– Заело!
– Боже мой… – Харлова вместе со мной уперлась ногой в стену, мы попытались открыть, но все было бесполезно. Дышать становилось все труднее, мы сели на пол. Тут было полегче.
– Это нам наказанные свыше… За грехи! – Татьяна заплакала, уткнулась мне лицом в плечо.
Мы хватали ртом выгорающий воздух, а я думал про свои грехи. И первый из них – небрежение. Прежде чем идти париться, еще в первый раз, надо было проверить, в какую сторону открывается дверь. Она разбухла, и вот результат – мы сейчас угорим. Внутри поднялась волна гнева. Вот так, по-глупому умереть? Не сделав Дела? Я встал и в остервенении начал наносить удары ногой по двери. Перед глазами все плыло, от жара кожа сильно покраснела.
Татьяна уже лежала на полу, еле дыша, а я из последних сил бил и бил пяткой. И вдруг… дверь треснула! Одна из досок отскочила, и в парную пошел легкий поток свежего воздуха. Он придал мне энергии. А я навалился и вырвал вторую доску. Дернул дверь и наконец смог открыть ее.
Сразу вытащил Татьяну, которая была без сознания. Тут же облил ее водой из кадки. Она вскинулась, закашлялась. Девушка тоже была вся красная.
– Мы живы! Ты спас нас…
– Спас, спас! – я еле стоял на ногах. – Вот, приложи мокрое полотенце ко лбу и пойдем спать. О случившемся – молчок.
Башенные часы над зданием гауптвахты пробили семь утра. Я открыл глаза, потянулся. Чувствовал себя на удивление не так уж плохо. Рядом лежала Татьяна, ее синие глаза в упор разглядывали меня. Рука гладила шрамы на спине. Краснота на коже девушки спала, но все-таки еще была видна.
Я почувствовал вину. Сначала лишил невинности Машу, теперь сплю с Татьяной. Разве это то, ради чего я сюда был послан? Баня стала мне предупреждением.
– А если ребеночек будет? – внезапно спросила Харлова.
– Какой ребеночек? – по-глупому ответил я.
– Маленький такой… – она прыснула, показала руками. – Например, мальчик.
– Станет принцем, – буркнул я, одеваясь. Еще детей мне не хватало. «…по бурлящей России он торопит коня…» Какой уж тут ребеночек?
– Неужто признаешь байстрюка? – вдова внимательно на меня посмотрела.
«И не одного…» – мысленно ответил ей я.
– Таня, – пришло время поменять тему, – пришли столяра дверь в бане починить. Да так, чтобы в следующий раз она открывалась.
Я быстро, пока Харлова не опомнилась, поцеловал ее в губы, оделся и вышел из спальни. В коридоре сразу наткнулся на Колю. Выглядел он обеспокоенно.
– Э-э… Петр Федорович, – мальчик замялся, – вы не видели сестру? Она не ночевала у себя в комнате.
Вот еще засада. Как объяснить пацану про Татьяну? Та еще задача.
– Так, Коля, иди к себе. Татьяна Григорьевна скоро придет. Я ее послал в гошпиталь помочь Маше.
– Я слыхал, – паренек нахмурился, – много пораненных привезли?
– Да, бой был жестокий. Так что, если надумал сбежать и пострелять в наших солдат, сходи, погляди, как все выглядит потом.
– С той стороны тоже пораненных и убитых много, – набычился Коля. – И все под присягой.
– Ума много не надо присягать дурному делу. – Я отстранил мальчика и пошел дальше.
– Служить государыне вовсе не дурное дело! – выкрикнул Николай.
– А кому служит сама Екатерина? – я резко обернулся. – Стране? Народу? Вовсе нет. Она служит барям! Дарит им поместья с рабами, раздаривает миллионы фаворитам. На эти деньги и детей крестьянских можно обучить писать да считать, гошпитали по городам наоткрывать – людей лечить…
Парень стушевался, покраснел. Повисло тяжелое молчание.
– Там… Васька-птичник ищет вас, – выдавил из себя Коля. – Голубь прилетел из Казани. Все по вашей задумке.
Хлопуша в коротком письме сообщал шифром, что до Казани добрался удачно. Нашел старых дружков по каторге. У них и остановился. Войск в городе нет совсем – одна гарнизонная рота. По всей губернии волнения – солдатские команды в разгоне, сам губернатор Брант сидит на «чемоданах». В народе поговаривают, что вывозит мебель в Москву. Большую власть в городе имеет «опальный от Екатерины» митрополит Вениамин. Хлопуша советовал мне связаться с ним.
Я еще рез перечитал расшифрованное послание. Надо писать Вениамину и брать Казань. А значит, требуется выезжать к войскам Мясникова. Дождаться новых пушек и сразу ехать.
В дороге составить письмо митрополиту. Я про него слышал. Он был обвинен в сношениях с Пугачевым и в ходе следствия находился под домашним арестом. Екатерина уже несколько лет последовательно вычищает из высшего духовенства малороссов. Удаляет их в заштатные епархии и даже сажает под аресты, как митрополита Арсения, который резко выступил против секуляризации церковных земель. Тут явно имелось поле для интриг. Того же «ссыльного» Вениамина можно поманить патриаршеством. Синод и заседающие там иерархи – продавшиеся престолу с потрохами и подпевающие Екатерине – кость в горле всему черному и белому священничеству России. Они с радостью поддержат все мои устремления по ликвидации Синода.
Прошло несколько дней. Новости повалили как из рога изобилия.
Во-первых, Овчинников добивает остатки отряда Корфа. Происходит несколько мелких стычек возле Сеидовой слободы и Сакмарского городка. Правительственные войска рассеяны, частично взяты в плен.
Во-вторых, примчался посланник от Перфильева. Пал Яицкий городок. Безо всякого шифра Афанасий Петрович сообщал, что крепость удалось захватить в ходе ночной вылазки верных мне казаков. Убито больше пятисот солдат – остальные сдались. Рукой Шигаева была приписка, что в их верности есть сомнения, а захваченного коменданта Симонова он предлагает казнить, так как тот и в плену продолжает смущать умы казаков, утверждая, что я никакой не Петр III, а беглый вор Емелька Пугачев.
Я тут же отписал, что запрещаю убивать Симонова и требую его вместе с присягнувшими мне солдатами отправить в Оренбург. Одновременно предложил направить разъезды к Астрахани и Царицыну. «В малых силах». Посмотрим, что будет у нас с южным направлением. Позарез нужно «поджечь» Дон.
Хотел бы узнать, как Екатерина будет возвращать свои войска из Турции по разоренным провинциям, где в каждом селе – партизанские отряды, а в каждой деревне – свой Денис Давыдов да Василиса Кожина. Вторжение Наполеона – покажется легким приключением.
Третья новость, которая сваливается на меня после победы в Яицком городке, – триумфальное возвращение Лысова и Мустафанова. Один взял все крепости Верхнеяицкой линии, привез мне казну и пороха с ядрами. Второй – пригнал аж полторы тысячи человек заводских рабочих с пяти предприятий Демидова. От татарского старшины я также получаю целый обоз длиною в километр, в котором чего только нет – мортиры, единороги, сотни ружей. У меня появляется возможность создать и вооружить второй заводской полк. А также еще одну артиллерийскую батарею. Только вот где взять офицеров?
Делать нечего. Обоих – и Лысова и Мустафа-нова, не говоря уж о Перфильеве с Шигаевым, – надо награждать. Также хорошо бы поддержать медалью раненых в госпитале. Это поднимает моральный дух. Вызываю к себе Авдея и даю ему задание сделать ордена.
– Это можно, – соглашается выкрест. – Вам бы, царь-батюшка, еще бы зимнюю корону. Видел ваш выезд на улицах. Можно красиво шапку украсить.
Корона и вправду не налезала на меховой головной убор.
– Сможешь сделать вторую шапку Мономаха? Хотя бы подобие… – поинтересовался я. – Каменьев и злата дам.
– Попробую, – Авдей даже не удивился. – Но сначала рисунок сделаю. А какие ордена делать потребно?
– Красного знамени. Два вида. Трудового – с серпом и молотом. И боевого – с саблей и мушкетом. Двух степеней каждый.
Я опять решил не придумывать ничего нового. Если что-то хорошо работало в прошлом, то сработает и в далеком прошлом. Красные знамена и повязки в армии прижились. Даже некоторые офицеры, в целях сближения с солдатами, начали украшать себя крепом. Что уж говорить про бывших крестьян…
Нарисовав эскизы орденов и попрощавшись с Авдеем, я принимаю Непейводу. Художник закончил картину «Петр III принимает присягу у жителей Оренбурга». Написано все слегка гротескно, но живо так. Картина размером полтора метра на два, в деревянной раме. Прямо просится на стену. Там, где висел парадный портрет Екатерины.
– Сколько хочешь? – интересуюсь я, разглядывая полотно.
– А сколько, царь-батюшка, не жалко, – с хитрецой отвечает Непейвода.
Мне было не жалко тысячи золотых рублей. Огромная сумма для художника. Тот даже рот раскрыл.
– Плачу, но с условием… – я назидательно поднял палец. – Нужно сделать с картины десяток литографий.
Непейвода смотрит на меня с непониманием. Я кличу из приемной Почиталина и, когда он заглядывает, велю позвать Рычкова. Когда Петр Иванович приходит, я раскрываю обоим мужчинами секрет литографии.
– В немецких землях придумали сию новину. На отшлифованную пластину камня – можно однородного известняка – с помощью жирной туши наносится исходное изображение… – я киваю на картину, которую с удивлением рассматривает Рычков.
Дальше я рассказываю, как после нанесения рисунка поверхность камня слегка протравливается серной кислотой. Протравленные участки легко смачиваются водой, но отталкивают краску, а на места, где был нанесен жировой рисунок, легко прилипает краска, но они не смачиваются водой. Литографский камень закрепляется в печатном станке. Исходное изображение смывается. Взамен валиком на увлажненный камень наносится печатная краска на основе олифы, пристающая лишь к непротравленным частям камня, в точности соответствующим рисунку. Бумага посредством станка плотно прижимается к покрытому краской литографскому камню. Таким образом, на оттиске рисунок получается покрытым краской, а фон остается белым.
– Неужто немчины такую диковину придумали? – удивляется художник.
Вообще еще нет. Только лет через двадцать Алоизий Зенефельдер в Богемии сообразит, как делать литографии (хотя все для этого – кислота, тушь – есть и сейчас). Но Рычкову и Непейводе об этом знать не надо.