Начало пути — страница 23 из 72

ался к матери и она спрятала его где-нибудь подальше на чердаке или в погребе для угля. Но мне не повезло, а ведь пока я туда шла, я так разъярилась, готова была выудить его откуда угодно и выцарапать ему глаза.

Его мать уставилась на меня и спросила, что мне надо. Мать Рона была маленькая, миловидная, ей никак нельзя было дать сорок лет, я даже не поверила, что это и правда его мать, и переспросила. Я думала, она мрачная, долговязая, одета как пугало и лицо у нее будто ржавая сковородка, — а все потому, что Рон наврал мне про нее с три короба, рассказывал всякие ужасы: какой у нее нрав бешеный, да какие нервные припадки — будто они у нее с двадцати шести лет. Говорил, когда ему было четыре года, она у него на глазах задушила живого цыпленка, — ну и вот, стою, смотрю на нее и вижу: все враки, не могла она такое сделать: Я вмиг это поняла и подумала — лучше уйти. Но я уже спросила о нем, и отступать было поздно. «Зачем вам понадобился мой сын?» — спросила она. «Мы с ним уже четыре месяца встречаемся, и я хотела знать, дома ли он», — ответила я.

«Нет его. А вы, я вижу, очень нахальная особа. Надо же, какая дерзость — заявиться к нему домой! Так я и знала, что этим кончится, то-то он пропадает с утра до ночи и никогда не скажет, куда идет и что делает».

И тут из дома донесся мужской голос: «Кто там, Элис?»

В эту минуту я почувствовала то, что всегда ощущала нутром: нет у меня ни роду, ни племени, место мое на пороге — меж домом и улицей, и в родном городе нет мне пристанища, ни у одного очага, нет крыши над головой. Нет у меня не только своего дома, нет даже своего «я» — и поделом мне, ведь я всю жизнь принимала как должное, что меня холят, нежат и всячески ублажают, да еще изо всех сил добивалась чего-то такого, чего и на свете нет. Во мне сидели два человека или, может, даже три или четыре, а кто же, если он в здравом уме, станет терпеть у своего очага такую беспокойную компанию.

Я уже готова была потихоньку сбежать, но в ответ на вопрос мужчины она сказала:

«Да просто какая-то потаскушка спрашивает нашего Рона».

Уже стемнело, но все-таки улица у меня за спиной была не совсем безлюдна.

«Вот как? — крикнула я. — Ну, так слушайте: это со мной ваш дорогой сыночек Рон пропадает с утра до ночи, и он спал со мной десятки раз. Он сделал мне ребенка, потому я и пришла. А сейчас пойду домой и все расскажу моим родителям, и завтра утром они придут сюда, и мои шестеро братьев тоже, и уж они вам покажут».

Я кричала, плакала, и вдруг меня ожгло болью — это она закатила мне пощечину.

«Я тебе покажу, как позорить нас перед соседями. Сперва докажи, что это Рон сделал тебе ребенка».

Я вырвалась и убежала. Оказалось, я вовсе не беременна. Мы опять стали встречаться, и на этот раз я и вправду забеременела. Тогда я взяла все свои сбережения — пятьдесят фунтов, уложила чемодан и ранним утром, ни с кем не простясь, ушла из дому, даже Рону не сказала, что собираюсь делать, — я и сама этого толком не знала. Это было семь лет назад, ну, а про свою службу в Лондоне расскажу в другой раз. Сейчас я ездила навестить родителей и потратила там все свои деньги, осталась без гроша. На билет они бы мне, конечно, дали, но неохота было у них брать, а добираться на попутных только интересней. Иногда я так езжу просто для развлечения. Я и вообще теперь живу не скучно, но я уже сказала — об этом в другой раз, когда опять встретимся. Наверно, так мало с кем бывает, а вот я с кем бы ни столкнулась в жизни, потом непременно опять встречу. Иногда и рада бы потерять человека из виду, а нипочем не удается.

— Мы так долго тащимся по этой лондонской дороге, я совсем выдохся, — сказал Билл Строу. — Давайте остановимся у первой же забегаловки и опрокинем по стаканчику.

— Блестящая мысль, — поддержала Джун. — После моего печального рассказа мне не мешает подбодриться. Давно я никому про себя не рассказывала.

— Я прямо чуть не разревелся, — сказал Билл.

— Это все прекрасно, — сказал я, — но если я напьюсь, я не смогу вести машину, а мне охота добраться до места в целости и сохранности.

— Ну, это вообще будет чудо, — сказал Билл. — Катафалк-то наш совсем разваливается.

Он, наверно, был прав: посреди рассказа Джун кусок выхлопной трубы отскочил, да с таким треском — меня мороз подрал по коже, ну, думаю, крышка, а над дорогой взвился и растаял сноп искр. Но все равно я решил: глотнуть спиртного сейчас бы неплохо и стаканчик-другой никому из нас не повредит. А потом, скоро ведь обеденный перерыв, и тогда уж нигде не утолишь жажду.

Тормоза совсем отказывали, и как только Билл крикнул, что впереди подходящая пивная, я отключил скорости и осторожно нажал на тормозную педаль, чтоб вовремя замедлить ход. Но все равно свернул на стоянку еще слишком быстро и ударился об стену, нас здорово тряхнуло, и мои пассажиры возмущенно заворчали.

Здесь кормили обедами, и когда мы вылезли из машины, навстречу нам из столовки вышел уже немолодой, хорошо одетый человек, а его тут же стало рвать.

— Отличная домашняя кухня, — сказал Билл. — Но виски-то протухнуть не может. Лучше уж помереть там, чем на дороге.

— А все-таки добра не жди, — возразил я.

Пока мы препирались, тот дядька, бледный и несчастный, нетвердой походкой подошел к своей машине, залез в нее, согнулся над рулем и уснул.

— Этот сегодня наверняка задавит какого-нибудь малыша на переходе, — с отвращением сказала Джун. Мне понравилось, как она строго к этому отнеслась, уж, конечно, она не даст мне выпить лишку. Оглянулся — Билла нет, вошли мы в помещение, а он тут, у самой стойки.

— Я уже заказал, — говорит. — Давай вытаскивай кошелек. Нам подали три двойных виски.

— Сейчас принесу вам бутылку, сэр, — сказал хозяин и нырнул в свой потайной и обширный винный погреб.

— Что еще за бутылка? — спросил я, ожидая самого худшего.

— Не хмурься, друг. Если наша машинка развалится на части вдалеке от цивилизации, надо ж нам будет чем-то согреться и повеселить душу. Будем здоровы!

— Будем здоровы! — подхватила Джун и обернулась, поглядела в угол — там над рюмкой коньяка сидел какой-то человек средних лет.

— Знакомый? — спросил я.

У него было худое, костлявое лицо, розовая лысая голова огурцом, вместо галстука на шее повязан шарф, и он уже дня три не брился.

— Это писатель, — сказала она, — Джилберт Блэскин.

— Подите поздоровайтесь.

— Я не настолько хорошо его знаю.

Она снова повернулась к стойке и разом опрокинула виски в свое очаровательное горлышко.

— Я про его книги слыхал, — сказал я. — Даже читал одну, только ничего не помню. Отродясь не видал живого писателя, даже издали.

— Ну, вы не очень на него глазейте, — сказала Джун; похоже, ей почему-то не хотелось встречаться с ним сейчас. — Не надо его смущать. Он очень тонкокожий.

— Бедняга! Вот до чего писательство доводит.

Хозяин поставил передо мной бутылку виски «Белая лошадь», положил две пачки «Дымка» и блок «Игроков».

— Налейте-ка еще три двойных, — распорядился Билл и небрежно, как лорд какой-нибудь, подтолкнул стакан к хозяину.

— Извольте, сэр, — угодливо сказал хозяин, а за этими словами сквозила такая бешеная ненависть, что я чуть было не двинул ему ногой по жирной морде. От злости мне даже полегчало, и я с улыбкой расплатился за себя и за своих веселых собутыльников и спутников. А что еще оставалось делать, ведь у меня были деньги, а у них — ни гроша. Не мог же я просто встать и уйти, мы ведь так сдружились в машине, пока рассказывали про свою жизнь, да и вообще мне от них не хотелось уходить.

— Допивайте, — сказал я, — и выпьем еще по одной. Я закажу.

И я заказал, и хозяин поставил перед нами три стакана, но слов «Извольте, сэр» я от него не дождался.

— Тебе еще рано заказывать самому, повадка не та, — сказал Билл, — он прекрасно все заметил.

Я покраснел — надо ж ему такое ляпнуть при Джун. Чертов враль, если б не он, хозяин как миленький величал бы «сэром» и меня.

— Пошли из этой обираловки, — угрюмо сказал я.

Это недолгое пребывание в пивной заставило меня порядком порастрясти свои капиталы, и я рад был унести оттуда ноги и покатить дальше, хотя над рощами и шпилями нависли тучи и уже начинался дождь. Джун устроилась на заднем сиденье и вслух пожалела, что не напросилась в «ягуар» к Джилберту Блэскину, — она не больно надеялась на мою машину, но мы с Биллом от небольшого дождика даже повеселели… Оплошка вышла только раз: я наконец собрался с духом и включил дворники, а они тут же слетели, только мы их и видели. Билл заставил меня остановиться, долго ползал на карачках по мокрой дороге и все клялся — мол, он их разыщет и присобачит на место. Наконец он снова сел рядом со мной и принялся застегивать свое насквозь промокшее пальто.

— Знаешь, — сказал он, — сдается мне, этот гроб не годен для езды.

— Не унывай, — сказал я, когда машина как миленькая двинулась вперед.

Дождь припустил вовсю. Я рулил по дну морскому и ждал — вот-вот покажутся селедки и золотые рыбки станут таращить на меня глаза. Хоть я был пьян, а ехать со скоростью больше тридцати и даже двадцати миль в час боялся, так что водителям грузовиков приходилось сворачивать, обходить меня, и они сигналили и ругались на чем свет стоит. Мы еле ползли, а меня от напряжения прошиб пот, внутри все свело судорогой, глаза буквально лезли на лоб. Билл пробормотал, что желает ехать в приятной компании, растопырился ножницами, как-то немыслимо извернулся и перевалился на заднее сиденье, причем ухитрился не задеть мою руку, державшую руль. Джун было явно не по себе, но, как и мы с Биллом, она закурила, да еще оба они частенько прикладывались к бутылке виски — в общем, в машине стало не продохнуть, хуже, чем в кабаке субботним вечером. До меня вдруг дошло: а ведь их жизнь в моих руках, и я мигом протрезвел.

Через плечо я протянул Биллу карту, сказал — пускай определит, где мы сейчас, а он захохотал, опустил стекло и выкинул ее. Карта, должно быть, развернулась, ее закружило в воздухе и прилепило на ветровое стекло какого-то невезучего малого: две или три машины вдруг яростно засигналили. Это бы ладно, но Билл теперь никак не мог поднять стекло, что-то там заело, и в машину ворвался дождь и стал нас всех поливать. Билл и Джун сидели обнявшись (я видел их в зеркале), и оба затянули «Дождик, дождик, перестань». Я готов был их придушить, да боялся остановиться: а вдруг на хвосте у меня грузовик — ведь он сомнет нас всех в лепешку. Мало мне было ненадежных тормозов, так теперь еще дорога намокла и стала скользкая, точно каток. Из-за дождя ничего не было видно, машины проносились мимо с включенными фарами, а мне нечего было включить: не осталось ни фар, ни подфарников. Надо бы завернуть на первую же придорожную стоянку, положить конец этой сумасшедшей поездке, только неохота слушать, как Билл начнет насмешничать, обзывать меня трусом — вот, мол, кишка тонка. Пока они там довольны жизнью, я не прочь ехать дальше. Джун по доброте сердечной время от времени зажигала сигарету, подавалась вперед и, точно поцелуй, влепляла ее мне в губы.