– Петр Федорович! – девушка стремительно краснеет, грудь так и вздымается. – Я вам хочу повиниться!
– Ну давай! – я с любопытством смотрю на Максимову.
– Это я… вчера подслушивала под дверью кухни. Случайно получилось… – Маша прижимает руки к груди. – Шла в уборную, ну и… Мне право очень стыдно.
– Ну раз так, то забудем об сем… – я принюхался к запахам, доносящимся из жилой части дома. – Пойдем завтракать!
– Постойте, Петр Федорович! – девушка схватила меня за руку, потом смутилась, отпустила. – Я всю ночь не спала, очень необычные стихи вы изволили зачесть Татьяне Григорьевне. Никогда таких не слышала. Даже при дворе. Мне батюшка выписывал из журналов. И Сумарокова, и Ломоносова…
– А какие слышали? – полюбопытствовал я.
– Ну вот подруга недавно писала. На бракосочетание великого князя Павла Петровича молодой поэт Державин сочинил… – лоб Максимовой прорезала морщинка:
Цветуща младость вслед царице
Спешит. Эдема сад очес!
Луна и солнце по деннице
Коль шли бы вдруг верху небес,
Мы были б меньше удивленны,
Чем наши души восхищенны
Сияньем днесь Россий богов!
Краса красу тут предваряет,
Восторг все сердце наполняет,
Уста не изрекают слов!
Лицо Маши, пока она читала эти стихи, стало таким… одухотворенным! Я невольно сократил дистанцию и внезапно взял девушку за руку. Что происходит? Вчера целовал Харлову, сегодня милуюсь с Максимовой…
– Как вам стихи? – поинтересовалась Маша, сжимая мою руку. Ого!
– Очень вычурно, много украшательств в слоге.
– Да, да! Теперь я это и сама понимаю, когда услышала ваши стихи. Они такие простые, точные, чувственные! Пожалуйста, умоляю! Прочитайте еще.
Что же ей исполнить? Так ведь страстно просит. Прямо горит. Может, тоже из Пушкина?
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Ротик Маши приоткрывается, глаза округляются. Румянцем на щеках можно освещать комнату. Я читаю, а ее карие глаза неотрывно смотрят на меня, впитывая каждое слово, каждый слог.
…Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы…
Тут я делаю долгую паузу, после чего заканчиваю:
и любовь…
– Боже! – по лицу Маши струятся слезы. Настоящие слезы! И зачем я ударил Пушкиным по такому неподготовленному сознанию? Ведь девчонке поди восемнадцати нет. Александр Сергеевич и для современников стал полным шоком. («Спешит. Эдема сад очес!» – вот как сочиняли.) Что уж говорить про 1773 год.
– Маша, а сколько тебе лет? – я попытался отвлечь девушку от переживаний.
– Семнадцать исполнилось. – Максимова отпустила мою руку, достала платочек, вытерла слезы. – У меня даже слов нет, как это прекрасно. Как называются сии вирши?
– Так и называются «Я помню чудное мгновенье».
– Я обязательно запишу их. А кто та дама… ну, чьи милые черты вам снились?
Вот как разговор пошел! Я даже опешил. И что отвечать? Черт, как после тренировки есть хочется…
– Это ты, Маша.
В конце коридора показался хмурый Перфильев. Поди тоже не выспался. Перевожу взгляд на девушку. Она выглядит как-то странно. То краснеет, то бледнеет. Уж не влюбилась ли?
– Мне… мне идти надо.
– Да, ступай. Скажи на кухне, чтобы подавали завтрак. Афанасий Петрович, как почивал?
– Один! – засмеялся казак.
Разговор за завтраком с Перфильевым сразу приобрел деловой характер.
– Я понимаю, Петр Федорович, – полковник зачерпнул кашу деревянной ложкой, принесенной с собой в сапоге, – мне у тебя выслужиться нужно, уважение заробить. А також казачкам моим.
Я пожал плечами:
– Есть какие думки на сей счет?
– Есть, как не быть. Всю ночь не спал, обмозговывал. Тебе ж, царь-батюшка, Яицкий городок нужон?
– Ой как нужон! – покивал я, дуя на кашу. Будущий Уральск, выражаясь шахматным языком, создавал мне «вилку», нависая над планами по захвату Казани, Уфы… Стоит только уйти из Оренбурга, как Симонов тут как тут. Или в любом другом месте губернии. Плюс Яицкий городок перекрывал путь на юго-запад, на Дон.
– А штурмовать крепость Яицкую осадных орудий у тебя нема… – даже не спросил, а сделал вывод Перфильев.
– Нема, – опять согласился я. Двухпудовых единорогов в Оренбурге не было. На уральских заводах, наверное, отлить их могли, но вряд ли быстро.
– Я с комендантом Симоновым хорошо знаком, доверие он ко мне имает. – Перфильев облизал ложку, засунул ее обратно в сапог. Хм… Как бы ему намекнуть, что в гостиной полно столовых приборов? Понятно, почему в Питере миссия не удалась. Вся эта аристократическая братия смотрела на Афанасия и морщилась. А зря. Умнейший человек.
– Продолжай…
– Если я ему приведу якобы пленных от тебя… Шел к Оренбургу, захватил отряд самозванца…
– Симонов тебя пустит внутрь! – начал я соображать, что имел в виду Афанасий.
– Ночью мы освободим братьев-казаков из тюрьмы, нападем на солдат и откроем ворота.
Это может сработать! Пугачев так и не смог взять Яицкого городка. Хотя почти ворвался внутрь – подвел мину под крепость, взорвал ее. Причем минную галерею делал сложную, извилистую. Чтобы Симонов не cмог сделать контрподкоп. Но, увы, хоть произведенный подрыв и обвалил колокольню собора Михаила Архангела, убив около сорока человек, но артиллерийские батареи не пострадали. Взять крепость так и не удалось.
– Сей же час велю Шигаеву с полком выступать на Яицкий городок. Сколько у тебя человек в отряде?
– Двести да полдюжины.
– Так… Шестьсот у Шигаева, двести у тебя. Хватит.
– Из Гурьева да окрест еще скличем. А почто пешцев не хочешь дать? Да полки Чики и Мясникова?
А Перфильев-то уже неплохо ориентируется в наших раскладах.
– А потому, что жду в гости генерала Кара. Идет, аспид, из Казани.
Афанасий понимающе покивал. Попрощавшись, ушел. А я дошел до кабинета, отмахнулся от просителей и секретарей, сел над картой губерний. Придет ли теперь Кар, после того, как узнал, что Оренбург взят? Или повернет обратно. А может, ударит еще где?
– Быстрота действий, господа, есть единственное средство для виктории! – генерал Кар потер озябшие руки в муфте, поежился.
– Как же быть с осадой? – длинноносый, чисто выбритый, в белоснежных буклях, полковник Чернышев поворошил угли в жаровне кибитки Кара.
Генерал Фрейман поморщился. Потрогал свои щеки. На них уже отросла щетина. Поплотнее закутался в шубу.
– Петр Матвеевич, как ви успевать так чисто бриться?
– Утречком встаю пораньше, – охотно откликнулся Чернышев. – Денщик кипятит воды, правит бритву. Я обхожу солдат и сразу бреюсь.
– Господа! Федор Юрьевич! – Кар строго посмотрел на Фреймана. – Я позвал вас к себе обсудить диспозицию, а вы про утренний туалет начали…
Генерал выглянул из кибитки, прикрикнул на майоров и поручиков, шедших впереди и позади.
– Поторопите солдат, господа! Плетемся словно улитки.
– А вы чем посыпаете букли, Федор Юрьевич? – Чернышев подбросил в жаровню щепок. – Пудрой?
– Майн гот! Какая есть пудра в этой глуши? Мукой.
– Господа! – Кар нахмурился. – Мы на светском балу или идем усмирять бунтовщиков? Доставайте карту, Петр Матвеевич.
Чернышев достал из наплечной сумки толстый лист бумаги, развернул его. Генералы подслеповато уставились на карту, Фрейман даже достал лорнет.
– Мы встретились по вашему указанию у Бугульмы и сейчас движемся по тракту в сторону деревни Юзеевой. Там дадим солдатам роздых и затем всеми силами решительно атакуем Бердскую слободу. По слухам, там стоят мятежники. А також в самом Оренбурге. В связи с чем у меня прежний вопрос. Как без осадных орудий мы собираемся брать крепость? Ладно, слобода. Ею нетрудно овладеть. Но Оренбург – это еще тот орешек. Десять бастионов все-таки. У нас же лишь пятнадцать полковых пушек!
Вдруг слева от колонны раздались беспорядочный выстрелы. Кибитка остановилась. Кар опять выглянул наружу:
– Майор, что там?
– Опять бунтовщики, господин генерал! – доложил пожилой офицер. – Совсем бестии страха Божьего не имеют, подскакивают прямо к порядкам, кидают свои прельстительные письма, кричат солдатам.
– Что есть кричат? – Фрейман тоже высунулся наружу.
– Дескать, против своего государя, Петра Федорыча, идем.
– Еще раз объяснить по полкам, что Пугачев – вор и никакой не государь император… – лицо Кара покраснело, налилось кровью. – Завели тут театр…
– Как же не хватать нам егерей, – вздохнул генерал Фрейман. – Пустить их бы фор-линией, стрелять бунтовщиков. Фузилеры же пока встанут да зарядят мушкет…
– Какая фор-линия по местным сугробам, Федор Юрьевич! – полковник Чернышев стал набивать трубку. – Да и штуцеры дороговатенько казне встанут. А она и так разорена турецкой войной.
– Господа! – Кар ударил муфтой по карте. – Это невыносимо! Мы собрались обсудить диспозицию. Вместо этого дискутируем про егерей и еще черт-те что…
– Василий Алексеевич! – Чернышев поднял упавшую на пол кибитки карту. – Диспозиция такая. Выбиваем бунтовщиков из Бердской слободы, две роты Томского полка отправляем брать Сакмарский городок. Берем в осаду Оренбург.
Кибитка дернулась, поехала. Возобновился скрип снега под полозьями.
– Не будет никакой осады, – отмахнулся генерал-майор, – как только ребелены увидят нашу силу – разбегутся. Даже лучше, если они останутся в Оренбурге. Не придется ловить их по всей степи.