— И прихвати свой портфель, — сказал Уильям. — Покажи, на что ты способен, — прибавил он, подмигнул и уронил вроде паспорт. — Да заодно подбери вот это, красавчик мой!
— Сам подберешь, не рассыплешься, — огрызнулся я: в ту минуту я готов был его убить.
— Это тоже твоя работа, — сказал он с таким видом, будто я его ужасно оскорбил.
— Меня еще не наняли.
Уильям похлопал меня по плечу.
— Скоро наймут, а нагнуться и подобрать бумажку с полу надо уметь. Ты уж меня не подводи. Вот представь-ка: ты несешь золота на пятьдесят тысяч фунтов, подходишь к таможеннику, раз — и обронил паспорт. Надо так его поднять, будто никакого груза на тебе и в помине нет, верно я говорю?
— Ладно, — сказал я. — Усек.
Я примерился, как половчей нагнуться, протянул руку, схватил паспорт и так быстро выпрямился — даже сам удивился: лихо получилось.
— Принят, — раздался голос из-под колпака. — Почерк подходящий. Сила, осторожность, быстрота, уверенность. Судя по почерку, все налицо. Пускай в конце той недели едет в Цюрих.
— А сколько будет денег? — вежливо спросил я. Он покашлял.
— Когда вернетесь, получите три сотни. А сейчас, если нужно, Стэнли даст вам двадцать фунтов в счет будущего.
— Да, нужно, — сказал я. У меня еще оставалось больше двухсот фунтов от тех, которые я отложил, пока был при Моггерхэнгере, но я знал: деньги никогда не лишние.
Все дни до первой поездки я усиленно тренировался. Увеличивал и увеличивал груз и под конец таскал на себе больше двадцати килограммов да еще портфель. С этим грузом шел до назначенного места, потом несколько миль ехал на автобусе, потом выпивал чашку кофе в заранее намеченном кафе. И наконец автобусом возвращался в Найтсбридж, еще шагов триста шел до дома и там наконец снимал свою смирительную рубашку. Без нее я чувствовал себя невесомым и голым и в нормальной одежде наверняка выглядел на улице совсем не так уверенно, как если шагал с грузом.
Вечером накануне отъезда я позвонил Бриджит — хотел с ней попрощаться. Ответил мужской голос, резко спросил, кто говорит; я изобразил голландский акцент и сказал: брат Бриджит. Услыхал, как она крикнула, что никакого брата у нее нет, и завопил в трубку: мол, я двоюродный! Неужто же, думаю, у нее не найдется ни одного двоюродного брата?
— Кто говорит? — спросила она.
Я сказал, я утром уезжаю на несколько дней в Рим, а как только вернусь, постараюсь с ней увидеться. Тут послышался удар, крик, ругань. Трубку повесили.
Часть V
Меня нагрузили все в той же квартире, и вместе с Уильямом мы поехали на аэродром. Уильям только накануне вечером вернулся из поездки с бриллиантами, но все равно захотел сам меня проводить.
— У тебя все здорово пойдет. Ты чудо-парень. Ты когда с большим грузом идешь, по тебе сроду не угадать. Это уж точно. Ты будешь высший класс.
— Ладно, хватит, — сказал я. — Раскудахтался с утра пораньше. Мне надо выпить еще пятнадцать чашек кофе, надеюсь, на буфет времени хватит.
Накануне я побывал в аэропорту — надел очки в роговой оправе, кепочку, будто кого встречаю, — и теперь уже знал, куда там идти. Я попрощался с Уильямом и вышел из машины, а он поехал домой отсыпаться. Я был совершенно спокоен, меня ничуть не трогало, что я вывожу золото за границу, — мне казалось, это дело самое что ни на есть безобидное и нехитрое. Я ж не краду, стало быть, все в порядке. Просто я вьючный мул, только что жалованье хорошее.
Я зарегистрировал свой билет, стал на эскалатор и поехал в зал отправления — лучше пройти через таможню прямо сейчас, а то вдруг начну сомневаться. И тут в противоположном конце зала, в толпе у киоска с газетами и сувенирами, мелькнул хорошо знакомый, круто срезанный затылок Моггерхэнгера. Что он делает здесь, в аэропорту, я не знал и знать не хотел, но тем больше оснований поскорей покончить со всеми формальностями. Я предъявил билет и прошел к человеку, который просматривал паспорта. Рядом таможенник пронизывал взглядом каждого проходящего. Я глядел перед собой в открытую дверь, будто мне не терпелось выпить там кофе, и это бескорыстное стремление еще разок позавтракать придало мне естественности в ту минуту, когда я уже готов был заволноваться. Впереди я углядел черноволосую красотку, и, когда мне вернули паспорт, я не стал смотреть зверем на таможенника, а уставился на ее ножки. Никто меня не спросил, вывожу ли я что-нибудь, никто не тронул за плечо, и вот уже все позади, я у кофейной стойки, и такой меня прошиб пот под моим бронированным пальто, аж в глазах потемнело. Я нарочно помедлил у стойки в том месте, где меня еще мог видеть таможенник, — не из дурацкой напускной храбрости, а просто на случай, если у него мелькнули на мой счет подозрения: смотри, мол, — вот он я, мне незачем прятаться в толпе.
За полчаса, оставшиеся до начала посадки, я выпил две чашки кофе, съел сандвич, потом прошел к газетной стойке и купил «Файненшл таймс». Ноги и плечи ныли от непомерной тяжести. Еще не было десяти, а из-за двух чашек мерзкого кофе пришлось отправиться в уборную. У меня хватило ума не снимать там пальто, я знал: надеть его будет не просто. Но дело обернулось совсем худо: я не мог подняться с унитаза. Пальто придавило меня, будто каменное. Вставать не хотелось, сидел бы вот так и сидел, пока меня тут не застукают… А может, я наберусь решимости и разгружусь, брусок за бруском, а потом уйду из аэропорта и исчезну навсегда, по крайней мере, с глаз человека под колпаком. Я додумал все это до конца, и конец показался мне глупым и горьким — куда лучше попытаться встать и пройти к самолету. Ведь как-никак мне доверили нешуточное дело, и, если я дам маху, это ударит по Уильяму Хэю, он опять превратится в горемыку Билла Строу и ему будет заказан путь в ряды добропорядочных мошенников нашего общества.
Я опустился на колени повернулся, оперся руками об унитаз. Из этой исходной позиции сдвинуться было трудно, но все-таки можно, и даже если я не сумею подняться с колен, то проползу по всему залу и поднимусь в самолет — скажу, я паломник, направляюсь в Лурд к мощам моей любимой святой, надеюсь, это поможет моей матери исцелиться от смертельной болезни. Нет, так дело не пойдет — я прополз вдоль стены туда и обратно. Такому меня не учили, а зря; когда вернусь, надо будет внести поправки в программу тренировок — если только я вернусь, если когда-нибудь выйду на свободу. Теперь я снова оперся руками об унитаз, потом рывком, дрожа от напряжения, встал, и тут как раз объявили, что посадка в мой самолет через выход номер тринадцать. Я застегнул брюки, пальто, взял чемоданчик и пошел навстречу неизвестности.
Я вступил на борт, и самолет сразу осел (а может, мне только показалось), и, едва я опустился в кресло в длинном душном салоне, меня обдало жаром, как в джунглях. Прежде я часто думал: наверно, страшно будет вот так оторваться от земли, а сейчас до того вымотался, что было уже не до страха. И ничего не чувствовал, только огромная тяжесть прижимала меня к спинке кресла, и совсем это было ни к чему — я и так к ней привалился. Самолет сразу ушел в облака и все время летел над этим белым ковром. Мое место оказалось у окна, рядом сидела какая-то девушка. Она случайно ткнулась локтем мне в бок и тотчас его отдернула — ударилась о металл. Отопление, наверно, было включено на всю катушку — девушка сняла пальто, а потом и жакет. С запястья у нее свешивался браслет, но на пальцах — ни одного кольца. Самолет тряхнуло, как на ухабе, и девушка ухватилась рукой за сиденье. Только теперь, когда мы поднялись уже на пять миль над землей, я подумал: каково это распрощаться с нею навсегда.
Мой багаж был весь на мне, точно тяжкие золотые латы, и я, понятно, стал думать, будет ли толк от такой обертки, если самолет разобьется при посадке. Если обломаются крылья — они как раз видны из моего окна, — она мне уж никак не поможет. Мы камнем пойдем вниз, и мой вес, может, еще больше ускорит падение, а потом тело мое обнаружат в двадцати футах под землей — красавчик всмятку в золотой оправе.
На высоте шести миль я заметил в этом шикарном, сверкающем чистотой реактивном самолете самую обыкновенную муху. Эта грязнуха чувствовала себя тут как дома — глядя на нее, я успокоился, даже смех разобрал: это ж надо, она здесь больше к месту и ей здесь уютней, чем мне, да и всем восьмидесяти пассажирам, что расселись рядами в салоне. Да, эта муха пойдет далеко, ведь вон какое она выдержала испытание, чуть не на пятерку, дай бог всякой живой твари с честью такое пройти. Стюардесса продавала напитки за несколько рядов от меня, как вдруг самолет круто накренился, и она покачнулась, схватилась за сетку над головой. А моя соседка вцепилась в ручку кресла.
— Вам не по себе?
— Да, немножко.
Она полуобернулась ко мне, и я подумал: неужели другим тоже так везет на неожиданные встречи? Мне пришло в голову, что так и устроен мир, — со всеми так случается.
— Я летал десятки раз, — по привычке соврал я; этой доброй старой смазки для колес у меня всегда хватает.
— Я тоже. Но никак не могу привыкнуть. Сама не знаю почему.
— Тут одно лекарство — разговор, — сказал я. — И выпивка. Надо, чтоб было с кем болтать, о чем — все равно, — и выпить парочку рюмок коньяку или хоть бокал-другой шампанского. — Я окликнул стюардессу: — Полбутылки сухого, красавица. Идет?
— Спасибо, — с улыбкой сказала соседка, и я почувствовал, как приятно путешествовать. Груз больше не давил ни на спину, ни на грудь. Свою соседку я уже видел раньше, но только издали, а она меня, скорей всего, не видала, разве что мельком, и вряд ли теперь узнала.
— Я служил шофером у вашего отца, — сказал я. — А потом нашел место получше.
— Терпеть не могу, когда меня узнают, — холодно сказала она. — Меня это смущает.
— Виноват. Я подумал, а вдруг вы тоже меня узнаете — и тогда вам будет неприятно. Вот и решил сказать первый. Будьте здоровы!
Она выпила все до дна.
— Это вы все равно хорошо придумали.
— За ваше здоровье, мисс Моггерхэнгер! — сказал я, а шепотом прибавил: — Полли. — Я не раз видел эти жгуче-черные крутые завитки, но всегда издали, когда она подъезжала к конюшне — возвращалась с прогулки верхом и легонько подскакивала в седле и блуза цвета сливы или джемпер очень мило подрагивали. Или вечером, шикарно одетая, она скромненько садилась в чью-нибудь сверхмодерную машину и уезжала в город развлекаться. Мне стало легко и весело, даже голова закружилась, только я сам не знал, к добру ли эта встреча. Но ведь все вышло само собой, так что не мне судить.