Положение Лжедмитрия казалось устойчивым, но поляки не позволяли ему забыть о своих обещаниях, грозя разоблачением. Уже в феврале 1606 года в Москву явились послы короля Сигизмунда с территориальными претензиями. О тайных сношениях нового царя с Речью Посполитой скоро стало известно, но о сути их в Москве пока не догадывались. Чтобы рассеять подозрения, самозванец попытался представить дело так, будто речь идет о союзе с поляками против Крыма и Турции. Он даже всерьез начал готовиться к военному походу на турецкую крепость Азов. Но подготовка к войне вызвала резкое раздражение уставшего от бесконечных войн дворянства.
Очень скоро недовольные составили заговор, который снова возглавил опытный Василий Шуйский. Он уже побывал в руках палача и вовсе не хотел еще раз оказаться перед плахой. Поэтому заговорщики действовали очень осторожно. В Польше они вошли в контакт с противниками Сигизмунда III и предложили им возвести Лжедмитрия на польский престол. Польский король довольно быстро узнал об этом, и отношения его с Лжедмитрием обострились до предела. Взбешенный король по дипломатическим каналам прямо заявил ему: «Подлинно тебя Бог сопхнет с столицы твоей, и надобе то указать всему свету и Москве самой, какой ты человек и что им хочешь сделати». Одновременно заговорщики распространяли слухи, что Лжедмитрий — царь не настоящий и готовили покушение. Лжедмитрий знал об этом и значительно увеличил свою охрану — теперь в Кремле постоянно дежурили сотни иностранных наемников. Однако для полной безопасности этого было мало, а на русских Лжедмитрий не рассчитывал. Тогда самозванец вспомнил о дочери Юрия Мнишека Марине, которую в свое время обещал взять в жены. По условиям этого брачного соглашения Мнишеку и его дочери обещаны были крупные земельные владения. Они же обязывались привести с собой в Москву наемников и оружие. Лжедмитрий пообещал каждому из солдат задаток в сто золотых.
2 мая 1606 года свадебный кортеж вступил в Москву. Невесту сопровождало столько вооруженных людей, что казалось, будто в город входит иноземная армия. Через несколько дней состоялась свадьба, которая вызвала страшное возмущение: мало того, что церемония проходила на польский манер, так невеста-католичка еще и отказалась принять причастие. Мало кто знал, что, как только собор покинули иноземные дипломаты и гости, Марина тут же обвенчалась с Лжедмитрием по православному обряду. Впрочем, к самой новобрачной в народе поначалу отнеслись благосклонно. Куда больше москвичей раздражали польские гусары, прибывшие вместе с Юрием Мнишеком. Те без колебаний пускали в ход оружие и затевали с горожанами драки и ссоры по любому поводу. Меньше чем через неделю по всему городу начали говорить, что царь — «иноземец», «поганый», ест нечистую пищу и оскверняет святыни. Поводов к тому было достаточно — Лжедмитрий обычаев православных не соблюдал, устроил свадебный пир в постный день, развратничал (о количестве его внебрачных детей ходили самые невероятные слухи).
14 мая начались первые волнения, а 17 мая народ восстал.
Лжедмитрий полагал, что главная опасность грозит лишь полякам и не принял достаточных мер безопасности. Он до самого конца не подозревал, что в заговоре против него замешаны его приближенные. До конца верен ему оставался лишь Петр Басманов, с дворцового Красного крыльца убеждавший народ разойтись. Но один из заговорщиков убил его ударом кинжала, и толпа ворвалась во дворец. Спасая свою жизнь, Лжедмитрий выпрыгнул из окна, но вывихнул ногу. Далеко уйти он не мог, и вскоре заговорщики его обнаружили. Тщетно самозванец умолял их дать ему поговорить с народом. Бояре набросились на него, сорвали царскую одежду и забили до смерти, после чего обнаженное и изуродованное тело выволокли из Кремля и бросили на площади в грязь, объявив, что это не царь, а беглый монах-расстрига Гришка Отрепьев.
На улицах Москвы в это время толпа расправлялась с поляками и со всеми чужеземцами, в недобрый час оказавшимися на улице. Погибло более 400 иностранцев, но и москвичей полегло немало — наемники дорого продавали свою жизнь и убили более 300 человек. Сотни людей были ранены. Марину Мнишек и ее отца оставили в живых, но дочиста ограбили. Позже их сослали в Ярославль. Погромы, вероятно, инициировались боярами, потому что уже к вечеру власти восстановили порядок.
Через три дня царем «выкрикнули» Василия Шуйского.
Царь Василий Шуйский. Портрет из «Титулярника». XVII в.
Пока знать пыталась договориться, «малые некий от царских палат» составили грамоту об избрании Василия на царство и сопроводили его на Лобное место. Москвичи встретили Шуйского одобрительными возгласами.
В день своего восшествия на престол Шуйский распорядился убрать труп самозванца. Тело Лжедмитрия привязали к лошади, выволокли в поле и закопали у обочины дороги. По городу, однако, ходили разные слухи. Появлялись «прелестные письма», подписанные чудом спасшимся Лжедмитрием, говорили, что из могилы его вырывается голубое пламя. К тому же вдруг наступили невиданные холода и пожухла вся зелень… Обеспокоенное духовенство распорядилось выкопать труп «колдуна» и сжечь.
Гражданская война
Неглупый и хитрый Шуйский не обладал способностями к управлению государством. Главная его беда заключалась в том, что он все время лгал. Шуйский без зазрения совести сначала говорил, что царевич Дмитрий погиб по трагической случайности, потом — что зарезали другого мальчика, а царевич чудесным образом спасся, потом — что царевич все же погиб, но не случайно, а по злому умыслу, а тот, кто выдавал себя за царевича, — самозванец… Лжи было столько, что Шуйскому уже не верили. В начале июня из-за этого в городе случился настоящий бунт. Пришлось Шуйскому распорядиться, чтобы в Москву из Углича доставили останки царевича в доказательство того, что истинный Дмитрий давно мертв.
Гроб Дмитрия открыли и подвели к нему старицу Марфу, которая меньше чем за год до этого со слезами встречала обретенного «сына». От нее ждали каких-то слов, но увиденное так потрясло ее, что она ничего не смогла сказать. Тогда Василий подтвердил сам, что это и есть мощи царевича. Ему не слишком поверили. Многие знали, что с подачи Шуйского покойного царевича готовились причислить к лику святых. Но канонизировать самоубийцу было невозможно, а ведь совсем недавно Шуйский, руководивший следствием по Угличскому делу, убедительно доказал, что мальчик сам в припадке падучей случайно ткнул себя ножом. Теперь тот же Шуйский утверждал, что царевич — не самоубийца. Якобы мальчик «играл в орешки», когда к нему подкрались злодеи. В подтверждение этой версии на грудь истлевшему покойнику положили свежие орешки и даже вымазали их кровью.
У гроба, выставленного в Архангельском соборе, происходили массовые исцеления — слепые прозревали, безногие вставали. В Кремль началось массовое паломничество. Противники Шуйского воспользовались ситуацией и подвели к гробу тяжелобольного, который там же и умер. Тут же пошла молва, что мощи — подложные, что мать сына своего не узнала, что Дмитрий — жив… Доступ к телу пришлось закрыть.
Вскоре слухи о том, что свергнутый царь жив, приобрели пугающую реальность. Говорили, что он вновь объявился на юге, что с ним идет польская армия. Слухи эти усиленно распускали Юрий и Марина Мнишеки. Избежав гибели, они какое-то время оставались в Кремле, питая призрачные надежды, что Марину признают законной царицей. Мнишек даже попытался устроить ее брак с Василием Шуйским. Дума, однако, отвергла все их претензии и сослала в Ярославль. После этого все их помыслы были связаны с тем, что народ не поверит в смерть «доброго царя». С помощью своих родственников в Польше они решили разыграть чудесное спасение государя. Нужен был лишь подходящий кандидат. Им вызвался стать московский дворянин Михаил Молчанов, приближенный Лжедмитрия, бежавший из Москвы после убийства самозванца. Едва ли Молчанов собирался царствовать, разве что надеялся половить рыбку в мутной воде. Терять ему было нечего, он участвовал в убийстве Федора Годунова, обвинялся в колдовстве, был бит кнутом. Московские дипломаты прекрасно знали, кто объявился в Самборе, и быстро сообщили об этом польским властям. Сигизмунд III, опасавшийся мятежа в собственном королевстве, на этот раз предпочел не оказывать Мнишекам и их сторонникам никакой поддержки и не позволил им собрать военный отряд.
А действовать нужно было без промедления. Против Шуйского уже поднялись все сторонники Лжедмитрия на юге страны. Они боялись, что теперь их ждет расплата за поддержку, которую они ему оказывали. Кроме того, они совсем не хотели лишиться тех привилегий, которыми вознаградил их самозванец. Момент был как нельзя более подходящий, но вот беда — Молчанов ничуть не походил на Лжедмитрия. Его нельзя было показывать жителям южнорусских городов, готовых сражаться за «царя Дмитрия», — обман тут же раскрылся бы.
В это время в Польше появился Иван Болотников, человек с биографией фантастической даже для того бурного времени. Прежде он был боевым холопом князя Телятевского, то есть служил в его вооруженной свите. Как и многие другие, он бежал от своего господина и казачествовал не то на Дону, не то на Нижней Волге. В одной из схваток татары захватили его в плен и перепродали туркам. В плену ему довелось стать невольником-гребцом на галерах и участвовать в морских сражениях. В одном из таких сражений турки были разбиты, и пленников освободили. Болотников оказался в Италии, и оттуда через Венгрию (не исключено, что там ему довелось сражаться с турками), Германию и Польшу возвращался на родину. Мнишекам и Молчанову нужен был человек, способный сформировать армию и действовать в России от имени истинного царя. Болотников показался вполне для этого подходящим. Он ничего не знал о том, что происходило в России и никогда не видел Лжедмитрия. Обмануть его было нетрудно. Молчанов изобразил государя в изгнании, принял Болотникова и отправил его в Путивль в качестве «большого воеводы» и своего личного представителя.