Ага, пусти козла в огород. Но сейчас поляки мне сильно полезны.
Посовещавшись, постановили: восьмерых конфедератов, под начальством Чеснова, назначить в новую батарею. Двадцать офицеров – во второй заводской полк. Еще шестнадцати я велел построиться на площади и вызвать бердских крестьян. Несмотря на штурм солдатами Корфа, слобода уже через неделю отстроилась, и в нее вновь потянулся ручеек, а потом и вовсе река повстанцев. Откуда только ни приходили к нам – из Сибири, с Урала, с Нижней и Верхней Волги. Собралось еще тысячи три народу, из которых пригодных к службе было, дай бог, тысяча-полторы. Вот их я и приказал после присяги заверстать в третий оренбургский пехотных полк. Который, конечно, тут же обозвали ляшским. Ружей не хватало, амуницию и военную форму мы тоже под ноль вычерпали со складов, но деваться было некуда. Победа куется в тылу.
Особый, тайный, разговор у меня состоялся с Перфильевым и Овчинниковым.
– Господа казаки! – я опять выложил на стол карту, задумался. – В Европе сейчас восемь главных игроков… – Я принялся перечислять: – Швеция, Османская империя, Священная Римская империя, Франция, Пруссия, Испания, Англия и в меньшей степени Польша. В каждой из этих стран я хочу иметь своих людишек. В столицах.
– Для тайных дел? – первым сообразил Перфильев.
– Именно.
– А как же итальянские княжества и Венеция?
– Венеция не в силе нынче. Как и княжества. Но вот при папском дворе обязательно надо человечка иметь… – я согласно кивнул, опять задумался, прикинул.
Овчинников с Перфильевым терпеливо ждали. Я поразмышлял насчет Португалии и Голландии. В последнюю точно нужно было направить агентов, чтобы следить за ценами на тамошней бирже – крупнейшей в Европе.
– Окромя этого, в нашей империи есть двадцать три губернии. Отберите мне, господа станичники, семьдесят верных казаков. Из молодых. Ищите по полкам грамотных, а ежели писать не умеют, у нас уже есть учителя. – Я вспомнил про сержанта Неплюева и капрала Долгопята. Один вырос до капитана в первом оренбургском. Второй – до лейтенанта во втором полку. – Пущай состоят при поляках. Учатся языкам – разверстаем, кто какой знает и кто из них в какую страну поедет – к тому ляху и приставим. Окромя того, дам деньгу выстроить заграничные кафтаны. Будут обратно учиться носить иностранное платье.
– Как же мы переправим за кордон робят-то? – Овчинников нахмурился.
– Пропадут! – припечатал Перфильев.
– Не пропадут. Переправим с купцами, в караванах. Затеряются. Дам золота на проживание и на подкуп нужных людишек. Будут жить тишком, як иностранные торговые люди, шифром нам с голубями отправлять цедулки тайные.
– Кого подкупать будем? – деловито поинтересовался генерал.
– Министров всяких, а лучше ихних секретарей… – Я на сей счет составлю специальный тайный указ.
– А в губерниях? – полковник.
– И там тоже надо иметь верных людей. В магистратах, в губернских канцеляриях и полках.
Без собственной агентуры – никуда. А значит, в завоеванных областях надо открывать филиалы собственной Тайной канцелярии. В правительственных – готовиться к открытию. Но где взять для нее кадры? Из криминальных кругов? Из казаков?
Последний день перед отъездом проходит в нервической суете. Харлова и Максимова попеременно ловят меня и с грустными лицами, заплаканными глазами отчитываются о делах. Первая рассказывает о шинелях и воздушном шаре. Образец верхней одежды для солдат готов, пробуем его на разные фигуры. Большую, среднюю и маленькую.
– Таковые размеры и нужно шить, – резюмирую я, вчерне соглашаясь с фасоном и кроем. – Даю заказ пока на сто штук. Что с шаром?
– Трудно. Пришлось стыки бумагой клеить. А также оплетку сверху делать из канатов. Двадцать человек работали день и ночь. Надо спытать шар – полетит ли? Нет, ну вот почему тебе больше всех надо? – Харлова начинает злиться, ее щеки краснеют. – Никто на поле боя не поднимал сию диковину, а тебе вынь да положь! А полетит кто? Убьется ведь человек!
– Ты ведь не из-за этого собачишься… – я подошел вплотную, приобнял девушку. – Тревожишься за меня?
– Теперь уже да!
– Почему?
– Задержка у меня. Вот почему!
Вот это новость… Я теряюсь и даже не знаю, что ответить.
– И сколько дней задержка? – наконец мне удается задать правильный вопрос.
– Пока всего пять днев.
– Ну ты извещай меня, – мямлю я. – С фурьерами. Как дела-то пойдут. Я Творогову повелю заботиться о тебе.
Женщина грустно усмехается, уходит не прощаясь.
Максимова тоже добавляет мне тревоги и стресса.
– На кого ты нас бросаешь, царь-батюшка! – начинает убиваться Маша сразу, зайдя в кабинет.
– Ну хватит голосить-то как по покойнику! – я резко прерываю красавицу, хмурюсь. Это работает. Разговор приобретает нотки делового. Санитары в ляшском полку назначены, минимальный инструктаж проведен. Индивидуальные пакеты – с корпией и жгутами – сформированы и выданы. А вот врачей нет. Максимов с учениками занят в госпитале, ехать некому.
– Дозволь мне, Петр Федорович! – Максимова складывает молитвенно руки. – Я у батюшки на операциях была, ампутации делала и зашивать раны умею.
– Отец не отпустит, – я совершенно не собирался запускать процессы эмансипации на двести лет раньше нужного.
– А я тишком. Инструмент лекарный у меня заначен, пожалуйста, дозволь! Гошпиталь зело нужен казанской армии. Посмотри, скольких мы в Оренбурге вернули в строй!
Это была правда. За полмесяца на ноги поднялось около сотни раненых. Они здорово укрепили ляшский полк и сотни Овчинникова.
– Хорошо, – я тяжело вздыхаю, – поедешь со мной до Казани. Поход трудный, писку не потерплю, разумеешь?
– Да, царь-батюшка! – Счастливая девушка кинулась мне на шею.
Последнюю встречу провожу с судьями. Уже поздно, за окном воет метель, в камине потрескивают дрова. Евстратий Синицын – сорокалетний толстячок, в старомодном парике, уютно устроился в кресле. Его визави – седой старик Вешняков из казацких старшин, наоборот, сидит будто кол проглотил.
– Вот, господа хорошие, – я подвинул судьям лично сшитую пачку бумаги, – Судебник и торговые указы. По ним будете разбирать дела. Закажите копиистам несколько списков, ежели возьмем Казань, я на типографиях напечатаю еще и пришлю. В помощники себе возьмите молодых ребят, можно даже девушек из городских семей – пущай помогают по закону разбирать дела. Только берите грамотных.
– Девок? – хмыкнул в бороду Вешняков. – Их дела все на кухне у сковородок.
– Хорошо, – послушно согласился я, – тогда вас, Евстратий Павлович, прошу сей вопрос не забывать.
– У меня дочка вельми прилежна в учебе, – пожал плечами Синицын. – Могу ее приставить к делу.
– Договорились. Теперь насчет инородцев.
– Башкиры да татары у своих мул судятся, – проскрипел Вешняков. – К нам не пойдут за правдой.
– Пойдут. Ежели мы сможем привести судебное решение в силу, – не согласился я. – А поэтому возьмите у Творогова несколько казаков, кои всхочут работать в суде. Пущай будут при оружии, конно. Это будут судебные приставы. Будем им платить деньгу, чтобы они обвиняемого приводили в суд да выполняли ваши решения.
– Это лепо, – покивал бывший старшина, – токмо законы, царь-батюшка, ты больно мудреные порасписал. Я почитал первые списки, что присылались нам. Почто штрафы нам да эти, как их…
– Городовые работы, – подсказал Синицын.
– А потому как нарушителей пороть я заповедаю вам! – пришлось включить жесткий тон. – Поротых граждан не бывает. Ежели у смутьяна есть деньга – берите пеню. Сиречь штраф. Ежели нет – пущай отработает. Выгребные ямы чистит, али еще что – Творогов укажет список работ.
– Слышали мы про твой ответ Ефимовскому, – вздохнул Вешняков. – Придумки все это. Как там в Библии сказано?.. – судья повернулся к Синицыну.
– Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его.
– Вот!
– Сию притчу надо понимать иносказательно, – я начал раздражаться. – В первой, еще иудейской Библии стоит слово шевет, которое в церковнославянском должно быть переведено как «жезл». Ето такая палка – знак власти. Никаких розог да плетей в Священном Писании нет. А понимать притчу надо так: отец, пренебрегающий должным воспитанием и наставлением своего сына, на самом деле его просто не любит. Уяснили?
Судьи выглядели смущенно.
– Зело ты, царь-батюшка, в науках силен. Даже в богословии… – вздохнул Синицын. – Хорошо тебя учили в Питере.
– Да, самые лучшие учителя были – Орловы, – съязвил я. – На всю жизнь урок преподали.
Глава 15
В важности судебной системы я имел возможность убедиться сразу после выхода из Оренбурга.
Еще не дойдя до Юзеевой, наш санный поезд остановился в деревне Ивантеевка. На въезде стояла кучка по-праздничному разодетых крестьян с сановитым седобородым и красноносым сельским старостой во главе. Староста, которого почтительно поддерживали с обеих сторон такие же рослые сыновья, держал перед собой деревянное, разрисованное яркими цветами блюдо с караваем черного хлеба, берестяной солонкой и белым вышитым рушником. Вокруг приплясывали от холода красивые нарумяненные девушки в праздничных кокошниках.
Я соскочил с Победителя, отломил большой кусок, сунул в солонку. Прожевал хлеб. Он оказался кислым, но я не подал виду.
– Прикажешь принять подношение, государь? – спросил Почиталин.
– Принимай. Здорово, отцы!
Пожилые сняли шапки, повалились в ноги, молодые поясно поклонились. Но староста очень быстро вскочил.
– Ваше величество! Батюшка-царь! – седобородый старик попытался приложиться к руке. – На одного тебя вся надежа! Заступись ты за нас, батюшка, как ты царь-анпиратор!
– Что у вас случилось? – поинтересовался я, оглядываюсь на наш огромный отряд, который растянулся по дороге на несколько километров. Четыре полка мушкетеров и казаков – больше пяти тысяч человек, тринадцать единорогов на санях, еще с три десятка розвальней с припасами, порохом и ядрами. И все это тянется и тянется бесконечно, частично скрытое в поземке.