[1441]. Московский, так называемый Пискаревский летописец, возник в значительно более позднее время. Сведения Шлихтинга исходили из опричнины. Пискаревский летописец следовал традиции, сложившейся в земщине[1442].
По свидетельству летописца, опричнина вызвала крайнее озлобление в земщине, «бысть в людех ненависть на царя от всех людей и биша ему челом и даша ему челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему быти»[1443].
Летописец отметил, что в выступлении участвовали «все люди» земщины. Но он не называет даты выступления. Этот пробел позволяет заполнить подробный и в целом достоверный рассказ Шлихтинга. Согласно Шлихтингу, в 1566 г. более трехсот знатных лиц из земщины, в числе их придворные царя явились во дворец, заявили протест против бесчинств и злоупотреблений опричников и потребовали упразднения опричнины. В своей челобитной царю фрондеры заявили примерно следующее: «Все мы верно тебе служим, проливаем кровь нашу за тебя. Ты же за заслуги воздаешь нам такую благодарность. Ты приставил к шеям нашим своих телохранителей (опричников. — Р. С.), которые из среды нашей вырывают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят, под конец и убивают»[1444].
Выступление церковной оппозиции и нескольких сотен знатных лиц из земщины породило острый политический кризис, выход из которого правительство Грозного искало в новых репрессиях. Опираясь на опричное войско, царь жестоко подавил фронду, впервые объединившую все недовольные элементы земщины. По его приказу все челобитчики подверглись аресту и были водворены в тюрьму. После пятидневного дознания опричники учинили над ними суд и расправу. Несколько земских, дворян были четвертованы, другим урезали язык[1445]. Вскоре после казни русские послы сделали в Литве следующее разъяснение насчет этой меры: «а учнут говорите про князя Василия Рыбина и про Карамышева и им (послам. — Р. С.) говорите: государь милостив, а лихих везде казнят: про тех государь сыскал, что они мыслили над государем и над государскою землею лихо, и государь, сыскав по их вине, потому и казнити их велел»[1446].
В официальных документах названы имена только двух жертв, опричнины. Имена прочих жертв невозможно установить, за одним исключением. Опричники Таубе и Крузе передают, что вместе с князем В. Пронским и И. Карамышевым был казнен К. Бундов (Burdna)[1447].
Автор «Истории о великом князе Московском» князь А. М. Курбский знал о массовом выступлении дворян против опричнины. Но его рассказ отличается недостоверностью. По словам Курбского, в один день с князем В. Пронским опричники перебили будто бы до двухсот земских дворян[1448]. Более достоверен рассказ литовского хрониста А. Гваньини, имевшего возможность уточнить некоторые из данных Шлихтинга. По Шлихтингу, опричники подвергли многих челобитчиков торговой казни[1449]. Гваньини добавляет, что опричники избили батогами 50 человек[1450]. Все прочие челобитчики числом более 200—250 человек были освобождены после пятидневного тюремного заключения без всякого наказания[1451].
П. А. Садиков первый установил, что все трое казненных в 1566 г. дворян были видными участниками собора, и на этом основании высказал предположение о массовом выступлении против опричнины членов Земского собора[1452].
A. А. Зимин признал это предположение вполне обоснованным и подкрепил его указанием на Пискаревский летописей[1453]. Но П. А. Садиков и А. А. Зимин значительно ослабили свою аргументацию тем, что полностью игнорировали связь между выступлением членов собора и протестом против опричнины Филиппа Колычева и стоявших за его спиной сил. Не подлежит сомнению, что Колычев не мог бы выступить против опричнины и получить затем митрополичью кафедру без поддержки со стороны земской Боярской думы и священного собора. Но именно дума и духовенство играли руководящую роль на Земском соборе. В выступлении против опричнины участвовали царские «придворные», бояре и более трехсот знатных дворян, принадлежавших к наиболее активному политически слою земщины. Именно этот слой руководил деятельностью Земского собора.
На связь между выступлением Филиппа и земской фрондой указывают некоторые современники и очевидцы событий. Опричники Таубе и Крузе утверждали, что дворяне B. Ф. Пронский, И. Карамышев и К. Бундов подверглись казни после выступления Филиппа и в связи с этим выступлением[1454]. Таубе и Крузе допустили путаницу в своих хронологических выкладках и смешали воедино протесты Филиппа до его избрания и после избрания на митрополию. Но связь событий они уловили, по-видимому, верно.
Филипп прибыл в Москву в тот момент, когда земская оппозиция, объединившая все недовольные элементы земщины, готовилась вручить царю петицию и добиться от него отмены опричнины. Именно благодаря этому обстоятельству соловецкий игумен смог занять твердую позицию в вопросе об опричнине. Выступление Филиппа имело место в ближайшие недели после роспуска Земского собора, поскольку Филипп, во-первых, не присутствовал на соборе, закрывшемся 2 июля, и, во-вторых, уже 20 июля вынужден был отказаться, от своих требований[1455]. Вероятно, в этот же период против опричнины выступили триста знатных лиц из земщины. Трудно представить, чтобы фрондирующие дворяне отправились к царю после открытой капитуляции митрополита и всего духовенства, и так же невероятно, чтобы Филипп мог выдвинуть свои требования после кровавой расправы с фрондерами.
Опричные репрессии испугали высшее духовенство и вынудили Филиппа публично отречься от своих требований. Царь сменил гнев на милость лишь после того, как Колычев полностью согласился с его главным условием, чтобы после избрания в митрополиты Филипп «в опришнину и в царской домовный обиход не вступался», «а митропольи бы не оставлял»[1456].
20 июля честолюбивый игумен подписал ограничительную запись, через четыре дня переехал на митрополичий двор, а затем был посвящен в сан митрополита[1457].
Наиболее важное значение имеет вопрос, какие боярские группировки стояли за спиной митрополита Филиппа и участвовали в его протесте против опричнины. Уточнить состав земской оппозиции, выступившей после собора, позволяет одно замечание Шлихтинга. По Шлихтингу, после освобождения фрондеров из тюрьмы «немного спустя он (царь.— Р. С.) вспомнил о тех, кто был отпущен, и, негодуя на увещание, велит схватить их и разрубить на куски»[1458]. Итак, участников выступления следует искать среди дворян и членов собора, подвергшихся казни в ближайшее время после роспуска собора.
Можно установить, что из членов собора 1566 г. жертвами террора в 1567—1568 гг. стали, члены Боярской думы: конюший И. П. Федоров, боярин князь И. И. Турунтай-Пронский, окольничий М. И. Колычев, дворяне I статьи И. Б. и И. И. Колычевы, князья Ф. В. Сисоев и В. К. Курлятев, Г. И. Кафтырев, Ф. Р. Образцов, дворяне II статьи князь А. С. Бабичев, М. Г. Иванов, М. М. Лопатин, И. В.Мунтов-Татищев, А. И. Баскаков, А. Т. Зачесломский, казначей X. Ю. Тютин, дьяки И. И. Бухарин, И. Кузьмин, И. Юмин, П. Шерефединов, А. Н. Батанов, Бунков Второй, приказной П. Шестаков-Романов, гость А. Ивашов[1459].
Факт участия земских бояр в выступлении фронды засвидетельствован Шлихтингом. По словам Шлихтинга, против опричнины выступили знатные лица, даже придворные самого царя[1460].
Многие косвенные данные подтверждают предположение о том, что фронду возглавили названные выше земские бояре И. П. Федоров и князь И. И. Пронский, Колычевы и т. д. Укажем прежде всего на близкие отношения между ними и тремя казненными вождями фронды — князем В. Ф. Рыбиным, И. М. Карамышевым и К. С. Бундовым.
Член собора дворянин II статьи К. С. Бундов происходил из худородной дворянской семьи[1461]. Своей карьерой Бундовы были обязаны исключительно службе в Конюшенном ведомстве. Степан Бунда-Быкасов служил государевым конюхом в 30-х гг. XVI века[1462]. Вероятно, по его стопам пошел и его сын К. С. Бундов, имя которого в разрядах отсутствует. Заметим, что еще в 60—70-х гг. среди начальных людей Конюшенного приказа числились «стремянные конюхи» П. Быкасов и А. Быкасов и «прикащик у лошадей» Я. Бундов-Быкасов. Все они владели поместьями по 200 четвертей и получали из приказа оклад до 15—20 рублей[1463]. По службе Бундовы были тесно связаны с боярами Челядниными, издавна возглавлявшими Конюшенный приказ. В 50—60-х гг. их патроном был конюший И. П. Федоров-Челяднин.
И. М. Карамышев принадлежал к верхам уездного дворянства и присутствовал на Земском соборе как дворянин I статьи[1464]. А. А. Зимин указывает на связи между Карамышевым и Колычевыми