— Витя, — забеспокоился Кирилл Афанасьевич, прикручивая керогаз, и приблизился. — Очнись! Они переехали — Иван Сергеевич, Вера Павловна!
— Они переехали, отсюда переехали! — подхватил с облегчением Олег Петрович. — Увы. — И даже ладони развел от сожаления. — Получили квартиру.
— А Хэм, — не двигаясь, сказал сквозь зубы человек, — есть?
— Кто?..
— Почитать. Хэмин-гу-эя.
— Нету, — вздохнул Олег Петрович. — Увы, нету.
Человек медленно, очень медленно, уничтожая, провел по нему глазами и пошел, почти не качаясь, прочь, к лестнице.
Олег Петрович поднял брови и поглядел на Кирилла Афанасьевича.
— М-да, — сказал ему добрый Кирилл Афанасьевич. — Рыбки не хотите?
Олег Петрович помотал головой. Кирилл Афанасьевич улыбнулся сочувственно и потрогал тихонько кончик бороды.
— Иван Сергеич, — пояснил он сочувственно, — был очень отзывчивый, вежливый и умный человек. Ленинградец бывший, как вы слышали, на пяти языках читает свободно. Да. Ну, если, к примеру, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич, — хотя бы: что говорил Иван Сергеич о зеркале… К примеру. Когда человек смотрит в зеркало, — объяснил ему Кирилл Афанасьевич, — то это смотрит человек не своими, вообще не собственными глазами, а как бы глазами других людей. Представляете? Глазами тех, кто мог бы им заинтересоваться и оценить. Поэтому… — поднял он палец и замолк: заскрипела, двинулась осторожно Ниночкина дверь, и мелькнула там черная Ниночкина челка на испуганном лице и даже ее смуглое, ее пышное голенькое плечо! Все мелькнуло там, э-эх, мелькнуло и исчезло…
— М-да-а-а, — от души прошептал Кирилл Афанасьевич, опуская палец. — Хоро-ша.
— Ммм, — помялся Олег Петрович, краснея. — Это, знаете…
— Хороша, хороша, я знаю!
Маленький Кирилл Афанасьевич, задрав белую свою татарскую бороду, сощурился от сочувствия и понимания.
— Послушайте, — сказал нетвердо Олег Петрович. — Давайте лучше покончим с зеркалом, пожалуйста.
— А, — замотал головой Кирилл Афанасьевич, — прошу прощения, зеркало… Виноват и прошу прощения. Значит, что? Значит, смотрит в зеркало человек глазами тех, кто мог бы его оценить так? И поэтому представляет он в зеркале свое значительное, или свое доброе, или свое решительное лицо! То есть как говорил Иван Сергеич, — заулыбался он, — человек вообще видит совсем не то, что есть на самом деле.
— Совсем не то?.. — сказал Олег Петрович. — Ну, спасибо.
— Пожалуйста, — кивнул с удовольствием Кирилл Афанасьевич. — Вы заходите ко мне, заходите через полчасика! Чаек попьем, все уясним.
Кирилл Афанасьевич, как известно, был прекраснейший человек, математик на покое, и Олег Петрович, прижав ладонь к сердцу, захлопнул дверь. Потом запер ее старательно на ключ один раз и два раза, плюнул и пригладил волосы.
— Ко всем чертям, — прошептал Олег Петрович яростно, направляясь к столу, — ко всем чертям! — И, придвинув табуретку, перечел с карандашом в руке свой длинный план:
а) Просм. лекц. (то есть просмотреть лекцию на завтра).
б) Выгл. руб., чист. носк. (выгладить рубашку и приготовить чистые носки на завтра).
в) Напис. М. (написать жене в Ашхабад).
г) …
— Чист. носк., — выругался Олег Петрович и начал быстро письмо жене.
«Дорогая Муся!
Если бы ты знала, я ведь очень соскучился без тебя, честное слово. Да и по Генке я соскучился, хотя он, возможно, не часто думает о своем отце, тогда как, если бы («тогда как, если бы» Олег Петрович зачеркнул и остановился невесело. Только маленький свет горел на столике, и стояла головой к столу вплотную раскладушка, чтобы удобнее читать в кровати, а за окном с сосульками падал, падал, падал снег. Олег Петрович закусил губу).
Вчера опять я говорил и с деканом, и с ректором (быстро продолжил он), и я серьезно напоминал, что по условиям конкурса мне обязаны были сразу предоставить не бывшее общежитие, а квартиру! И вот на это получил я заверение клятвенное, что самый первый ордер — будет мой.
Значит (уже оптимистично продолжил Олег Петрович), когда закончит Генка десятый класс, будет у меня квартира, вы тут же переедете, и начнется у нас с вами новая, прочная жизнь!»
— Э-х, — сказал отчаянно Олег Петрович.
«К тому же очень это удачно, что на кафедре люди не сволочи (решил уже закругляться Олег Петрович). Правда, институт не столичный и город маленький, но, слава богу, покончено с Азией, со всеми интригами мелкими ашхабадскими… Слава богу! Может, это российская кровь во мне говорит? Родная почва? Голос, как говорится, крови? Не знаю. Живу я размеренно, в патриархальности. Вот заходил за книжкой сосед Витя с полуподвального этажа. Чаи распиваю со старичком соседом, чаи…»
Олег Петрович поднял голову, и ему показалось отчетливо, что в комнате кто-то сидит.
«Конечно, — подумал со злобой Олег Петрович и огляделся. — Тень отца Гамлета…» Потому что только в детстве был он таким слюнявым, таким потайным фантазером, а в нашей трезвой семейной практичной жизни, если, знаете, давать себе волю… Олег Петрович только вздохнул тихонько. Ну а почему, допустим, не дать себе волю? Почему?! Ну хоть когда-нибудь быть наконец свободным! Наконец!
И Олег Петрович дал себе волю, предположил, что это дух присутствует Ивана Сергеевича, бывшего хозяина этой конуры. И увидел, конечно, тут же, как в темном углу, у окна неподвижно, подпирая кулаком подбородок, сидел отнюдь не чудак, а сидел мыслитель.
Правда, не сам Иван Сергеевич, к сожалению, потому что его он не видел никогда, а именно черный, с огромными мышцами, согнув спину, как на репродукциях, — чугунный мыслитель.
Олег Петрович встал и все ж таки нерешительно подошел к углу. Окно выходило не на сквер, за стеклами медленно, прямо кусками сыпался снег и были уже огни, далеко где-то, в старом нижнем городе, понял Олег Петрович, потому что этот длинный облупленный дом стоял последним, над самым обрывом.
«И вообще, — подумал Олег Петрович, — точно так тут сидел обычно Иван Сергеевич или сидел он совсем не так, это не важно». Ибо Иван Сергеевич, как он слышал, был инвалидом на одной ноге. Но что писал Иван Сергеевич сорок лет назад, еще в Ленинграде, — и, наверное, в белые ночи… — в своей книге, которую Олег Петрович специально отыскал в библиотеке и даже немного перелистал вчера: «Испытания Мудреца есть испытание философской его позиции в этом мире…»
«Позиции…» — повторил Олег Петрович печально, отворачиваясь от окна. Поглядел на постель и, убрав пальто, стащил ботинки теплые один за другим, улегся поверх одеяла в свитере и брюках на раскладушке под звуки далекой арфы за стеной, такие тихие, такие наивные, словно это была музыка средних веков, и Олег Петрович усмехнулся криво.
Он лежал неподвижно, заслоняясь локтем от света на столе, лицом к окну и представил, что ему вот тоже, в сущности, ничего внешнего не нужно. Что ему мешает?.. Ничего. Ему ничего не нужно!.. Хитроумные мальчики, бывшие факультетские мальчики тысяча девятьсот тридцатого года рождения, в каких чертогах процветаете вы? Давайте подумаем о себе. Чего изволите?.. Ничего. Только спокойствия и силы духа… «Но ведь абстрактной нравственности, учтите, не бывает, — подумал Олег Петрович, — Не бывает». И повернулся на бок.
Все-таки, наверное, он задремал, хотя это был не сон, потому что довольно ясно слышалось через дверь, как с трудом по железной лестнице, по ступеням все ближе, громче, ближе, громче постукивают по железу костыли.
«Иван Сергеевич?» Он привстал наконец и, нашарив, быстро сунул ноги в ботинки, тихо подошел к дверям: ничего не было слышно…
Не понимая, Олег Петрович отпер замок, осторожно вышел в безлюдный коридор. Потом приложил, озираясь, ухо к самой близкой, к Ниночкиной двери: под сурдинку там визжали битлы и постукивали каблуки. Девочки с мальчиками танцевали?..
«Современной молодежи, — грустно подумал он, — любые искания ни к чему», — и повернул налево, к лестнице, где тоже не было никого… Только напротив, из неприкрытой двери Кирилла Афанасьевича, проступал отчетливо красноватый свет!
«Здесь!! — обрадовался Олег Петрович. — Ну, конечно». И деликатно постучал:
— Мне можно к вам?..
— Пожалуйста, пожалуйста, заходите!
Олег Петрович пригладил волосы, одернул свитер и открыл дверь, и первое, что он увидел: посередине комнаты на столе непонятно зачем стояло дерево, необыкновенно пышное, с большими и такими блестящими под красным мохнатым абажуром, точно измятыми, точно ненастоящими листьями — кажется, это был лимон в деревянной квадратной кадке, и мелькнуло сразу, как свисают повсюду плоды между листьев, но плодов там не было. И за столом сбоку от дерева стояли только пустые стулья.
— Вы один?! — Олег Петрович в растерянности огляделся: с железной кровати, улыбаясь, вставал радушно Кирилл Афанасьевич, такой мизерный, заспанный, но совершенно одетый и даже в меховой безрукавке.
— Я один, да-да, — подтвердил, качая белой своей бородой, Кирилл Афанасьевич, только почему-то шепотом, и уставился на Олега Петровича с торжествующим, ну прямо с невероятным интересом, он даже голову свесил набок, вдруг сощурясь от проницательности и догадки: — Вам почудилось?! Да?! Вам почудилось?!
— Кажется, — разозлился Олег Петрович, с подозрением оглядев комнату.
— Это бывает, — объяснил, утешая его Кирилл Афанасьевич, — здесь бывает, — и, бережно надев на голову свой черный колпачок — вроде самодельной академической ермолки, — согнул три раза, разминаясь, худенькие руки в локтях. — Видите ли, — сказал он Олегу Петровичу иронически, — это довольно старый дом, и как говорят, но только суеверные некоторые люди, что это дом с привидениями. Ненаучная мистика, так сказать, на исходе двадцатого века. Прошу прощения, еще немножко… — И, расставив дрожащие руки в стороны, молодцевато поднял ногу, только не вперед, а назад, и от этого получился живой аэроплан: в псевдоермолке на белых волосах, с белой бородой вниз; Олег Петрович, сдерживаясь, прикусил губу.
— Уф, — наконец удовлетворенно выдохнул Кирилл Афанасьевич, усаживаясь на стуле. — Прошу вас, садитесь, садитесь. Сейчас мы выпьем водочки.