.
Из рассказа я узнал, что от сернистых газов погибали не только люди, но и все живое, вплоть до птиц, пчел и растений. Весь лес, даже сосны, пихты, елки на большое пространство вокруг стояли оголенными, без листвы и хвои.
– Когда руду здесь обожгут, – продолжал мастер, – привозят ее на завод и разбивают по сортам. А крупные-то куски в толчее толкут да в мелкий порошок перемалывают. А после того заготовляют флюс: это известной камень, белая глина да песок. Перемешают все с дробленой медью, получится шихт. Ну, а теперича, царь-батюшка, поедемте на завод к домницам.
Вернувшись на завод, первым делом зашли в «пробницу» – прообраз лаборатории.
Это светлая изба, в средине пробирная печь с ручными мехами для дутья, на полках и на большом столе тигли, пробирки, весы грубые и весы точные под стеклянным колпаком, пробирный свинец, бура, ступа для толчения проб.
– Здеся-ка орудует Тимофей Лось, – пояснил Вешняков. – Наш главный мастер.
В углу стояло несколько четвертных бутылей с разными настойками.
– А это вот, батюшка, сладкие наливочки. Лось сам мастерит их. Не хочешь отпробовать?
Я отказался. Казаки посмотрели на меня с надеждой, но так ничего не дождавшись, тяжело вздохнули.
– А где же сам главный мастер? – поинтересовался я.
– На плавке. Пойдемте.
В плавильном цехе, куда мы вошли, было жарко. И темновато. Некоторые казаки закашляли, закрестились. Атмосфера и вправду была инфернальная.
Каменный цех довольно просторен и достаточно высок. Вдоль одной из стен стояло в ряд пять пузатых печей, они топились дровами.
– Мы зовем их домницы, а по-немецки – крумофены, – сказал Вешняков.
Пылали три домны, а в две производилась загрузка. По особым, на столбах, выкатам подвозили на тачках к горловинам печей уголь и флюс с толченой медью, то есть шихт. Высоко, почти под потолком, стоял работник, называемый «засыпка». Он покрикивал на тачечников:
– Эй, вы, гужееды сиволапые! Шагай, шагай! А ну, надуйсь! Стой, довольно шихту! Уголь сыпь!
Он командует загрузкой домны: пласт угля, пласт руды и флюсов, и снова пласт угля, пласт руды и флюсов. Донельзя прокоптелый, взмокший от пота «засыпка» как будто ради озорства вымазан жидким дегтем. Из трех топящихся печей наносит газом. От жары, газа, угольной и известковой пыли «засыпка» задыхается. Он не может выскочить из цеха хоть на минуту, чтобы отдышаться на свежем воздухе – его держит на месте беспрерывный ход работы. Он ковш за ковшом пьет воду, исходя чрезмерным потом. Сплевывает копотью и кровью.
К нам подходит морщинистый, одышливый мужик в кожаном фартуке. Волосы перевязаны веревкой, в левом глазу – бельмо.
– Самый крепкий «засыпка» больше пяти лет не выдюжит, – говорит он. – Либо калека, либо на погост…
– Это наш главный мастер ныне, Тимофей Лось, – представляет заводского Вешняков.
Тот мне кланяется, прижимает руку к сердцу.
В цехе было шумно: гремели по крутым выкатам чугунные колеса тачек, шуршали сваливаемые в домны шихт и уголь. Возле домниц понаделаны холодные амбары, там вовсю пыхтели две пары ветродуйных кожаных мехов. Сильная струя воздуха со свистом врывалась в поддувало, в печную утробу и разжигала угли. Через кривошипы и колесный вал мехи приводились в движение шумевшей за стеной водою, она падала на водоемные колеса.
– Откуда вода? – поинтересовался я. – Зима же.
– Из-подо льда заводского пруда вытекает, – объяснил теперь уже Лось. – Но скоро встанем до весны.
Людей в цехе было десятка полтора. Бороздниками и веничками они прочищали вырытые в земляном полу небольшие ямки, соединенные между собой мелкими узкими канавками. Вскоре по ним брызнет-потечет огнежидкая, расплавленная медь. К моему удивлению, нам всем раздали синие стекла.
Старший мастер проверил, правильно ли наклонен желоб от печной лещади к канавкам. Работники похватали железные лопаты. Лось подошел к одной из трех домниц, через слюдяной глазок всмотрелся в бушующее пламя печи, чутко прислушался к тому, как в брюхе ее гудит и клокочет расплавленный металл, и поднял руку:
– С Богом, ребята! – затем он схватил тяжелый лом, перекрестился и долбанул ломом в замазанное глиной выпускное оконце.
– Пошла, матушка, пошла, пошла! – закричал он, ударяя второй и третий раз.
Глиняная пробка вылетела из брюха домницы, хлынул огненный, ослепительно белый поток. Если бы не синие стекла – смотреть на нее было бы невозможно. Расплавленная жижа потекла по желобу вниз, в канавки, в ямки.
Мастера и подмастерья суетились с лопатами; они направляли лаву из канавки в канавку, куда нужно. Сразу сделалось вокруг нестерпимо жарко.
Люди в пылу работы скакали, как козлы. Фартуки затвердели, мокрые от непрерывного пота рубахи высыхали на ходу, на них выступила соленая пыль, как иней.
– Готово! – прокричал Лось; он снова вбил затычку в спусковой продух опустошенной домницы, велел замазать его глиной и поспешил ко второй пылавшей печи. За ним потянулись работники и подмастерья.
– Самое главное, знать, когда медный сплав в домнице дозрел, – пояснял мне пока Вешняков. – Знатецы вроде Лося нюхом чуют. Зевать уж тут не приходится, а минута в минуту чтобы. Таких мастеров-знатецов хозяева раньше берегли, за ними даже тайный досмотр установлен, чтоб мастер не сбежал к другому заводчику да секрет свой не передал.
– Ну теперича вы сами себе хозяева. Плати подать в казну, не забижай работников и делай что хошь…
На мои расспросы Вешняков принялся объяснять, что сейчас получилась черная медь, сплав меди с железом и другими металлами. А чтоб окончательно очистить сплав от ненужных примесей, медь отправляют в соседний завод и там будут плавить сначала в особых печах – «сплейсофенах», а затем еще раз переплавлять в штыковых горнах. Тогда получатся бруски, или «штыки» чистой меди. Затем раскаленные докрасна штыки будут класть под тяжелые водяные молоты и расплющивать в «доски» весом до пятидесяти фунтов.
Тем временем ко второй печи начали подтягивать висевший на цепях, перекинутых через блоки, огромный каменный ковш с двумя ручками и «рыльцем». Подошедший Лось сказал:
– Чичас сплав не в землю станем пускать, а вон в тот ковш. Как наполнится до краев, переведут его вон к тем глиняным формам, к опокам. Это для пушек болванки будут. Трое суток остывать им, а потом в сверлильный цех потянут стволину делать. Сплав этот с примесью олова – бронза.
Вышли на улицу и направились в невысокий, но довольно просторный кричный цех. Здесь я оставался недолго, ковка железа была знакома, и ничего интересного обнаружить не удалось. Зато прикинул большой объем работ, где можно ускорить прогресс.
Я все-таки посмотрел, как многопудовые молоты, приводимые в движение водой, обжимают железные крицы. И здесь тоже стояла нестерпимая жарища. Люди с опаленными бровями и бородами, с раскрасневшимися, как бы испеченными лицами и слезящимися глазами ловко и проворно перехватывали клещами раскаленный добела металл, подставляли его то одним, то другим боком под молоты. От удара брызгали во все стороны огненно-белые искры нагара и окалины.
Последний цех назывался сверлильно-обделочный. Мастерская была срублена из пихтовых бревен, стены грязные, прокоптелые. Три широких застекленных окна давали слабый свет. На сверлильном станке была укреплена бронзовая стволина для пушки, над ней трудился широкоплечий мастер Павел Грек – мужчина с окладистой русой бородой. Когда я стал приближаться к мастеру, он нажал ногой деревянный на ремнях привод, вал со стволиной заработал вхолостую.
– Ну, царь-батюшка, – Лось обвел рукой цеха, – вот и вся наша фабричка…
Я попросил напиться. Меня отвели в кабинет над цехом, подали подсоленной воды.
– Это пошто же с солью? – спросил я.
– А чтобы жажда не столь мучила, – пояснил Лось. – Соли-то, ишь ты, дюже много из человека от жарищи выпаривается, ну так недостачу-то и надбавляют в нутро с водичкой…
– Вот что, господа мастера, – я уселся за стол, подвинул к себе стопку бумаги и перо с чернильницей. – Завод у вас добрый, мастера знатные. Хочу вам сделать подарок. Царский!
Я многозначительно посмотрел на Вешнякова и Лося.
– Глядите сюда… – я начал рисовать на бумаге. Сначала примитивный примус. Любой деревенский житель сто раз собирал и разбирал этот прибор для нагревания пищи. Станина, резервуар, поршневой насос – ничего сложного.
– На чем сия инвенция будет работать? – удивился Вешняков. Оба мастера вопросительно на меня посмотрели.
– Особая жидкость, называется керосин. Добывается из черного земляного масла перегонкой.
– Слышали о таком, – покивал Лось. – Есть в Казанской губернии места, где масло из земли сочится.
Вообще, месторождения нефти есть по всему Уралу да Сибири, не говоря уж о Казани и Башкирии.
– Окромя сей грелки, сделайте мне також вот еще что… – я нарисовал чертеж примитивной керосиновой лампы а-ля «летучая мышь». В ней тоже не было ничего сверхсложного. Две емкости – одна для керосина, другая для горения, плоский фитиль с регулировкой высоты.
– Ежели вот сюда, – я ткнул пером в чертеж, – добавить полированный лист бронзы или меди, получится у нас прожектор.
Видя недоуменные взгляды мастеров, пояснил:
– Сильный фонарь, который светит только в одном направлении.
– Подарок и вправду царский, – развел руками Лось, – но откель ты, царь-батюшка, сии инвенции ведаешь?
– В неметчине придумали, – отперся я от авторства, – а я, скитаясь, записывал всякую новинку, думал, где бы ее использовать.
– Петр Федорович, благодетель наш! – Вешняков даже привстал. – Будь ласка, останься отобедать!
Делать нечего, пришлось продлить экскурсию на общий для мастеров и казаков обед, который плавно перетек в пир. Наступил вечер – посовещавшись с окружением, мы решили не ехать по темноте, а заночевать на заводе. Нам выделили несколько пустующих изб, в одной из которых я улегся спать. В сенях расположилась охрана.