К августу 1566 г. царь забрал в опричнину обширную прикамскую вотчину купцов Строгановых[1476]. Последний крупный центр соляных промыслов на востоке страны был включен в состав опричнины[1477]. Правительство получило возможность использовать для финансирования опричных мероприятий громадные денежные богатства Строгановых[1478]. В свою очередь, оно оказывало полную поддержку Строгановым в деле колонизации новых земель в Приуралье[1479].
В феврале — марте 1567 г. царь взял в опричнину обширный Костромской уезд[1480]. Кострома принадлежала к числу тех городов, которые вошли в состав Московского государства с момента его образования. Отличительной чертой уездного землевладения было почти полное отсутствие крупных княжеских вотчин и наличие развитого дворянского землевладения. При наборе опричников в Костроме правительство руководствовалось теми же принципами, что и при наборе опричной тысячи. Предпочтение оказывалось худородному провинциальному дворянству. В опричнину не попали представители местной нетитулованной знати («великие» Сабуровы и Карповы) и многие дворяне, входившие в старый двор[1481]. Земли, конфискованные при «переборе людишек», передавались опричникам[1482]. Подлинные записи Разрядного приказа позволяют установить, что в результате опричного пересмотра примерно 2/3 местных служилых людей вошли в опричнину.
Численность дворян по разрядам[1483].
Включение Костромского уезда в опричнину имело исключительно важное значение. В состав опричного дворянского войска вошли новые контингенты, в результате чего его численность сразу увеличилась с 1000 до 1500 человек[1484].
Вслед за Костромой в опричнину вошла территория бывшего Старицкого удельного княжества[1485]. На опричную службу перешло несколько десятков старицких дворян[1486]. Одновременно царь забрал в опричнину несколько улиц и слобод в Москве[1487].
Правительство не только расширяло границы опричнины, но и с лихорадочной поспешностью укрепляло важнейшие опричные центры, строило на территории опричнины новые крепости и замки. Наиболее крупные строительные работы велись в Вологде, где намечено было соорудить грандиозный каменный Кремль, который по размерам не уступал бы московскому[1488]. Царь всячески торопил строителей и в феврале 1567 г. лично выехал на север «досмотрити градского основания на Вологде и всякого своего царского на Вологде строения»[1489].
В то же время была значительно укреплена Александровская слобода, служившая второй опричной столицей[1490].
При учреждении опричнины Грозный задумал построить «особный» двор в Кремле на месте, где располагались хоромы Старицких, митрополита и царицы. Однако через год он решил вынести двор за пределы земского Кремля, или, как тогда говорили, «за город»[1491]. В течение полугода в опричной половине Москвы за Неглинной был воздвигнут сильно укрепленный замок[1492]. Новую царскую резиденцию окружала мощная стена, на 1 сажень от земли — из тесаного камня и еще на 2 сажени — из кирпичей. Выходившие к Кремлю ворота были окованы железными полосами и украшены фигурой льва. Раскрытая пасть льва была обращена в сторону земщины. Шпили замка венчали черные фигуры двуглавых орлов. Днем и ночью несколько сот опричных стрелков несли караулы на его стенах[1493].
Перенесение царской резиденции из Кремля «за город» в опричную половину столицы вызвало всевозможные толки. По этой причине Грозный поручил своим дипломатам разъяснить за рубежом причины необычного решения. На вопрос «чего для государь... царь и великий князь за городом поставил двор», послы должны были заявить в Литве: «Царь и великий князь велел себе поставите двор за городом для своего государского прохладу»[1494]. В случае, если бы литовцы вздумали говорить, что «государь дворы ставит розделу для и для того кладучи опалу на бояр», послам предписано было заявить в категорической форме, что «делитца государю не с кем»[1495].
Официальные разъяснения в Литве невольно выдали истину. Царь покинул Кремль и перенес резиденцию «за город» из-за раздоров с боярством, чтобы надежнее отделиться от земщины.
Через полгода после выступления против опричнины членов Земского собора правительство в полтора раза увеличило численность опричного войска. Одновременно были сооружены мощные замки в Москве и Слободе и начато строительство мощной крепости в Вологде, в труднодоступных лесистых местах на наибольшем удалении от границ. Все эти военные приготовления не имели ничего общего с обороной страны от внешних врагов. Они с полной очевидностью показывали, что царь и его опричная дума более всего опасались внутренней смуты и готовились вооруженной рукой раздавить мятеж могущественных земских вассалов, роптавших на опричнину.
Призрак смуты породил в душе царя тревогу за собственную безопасность и вновь вернул его к мысли об отречении от престола. Во время одного из посещений Кирилло-Белозерского монастыря Грозный тайно призвал к себе игумена Кирилла и нескольких других монахов и известил их о своем желании принять монашество. Царь уверял старцев, что если ему действительно суждено будет постричься, то он изберет себе именно Кирилло-Белозерский монастырь[1496]. В 1573 г. царь напомнил кирилловским монахам содержание своей давней беседы с игуменом Кириллом. Установить время обращения Грозного в Кириллов помогают следующие факты. Известно, что в игуменство Кирилла царь трижды был на Белоозере: первый раз в 1565 г., затем в 1567 и 1569 г.[1497] Во время второго посещения в 1567 г. Иван пожертвовал монастырю 200 рублей, с тем чтобы монастырские власти устроили для него отдельную келью в стенах обители[1498]. Позже Иван прислал в Кириллов драгоценную утварь, иконы и кресты для украшения своей кельи[1499]. Пожертвование на келью в 1567 г. было, по-видимому, прямым результатом «сокровенной беседы» царя со старцами.
Несмотря на все старания сохранить в тайне содержание кирилловской беседы, слухи о возможном пострижении царя проникли в земщину и произвели там сильное впечатление. Пострижение Грозного и замена его на престоле кем-нибудь из его родственников казалась недовольному земскому боярству лучшим выходом из создавшегося положения. В качестве преемника Грозного все чаще и чаще называли его двоюродного брата кн. В. А. Старицкого.
Отношения между Россией и Литвой ухудшились после отъезда литовских послов из Москвы. Стремясь закрепить за собой Полоцк, русские выстроили на территории Полоцкого уезда опорные крепости Улу и Сокол[1500]. В ответ литовский сейм объявил о созыве «посполитого рушения» для войны с Москвой[1501]. Литовская шляхта отнеслась к войне с Россией без всякого энтузиазма. Военное положение Литвы в тот период было весьма сложным. С юга в ее пределы вторглись татары, в Ливонии происходили бои со шведами. Ввязываться в войну с Россией было в этих условиях по меньшей мере рискованно[1502]. Но литовское правительство не надеялось сокрушить противника силой оружия и строило свои расчеты главным образом на использовании внутренних трудностей Русского государства. Благодаря русским эмигрантам литовская рада была прекрасно осведомлена о трениях между опричниной и земщиной и старалась ускорить выступление недовольного земского боярства посредством тайных интриг. В период между мартом и маем 1567 г. король послал в Россию лазутчика с тайными посланиями к виднейшим руководителям земской Боярской думы[1503]. Лазутчик должен был проникнуть в Россию через Полоцк. Этот путь был кратчайшим. Литовский рубеж проходил в 20—30 верстах от Полоцка. Но еще важнее было то обстоятельство, что лазутчик вез тайные грамоты боярину И. П. Федорову, находившемуся на воеводстве в Полоцке в почетной ссылке[1504]. По замыслам литовцев, полоцкий воевода должен был помочь лазутчику пробраться в Москву и увидеться там с кн. М. И. Воротынским и другими руководителями земщины. Королевский лазутчик И. П. Козлов был некогда послужильцем Воротынских, что должно было облегчить литовцам соглашение с кн. М. И. Воротынским[1505]. По мнению литовцев, этот воевода, по милости царя просидевший три года в тюрьме на Белоозере, как нельзя более подходил к роли руководителя мятежа против Грозного. В тайном послании король Сигизмунд предлагал Воротынскому перейти в его подданство со всеми крепостями и населением Новосильско-Одоевского княжества