– Шепелевские нас забивают! – вопил старик. – Совсем житья от них, разбойников, нетути!
Смертным боем бьют. Из-за мельницы. А кто ее, мельницу, строил, как не мы? Нашей барыне, Лизавете Григорьевне, госпоже Боевой, принадлежала. А у них, шепелевцев, каки таки права? Только и того, что ихний барин, Шепелев Пал Петрович, которого они по твоему приказу удавили, был женатым на нашей барыне, которую мы по твоему же, царскому приказу сожгли вместях с управляющим немцем…
У меня отвисла челюсть. Рядом охнула вылезающая из возка Маша.
– А они, шепелевские бывшие, наших человек с пяток из-за той мельницы укокошили. Да еще из-за лужка, который поповский, человек трех… Что же это за порядок такой? Одно смертоубийство…
– Ну, а вы, детушки, что же, – я задал глупый вопрос, – так и стерпели?..
Староста помялся, потом визгливо ответил:
– А мы ихних тоже бьем, где попадет. Не замай наших, ивантеевских! Каки таки права имеете?..
Маша подошла, взяла меня под руку. Деревенские девки завистливо на нее посмотрели, никитинские охранники отвели глаза – похоже, о наших отношениях уже известно окружению.
– Из-за нашего законного добра то есть. Ай так спущать да разбой терпеть? При господах натерпелись, будя!
Мне стало на мгновение страшно. Вот он русский бунт – во всей красе. Бессмысленный и беспощадный. Справлюсь ли я? Получится ли обуздать этого зверя и заставить служить собственным целям?
– Вот что, детушки! – я влез обратно на Победителя, повысил голос: – Жить по-новому это не токмо жить без барей. Это еще и по закону! Вашего уездного урядника я прогоню с должности. За бесчинства, что он попустил. А вы, ежели хотите моих милостей и доброго отношения, идите к судьям в Оренбурге. Там решат, как быть с мельницей. По закону!
Миновав Бугурусланскую слободу, мы подошли к Бугульме. Уже на подходе к крепости нас встретили первые разъезды башкир. Всадники в пестрых халатах восседали на степных лохматых конях. Вооружены они были частью длинноствольными ружьями с мултуками и подсошниками, а больше копьями, кривыми саблями и луками. Пестрые колчаны, полные оперенными стрелами, болтались у луки каждого седла. Впереди один из башкир вез длинный шест с перекладинками, к которым были подвешены белые и черные конские хвосты, алые и синие ленты, погремушки и колокольчики.
– Бачка-государь! – закричали всадники, потрясая копьями.
Для торжественной встречи я облачился в казакин из алого сукна, надел шаровары из ярко-желтого китайского шелка и красного сафьяна сапоги с загнутыми концами. Казакин был перетянут голубой муаровой лентой, за ней торчали ручки дорогих турецких пистолетов и кинжалов, принесенных мне в дар Перфильевым от «яицкого казачества».
У самой крепости шло какое-то копошение – пара десятков обритых мужчин в рваных мундирах пытались чинить частокол на валу. Их охраняло несколько мушкетеров с красными повязками. Мясниковские из второго оренбургского полка. А вот и сам одноглазый.
Бригадир подскакал ко мне, с удивлением посмотрел на «шапку Мономаха». Отвесил поклон в седле:
– Петр Федорович, а мы уж и не чаяли!
– В дороге обстреляли. – Я тяжело вздохнул. – Остатки корфовских бродят-колобродят.
Нам и вправду пытались устроить засаду остатки сибирского корпуса. Полусотня верных Екатерине солдат под деятельным руководством двух поручиков дала пару залпов с опушки леса, мимо которой проходила дорога. Убили двух казаков, остановили колонну. Боковых дозоров у нас не было из-за обширных сугробов, зато было три капральства на лыжах. Они быстро вышли в тыл корфовским, начали перестрелку в лесу. Мы подтянули пушки, дали залп. И я тут же послал в атаку сотню Чики. Дело было решено – в живых не осталось никого.
– Мы тут також наломались, – Мясников кивнул на работающих колодников. – Я не стал казнить офицерье, пущай отслужат грехи свои на работах городовых.
– Отказники?
– Все как один.
Мы проехали в дом коменданта крепости, бригадир начал докладывать обстановку. Оказалось, что татары Уразова наскоком захватили уже и Кичуевский фельдшанец – будущий Альметьевск, там вообще было два капральства старых инвалидов, которые не оказали никакого сопротивления.
– Ждал лишь тебя, царь-батюшка. – Мясников поправил повязку на глазнице. – Готовы выступать.
Я мысленно перекрестился, посмотрел на остальных полковников:
– А вы готовы, господа казаки? Обратной дороги не будет. Ежели не возьмем Казань…
– Пушек мало, – вздохнул Чумаков, – даже с теми, что с тобой, царь-батюшка, пришли. Как будем закладывать брешь-батареи в мерзлой земле?
– Провизии також мало. – Овчинников поправил рукояти саблей за поясом. – Месяц осады и все, голод.
– Округа разорена… – покивал Чика. – Харча взять неоткуда.
– Что-то добудем в Чистополе, когда будем переправляться через Волгу, – не согласился Перфильев.
Да… Поход на Казань зимой начинал выглядеть все большей авантюрой. Стоило чуть подзадержаться под стенами города – вымерзнем от холода и ослабеем от голода. С другой стороны, потеря темпа тоже чревата проигрышем. Екатерина свои полки жалеть не будет. Погонит Бибикова на меня в любой мороз. Цугцванг.
– Завтра выступаем, – принял решение я, – а сейчас айда на шар смотреть.
Надо было поднять военачальникам и армии настроение. Поэтому я распорядился на бугульминском плацу развести костер и разложить воздушный шар. Весил он тринадцать пудов, его объем я на глаз определил, как восемьсот-тысяча кубических метров.
– Царь-батюшка, все готово! – ко мне подбежал Васька-птичник, который сам вызвался лететь в первый полет. Так паренек увлекся идеей.
– А ежели ты погибнешь, – я внимательно посмотрел на Ваську, – кто птичками заниматься будет?
– Так Колька во всем разумеет… – парень осекся, стрельнул глазами в толпу, что окружала шар и костер.
– Какой еще Колька?! – я схватил парня за шкирку, приподнял слегка.
– Харлов, – убитым голосом ответил Василий.
– Так он здеся?!
– Сбег с нами… – у парня на глаза навернулись слезы.
Я выругался. Харлова с меня шкуру живьем за такое снимет. Подумает, что я специально взял ее брата с собой.
– Тащи его сюда! – Я толкнул Василия к толпе, повернулся к Почиталину: – Ваня, не в службу, а в дружбу – найди мне какую-нибудь овцу у башкир.
Почиталин ушел искать животное, а мы начали наполнять шар горячим воздухом от костра. Складки монгольфьера постепенно расправлялись, он потихоньку поднимался вверх. Прицепили плетеную корзину-кузовок. Поставили в нее жаровню с углями, кинули на них мокрую солому. Повалил дым, который еще быстрее принялся наполнять шар.
Казаки, солдаты, башкиры заполнили всю площадь. Крестящаяся и кричащая толпа начала напирать.
– А ну осади! – закричал я в рупор. – Подай назад.
Постепенно удалось восстановить порядок.
Пришел Ваня Почиталин с пожилым башкиром. У последнего на привязи шла мелкая овца. Ей связали ноги, закинули в корзину.
– Отпускай! – крикнул я казакам, что держали за борта кузовок. – Держи, не робей! – а этот приказ отправился солдатам, что вцепились в канат, привязанный снизу шара.
Грустный Василий подвел ко мне насупленного Николая.
– Плетей захотел? – спросил я, вглядываясь в шар. Вроде бы нигде не травил, хотя, как разглядишь утечку? По дрожанию воздуха в месте разрыва?
– Петр Федорович, я же не убежать хотел, а с вами, в поход!
– О сестре ты подумал?
Шар поднялся метров на двадцать, больше не позволяла длина каната.
– Майна! Тьфу! – я сплюнул на землю. – Вниз тяните…
Окружающие посмотрели на меня с уважением. Я услышал, как за спиной шепчутся два казака:
– Царь-то по-немецки молвит.
– Так он же в Голштинии народился-то! У немцев.
– Какой же он тады русский царь?
– Дурак! Дочку Петра Лексееча, деда евойного, за немецкого князька отдали замуж…
– А ну, тады понятно…
Солдаты напряглись, в канат вцепились новые руки, и шар удалось затянуть вниз.
– Ну что, Вася, – я, игнорируя оправдания Харлова, повернулся к пареньку: – С Богом!
Перекрестился, моему примеру последовали все.
Птичник вытер рукавом армяка сопли, вздохнул и полез в корзину, из которой уже достали овцу.
– Ваше величество! – сквозь толпу пробился капитан Крылов. У меня он стал уже майором и командовал батальоном во втором полку заводчан. – Дозвольте мне. Жалко пацаненка, убьется!
Смелый.
– Не дозволяю. Ты, Андрей Прохорович, вельми тяжелый. Не взлетишь. Начинайте!
Я махнул рукой, и казаки принялись травить канат. Вася докинул в жаровню соломы, шар начал быстро подниматься вверх.
– Держи!!
Канат чуть не вырвался из рук казаков, к ним на помощь тут же пришли десятки солдат. Шар удалось остановить на тех же двадцати метрах. Я победно оглянулся! Народ смотрел на меня и на монгольфьер как на седьмое чудо света. Мой авторитет в глаза армии вместе с шаром взмыл на недосягаемую высоту.
– Опускай! – я еще раз оглянулся. В первых рядах толпы стоял Чеснов и делал пальцами правой руки какие-то странные движения у груди.
Во владимирском трактире у Золотых ворот было смрадно и накурено. Тут с фиолетовым запойным носом долгогривый монах-бродяга – на груди жестяная кружка с образком – десятый год собирает на сгоревший прошлым летом храм Преполовения в несуществующем селе Тимофеево. Человек бывалый, беспаспортный, битый, не единожды в тюрьме сиживал. Тут и воинственный будочник – угощает его пойманный на барахолке жулик: «Не веди, дяденька, в приказ, пойдем выпьем». У жулика – желтая опухшая рожа, щека подвязана просаленной тряпицей, из-под тряпицы кончик носа и рыжий ус торчат. А больше всего пригородных крестьян в рваных овчинных тулупах, извозчиков, а также господских челядинцев в цветных камзолах, в сермяжных свитках, в стареньких ливреях.
Шум, крики…
– Эй, половой! А поджарь мне на три копейки рыбки, салакушки…