ипалитете, и тогда она привела к нам домой своего мальчишку. Мамаша моя уже вышла из психушки и прямо души не чаяла в этом мальчонке, и он скоро ее полюбил больше своей родной матери, а та на него плевать хотела, только орала да сыпала затрещинами, коли он, на беду, попадался ей под руку.
Женитьба вроде дело хорошее, но скоро Джейн наставила мне рога, а я раз взял да, чем пойти на работу, махнул в Лондон. Всякой временной работы там было завались, а вот платили не жирно. Повстречал я как-то одного человечка, он спросил, может, я угоню для него машину и доставлю в гараж в Бермондси. Заплатят хорошо, да только когда приведу машину. Я спросил, какую ему надо. Мы стояли бок о бок около игрального автомата и кидали в щель монеты.
Он прыснул: видали, мол, еще и марку можно выбрать.
«Пригони «ягуара».
«Он вам для работы?»
«Заткнись», — отвечает.
«Ладно, пригоню сегодня ночью. Скажите, пускай ждут».
У себя в комнате (жил я в районе Сент-Панкрас) я переоделся во все самое лучшее. Потом сходил купил пару тряпок для протирки стекол, спустился в метро и поехал в северную часть города. Дождь лупит, весна, я надел плащ и пошел бродить по Хемпстеду, по улицам и переулкам, а сам гляжу в оба. Штуки три подходящие высмотрел, стою за углом, жду. И вот подкатил классный «ягуар», не машина — блеск, вылезает шикарный тип и шагает к многоквартирным домам по соседству. В руках у него букет и сверток, похоже, собрался надолго. Я сразу давай протирать стекла машины своими оранжевыми тряпками. Боковое стекло было закрыто неплотно, я вытащил из кармана газету, сложил ее плоско, дощечкой, потихоньку просунул в просвет, потом вниз — теперь можно бы нажать на кнопку и открыть дверцу. Значит, в любую минуту садись — и деру, да только я не спешил. Даже если подоспеет хозяин, скажу, хотел, дескать, попытать счастья: заработать парочку шиллингов, вот и протер стекла. Кому это мешает?
А потом вижу — пора действовать, поднял капот, запустил мотор. Враз захлопнул капот, юркнул в машину и был таков — отъехал от обочины и развернулся, чтоб не ехать в ту сторону, куда хозяин машины потопал. Был я еще дурак дураком — оставил тряпки на капоте, у ветрового стекла, ну остановил машину, подобрал их, а мотор взял да и заглох. Меня аж в пот бросило, но я его привел в чувство: обжег пальцы, а добрался до проводки. На этот раз я и вправду ушел, повернул на окружную дорогу и въехал в Бермондси с юга.
В гараже, только я въехал, двери закрыли, из своего закута вышел Клод Моггерхэнгер и постукал машину по самым главным местам.
«Прошлогодняя. Дам тебе за нее полсотни».
Не показался он мне: здоровущий и сразу видать — головастый, уже в годах, наполовину лысый, на роже написано — и по тюрьмам насиделся, и пожил в свое удовольствие, с таким лучше не спорь — убьет.
«Ему цена верных полторы тысячи фунтов», — сказал я. «Сбрось налог, износ, да еще она не твоя, и скажи спасибо за сорок кусков».
«Вы ж сказали пятьдесят!» — вскинулся я.
А он ухмыляется.
«Она, — говорит, — с каждой минутой дешевеет. Теперь ей цена тридцать».
А позади него стояли еще трое, те так и заржали.
Я сдался.
«Ладно, пятьдесят — и я уйду».
Он кивнул, и я стал проверять пятифунтовые билеты и на свет и по-всякому — не фальшивые ли. Но где уж там разберешься, а пока что мастаки-ребята отвинтили таблички с номером, притащили распылитель и все прочее, ясно, сейчас мигом перекрасят — видать, им и впрямь к спеху. Моггерхэнгер свирепо на меня глянул — нечего, значит, зря тут ошиваться, ну, я и пошел — иду и плююсь и ругаюсь на чем свет стоит.
Подвернулась мне работа — вместе с несколькими парнями мыл машины у Сент-Джеймской площади. По хорошей погоде набегало двенадцать фунтов в неделю. Про те полсотни я ни единой душе не обмолвился, зашил их в куртку, пускай лежат пока, а то все станут удивляться, откуда у меня столько. Раз как-то мыл я «остин», подходит ко мне косматый Джорди, он у нас был вроде за старшего, и говорит: поди, мол, на ту сторону площади, вымой получше «даймлер», клиент только подъехал, да больно спешит, постоянный наш клиент, щедрый. День был теплый, я снял куртку, положил на машину возле «остина» и пошел прямо к тому «даймлеру». Через час прихожу назад, а куртки нет. Поглядел я на пустое место, аж в глазах потемнело, да сразу прошло. Прислонился я к машине, потом вскочил, давай всюду искать — вдруг, думаю, я ее в последнюю минуту куда переложил да забыл. Отыскал Джорди, спрашиваю — куртку мою не видал?
«Нет, — говорит, — у меня своя есть».
«Я возле «остина» положил». А он смеется, говорит:
«Боюсь, не видать тебе ее. Спроси у Джонни Споуда».
А Джонни и след простыл. Куртку свою я нашел в кустах, то место распорото, денег как не бывало, и остался я опять без гроша. Попадись мне тогда эта воровская харя, я бы его, гада, придушил. Одно дело обчистить богатого, а своего же брата рабочего обобрать — перед такой подлостью даже государственная измена — пустяковейшая мелочь, все равно что не там машину поставил. Дела у меня пошли хуже некуда — стал я мыть посуду в забегаловках, денег ни гроша, через две недели пошел в тот гараж в Бермондси — может, думаю, им еще машина нужна. Пригнал бы «роллс-ройс» хоть за двадцатку, только бы взяли, но там их никого уже не было, гараж стоял заколоченный, только зря я потратился на автобус.
Чтоб веселей было назад ехать, купил я газету, залез на верхотуру, сел в самый перед — так вроде чувствуешь, никто не мешает. Прочитал несколько строк, и даже в висках застучало. Прижал газету на коленях, а то она у меня в руках так затряслась, что и не прочтешь ничего, и сам не знаю — то ли смеяться, то ли соскочить с автобуса и удирать во всю мочь: вдруг полиция уже меня ищет. Джонни Споуда обвинили в попытке сбыть в пивной в Ист-Энде фальшивые пятифунтовые билеты, — а ведь деньги-то мои, это как пить дать — те самые моггерхэнгеровские, за краденый «ягуар», я их зашил в потайной карман куртки, а Джонни эту куртку слямзил. Его держат под следствием, хотят, значит, чтоб выдал, откуда эти денежки. Хоть бы его застукали, когда он уже последние спускал, тогда еще, глядишь, оправдается, скажет — какой-то стиляга ему дал за мытье машины, с лица, мол, рябой, а как звать забыл. Тогда и мне тоже ничего бы не грозило.
Да только черта лысого мне так повезет, и надеяться нечего, лучше бежать, оно безопасней. Я кинулся к себе, уложил чемоданишко, купил на свои последние пачку сигарет, билет на автобус и покатил на юго-запад. Проехал всего двенадцать миль, но скоро, на мое счастье, подобрала меня легковушка, она шла в Солсбери а то как раз дождь припустил. Я совсем выдохся, на душе погано, денег ни гроша — ну, думаю, теперь мне крышка. Одного мне хотелось — спать, да только водитель этот пристал: зачем-де мне надо в Солсбери.
«Хотите собор посмотреть? — спрашивает. — Или у вас там друзья? Сам я направляюсь в Дорчестер, хочу поглядеть там дом, может, куплю. А вы чем занимаетесь?»
Я, говорю, садовник, слыхал, в Солсбери есть работа, вот и еду. Я не стал плакаться, что сижу на мели, а только довез он меня до Солсбери, открыл бумажник и дал десять шиллингов. Поблагодарил я его, вот уж правда, от всего сердца, и, может, он принес мне удачу: в Солсбери я прожил целых два года. И никто меня там не трогал, несколько человек знали меня там хорошо, многие — похуже, но для всех я был просто тихий, скромный парень с севера. Я говорил — мол, с четырнадцати лет работал в шахте, отбарабанил без малого двадцать лет, мне уж грозил силикоз, вот и решил покончить с этой каторгой. Еще наплел, будто мать моя вдовая и померла, других детей у ней не было, братьев и сестер тоже, ну и не для чего больше мне сидеть в Ноттингемшире, можно сказать, на Северном полюсе.
Работал я у одного шофером — он выращивал овощи на продажу, а я водил фургон и вообще помогал в чем придется и скоро пошел на поправку, это все заметили и так радовались, меня даже за душу взяло. Жил я у одной вдовы, с лица совсем неприметная, а потом мне в пивной рассказали: замужем она была всего-то две недели, тому уже пятнадцать лет. Как началась война, ее муж пошел в торговый флот, а перед самым концом исчез и ни слуху ни духу. И скоро я стал с ней спать, потому как она была еще в самом соку, это уж не сомневайся.
А потом как-то проснулся я утром, и то ли голова у меня трещала, то ли живот болел, уж не помню, один черт, — только поцеловал я ее (я всегда ее целовал перед тем, как на работу идти), а через час вернулся: знал, ее не застану, уйдет за покупками. У меня было сорок фунтов отложено, да еще часы и приемничек, взял я свой чемодан, пальто, подался на станцию и покатил скорым в Лондон. Когда увидал из окна Сэрбитонскую пустошь, еще подумал, может, я зря уехал, а сошел с поезда на вокзале Ватерлоо, зашагал по берегу Темзы к Хангерфордскому мосту, дохнул летней пыли, дыму — и чуть не заорал от радости. Иду по пешеходной дорожке, взмок весь, хотя чемодан не больно тяжелый, потом остановился, поглядел вниз — зеленая масляная вода катится между опор, пассажирские катера, битком набитые, плывут вниз по течению, к Гринвичу. Я разглядывал берег, и он будто надвигался на меня, как вдруг мост подо мной затрясся — это из Чэрингкросского тоннеля выскочил поезд. Я до того обалдел от радости, увидал старика — играет на свистульке, взял да и бросил ему в шапку шиллинг. Мне казалось, Лондон — золотое дно и он только меня и ждет — подходи и пользуйся.
А с этаким настроением куда ни придешь, перед тобой одна дорожка — преступление. Ну, я по ней и пошел. Пошатался по Сохо услыхал, в одном гараже покупают краденые машины, и в два счета продал им несколько штук: прямо у обочины подбирал, машины не из самых дорогих, но уж будь спокоен, получил я за них хорошую цену, не то что тогда. Ну и, само собой, одно за другое цепляется, стал я подсоблять в грабежах, все больше шоферил на машинах, на которых воры потом улепетывали. Я в этом деле был мастак, изучил карту и чуть не весь Лондон знал назубок. Как начну петлять по улицам — ловко да на полной скорости, — хоть кого собью со следа. Коротко сказать, один раз мы вчетвером обтяпали дельце на восемь тысяч фунтов. Да только другие утекли, а меня сцапали. Мы удирали, фараоны гнались за нами по пятам, а у нас было радио, настроились мы на их волну, слышали, как они переговариваются. Ну, я дал тем троим выскочить из машины, а сам припустил в Кройдон. И попался, дали мне пять лет. Вот четыре отсидел, вчера вышел и двинул на Лондон: хочу получить свои две тыщи. Может, скажешь, гиблое дело, где я их теперь найду? Найду, будь уверен. Я бы не пять лет получил, а куда меньше, кабы выдал тех троих да шепнул полиции, где припрятаны денежки. А, я держал язык за зубами, сказал только, что увел шестьдесят две машины, ну, а больше им нечего было мне предъявить.