдули, поэтому я, занеся корону в сокровищницу, направился на кухню.
На подходе услышал тихий женский плач. Плакала Харлова. Я тихонько подошел к двери, осторожно заглянул. Татьяна, роняя слезы, склонилась над небольшим медальоном. Я пригляделся – это была миниатюра немолодого мужчины. Кажется, в военной форме.
– Ой! – женщина меня заметила, мгновенно убрала цепочку с медальоном в ворот платья. Вытерла слезы платком.
– О чем грустишь, Татьяна? – поинтересовался я, усаживаясь рядом за большой кухонный стол. – Это же твой усопший супруг?
– Убитый! – у вдовы гневно раздулись крылья носа. Она сразу стала похожа на нахохлившегося ястреба.
– Так он же военный. Многим из нас уготовлена участь быть убитым в бою.
– Особливо тем, кто отсиживается за чужими спинами, – ядовито произнесла женщина.
– При штурме Оренбурга я был в первых рядах! – пришлось повысить голос. – И в меня стреляли, и я стрелял. Даже убил кого-то.
– Смертоубийство – это грех! – Татьяна резко встала, собралась уходить. – Тут нечем гордиться.
– И не о чем горевать. Смерть в бою – доблесть воинская, а не грех… – Я тоже встал, заглянул в большой чугунный чайник. Неостывший кипяток был, осталось найти чай. – А судить о том женщине, не сведущей в ратном деле – гордыня, сударыня.
– Дай, я сама, – Харлова отобрала у меня чайник. – Не престало «амператору», – женщина презрительно подчеркнула это простонародное произношение, – себя самому обслуживать.
– Послушай, любезная Татьяна, – я повторно схватился за ручку, невольно коснувшись ладони женщины. Мы оба на мгновение замерли. Харлова стремительно покраснела, сделала шаг назад, но чайник нас не пускал. – Положение у нас незавидное. Думаешь, я того не понимаю, что ты несчастна и скорбишь по погибшему супругу? Что окромя сурового презрения и ненависти ни я, ни казаки с крестьянами у тебя не вызываем? Как дворяне называют нынче народ? Подлые холопы? Бунтующая чернь?
– Смею заметить, что все не совсем так… – пролепетала испуганная Харлова. – Я же не глупое дите, сударь. Сама видела, к чему все идет. Казачки хоть годом ранее взбунтовались, однако требования их были вполне разумны…
– Присядем-ка… – я указал ей на стулья.
Мы поставили чайник на стол и разместились друг напротив друга.
– Расскажи о себе.
– К чему это? – Харлова нервно достала платок из рукава, потянулась промокнуть слезы в своих огромных голубых глазах, потом передумала. Взяла щипцы, сняла нагар со свечей.
– Мы живем под одной крышей, а я и доныне ничего о тебе не знаю. Сколько тебе лет, кто был твой муж?
– Если бы ты, Петр Федорович, был дворянином, – вдова несмело улыбнулась. – Знал бы, что спрашивать даму о возрасте неуместно. Это ужасный моветон!
– Цари превыше приличий, – наставительно произнес я. – Мы сами создаем правила и следуем оным. Или не следуем. Это уж как Бог вразумит.
Харлова задумалась.
– Я из семьи секунд-майор казанского пехотного полка Савелия Семеновича Ахтырцева. Нас в семье шесть детей было и старшие все дочки, – девушка грустно усмехнулась. – Отец очень хотел хоть одного сына, постоянно упрекал мать, что не может родить наследника. Когда Коленька родился, такое счастье было! Поместье наше небольшое – пятьсот десятин и десять душ крепостных. Дом маленький, всего пять комнат. Всю жизнь ютились, как могли: зимой в окна задувало, сырость повсюду, полы ходили ходуном, потолки в углах плесенью покрывались. – Харлова тяжело вздохнула. – Да, и крыша тоже постоянно текла. На зиму бывало стены соломой окутывали, которую прикрепляли жердями. Но и это плохо защищало от холода, так что в стужу приходилось все время топить. Как наступал вечер, вся семья скучивалась в комнате, где потеплее; ставили на стол сальный огарок да присаживались поближе к свету…
– Прямо как мы сейчас, – улыбнулся я, зажигая еще одну свечу взамен прогоревшей.
– Что ты, батюшка! – махнула рукой Татьяна. – Сейчас-то мы очень богато живем! А вся наша жизнь прежде – как дурной сон. Часто и ели-то не досыта.
Харлова грустно посмотрела в окно. Как-то вся эта картина слабо согласовывалась в моей голове с жизнью дворян. А где маскарады, псовые охоты и прочие радости жизни? Но видимо, было и такое нищее дворянство, от которого одно лишь название, а жили они чуть лучше своих крепостных крестьян.
– Впрочем, не все так было мрачно. – Девушка встала, разожгла печку, поставила внутрь закопченный чайник. – Отец всем нам дал неплохое домашнее образование и какое-никакое приданое. Все мои сестры вышли замуж за военных. Мне тоже составили партию с майором из Оренбурга. Отец был с ним знаком еще по службе. На одном из губернаторских балов нас представили друг другу, обручили. Его звали Захар Иванович Харлов.
Мы помолчали, каждый думал о своем. Очень скоро чайник начал плеваться паром, Татьяна поддела его специальным ухватом, поставила на стол. Обернула руку полотенцем, заварила чай.
– А сахара больше нет! – девушка укоризненно посмотрела на меня. – Все твои полковники смололи.
– Купим еще, эка печаль… – пожал плечами я.
– Поди-ка купи сейчас сахар! – засмеялась Харлова. – Вон меда – и того на базаре уже нет. Повоюете за свои вольности, так и хлеб закончится.
– Не закончится, – я вспомнил о реквизициях, что устраивали мои фискалы. Политика «Грабь награбленное» пошла в массы.
– И что же было дальше? – я подул на горячий чай, после чего налил его в блюдце.
– Так не пристало приличным господам пить! – осудила меня Харлова. – Лишь купцам необразованным.
– Много ты знаешь, – фыркнул я. – А вот тетушка моя, государыня Елизавета Петровна, упокой Господи ее светлую душу, – широко перекрестился я, – та завсегда любила чай из блюдца пить и не гнушалась этой своей привычки.
Харлова вспыхнула как маков цвет, но промолчала на мою подначку. А чтобы скрыть неловкость, продолжила свой рассказ, пока я осторожно прихлебывал горячий чай.
– Дальше была помолвка и свадьба в мои девятнадцать лет… – девушка покрутила чашку на столе. – Мы сразу же уехали в крепость. Захар Иванович служил, я занималась домашним хозяйством.
Харлова замялась и опять покраснела.
– Детей бог нам не дал… Захар Иванович был старше меня на двадцать лет, да и любил выпить с сослуживцами. А как родители мои померли, мы Коленьку к себе забрали. Муж его любил, как родного, ничем не обижал.
– А ты мужа свого тоже поди любила? – отставил я блюдце и посмотрел прямо в глаза Татьяны.
Харлова не ответила, лишь закусила губу. Я вздохнул, вытирая вышитым льняным полотенцем влажный лоб.
– Ну, раз плакала над медальоном – значит, наверное, любила.
– Я может, Петр Федорович, по своей прежней жизни плакала!
Девушка опять замкнулась и загрустила.
…Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу…
Меня внезапно прорвало, и я вспомнил строчки из «Евгения Онегина», процитировал вслух:
…И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный муж уехал вскоре
В свою деревню, где она,
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она…
На лице Харловой появилась робкая улыбка.
– Какие чудесные вирши! Как в них все просто и складно. А дальше?!
За дверью раздался какой-то шорох. Я подскочил, вытащил из-за пояса пистолет. Взвел курок. Харлова побледнела, тоже встала. Одним прыжком подскочил к выходу из кухни, рванул дверь. А там никого. Лишь шелест чьего-то платья в темном коридоре.
– Кто там? – Харлова взяла кочергу. Смелая!
– Никого. Мыши, наверное. Уже поздно. Пора почивать.
– Пожалуйста! – девушка молитвенно сложила руки на груди. – Хотя бы еще одни стих!
– Извольте, сударыня…
…Я знаю: век уж мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я!
Харлова смущенно засмеялась, кокетливо шлепнула меня ладошкой по плечу. Я же, поддавшись внезапным чувствам, наклонился и поцеловал девушку в щеку. Та напряженно замерла… но не отстранилась.
Глава 9
С утра я встал невыспавшийся и злой. Сразу послал за Овчинниковым. Вместе с обоими близнецами Твороговыми мы вышли во внутренний двор, разделись до пояса и начали разминаться по моей системе. Сначала руки, потом тело и ноги. Наклоны, махи, прыжки… На улице ощутимо похолодало – навскидку так минус семь-восемь градусов. Шел легкий снежок.
Пока разминались, я подумал, что сделать нормальный градусник – не такая уж проблема. Стекольщики выдуют трубку, ртуть в аптеке есть. Нулевую отметку тоже легко определить – по температуре замерзания воды.
– Начнем помолясь? – Андрей взял в руки затупленные палаши, предложил мне один на выбор. – После твого лепого разминания тело прямо-таки поет! Неужель в дворцах питерских такое в моде было?
– Не было, но будет! Эй! – я обернулся к близнецам: – А вам особого приглашения треба? Берите сабли.
После тренировки, обмываюсь снегом, иду завтракать. В коридоре меня ловит Маша Максимова. Девушка туго заплела косу, надела на синее платье белый передник. Ой, да у нее даже глазки подведены! Интересно чем? Не разведенной ли сажей?