Сева — это же производная от Всеволод. Но а как мне еще звать мою «боксерскую грушу». Не выдумывать же прозвище по фамилии, а то может неловко получится.
— Тута я! — услышал я голос Севы.
— Так иди сюда, остолоп! — я был настойчив.
Не сказать, что наше общение стало, как равных. Некоторая субординация наблюдается, но приятелем Северина я уже обозначаю. А как без друзей, или хотя бы приятелей? Тут и так с развлечениями никак, так что хочется хоть с кем перекинутся словами, хоть об удоях, или о том, что Буян не хотел залазить на Красуху. Если что, это я о жеребце и кобыле.
Да и совместные тренировки допускают некоторое панибратство. Когда лежишь с партнером, а у тебя его рука на болевом приеме между ног зажата, это, знаете ли, сближает.
Не сказать, что мой организм молниеносно стал здоровым и достаточно тренирован, чтобы считать себя бойцом, нет. Прогресс был, но вполне обыденным, который достается потом и железной волей, а не чудом. По крайней мере, я уже пять раз подтягивался, пятнадцать раз жал на брусьях, версту пробегал относительно безболезненно.
Все свободное время я занимался либо бумагами, либо физическими упражнениями, в которые вводил больше фехтования и верховой езды. Сева не сказать, что мастер клинка, но азы: стойку, движения, правильность ударов, давал. Пока этого более чем за глаза. После, да, я собираюсь продолжать и такие занятия. Уже знаю, что получится. Навыки и понимание ножевого боя из будущего не мало способствуют быстрому усвоению техник фехтования.
А еще мы стали стрелять. Много. Тут были лишь два принципа: хочешь стрелять, тогда оплачивай развлечение, ну и сам чисти оружие. И недешево же брал Стойкович, начальник охраны! Явно стоимость каждого моего выстрела обходилась мне в полтора раза дороже, чем цена пороха и пули.
В стрельбе я себя нашел. Да, гладкоствольные ружья пуляли «в ту степь», а вот нарезной штуцер, бывший в единственном экземпляре в поместье, оказался отличным оружием. Нет, он и рядом не лежал с той же «Мосинкой», но относительно остального огнестрела, это шедевр. Если бы еще кто заряжал, так вообще… А то пока ту пулю забьешь деревянным молотком, сем потов смахнешь.
— Что, вашбродь, нужно нешто чего? Али опять хочешь повалять меня? — как бы это не звучало, но тут речь шла только о тренировках.
— Давай выпьем! Есть тут горилка? Вино хлебное? — сказал я, а Сева только хлопал ресницами.
— Ты, вашбродь чего? — спросил Северин. — Не было же такого еще, а вот на те… горилку.
— На вопрос отвечай! — потребовал я. — Коли рубль дать нужно мне на пропой, так скажи!
— За рубль тут можно все село напоить. Найдем чего. У Осипа водится горилка, по такому случаю, будет и у господина управляющего, — размышлял в слух казак.
— Вот и их можно позвать, — сказал я, затыкая свой аристократизм.
Так захотелось общения, забыться обо всем, перезагрузиться. Это все рефлексы на 9 мая, не иначе. Вот сейчас и скупая мужская слеза появится. Так что работать все равно не смогу, покровитель умотал, напьюсь.
Северин уходил из дома как-то боком, не спуская с меня глаз. Может думал, что я в последний момент откажусь, но я не хотел отказываться.
Не знаю, как у кого, но для меня 9 мая — это праздник и точка! Все прадеды служили, все героические. Один, так и вовсе Герой Советского Союза. Так что с самого мальства я запоминал только празднование двух праздников: Новый Год и День Победы. При этом стирались с памяти даже мои дни рождения, а вот каждые 9 мая помню. Первый свой стакан водки я выпил на 9 мая, после всегда праздновал непременно с этим напитком. Это было что-то вроде дня семьи, которой уже в подростковом возрасте не хватало.
И вообще, столько работать, как это делал я, нельзя. Это патология. Настала пора протеста и против системы. Изо дня в день, я просыпался в шесть утра, делал зарядку, месяц назад начал еще совершать пробежку, в семь мылся, Агафья меня брила, после завтрак и два часа работы с бумагами. Потом непосредственные обязанности и обучение недорослей. Обед в последнее время был в компании князя, от чего, получается, я и в это время работал. Еще два часа работы с бумагами, потом обучение детей, тренировка, моюсь, и работаю не меньше, чем до полуночи. День сурка.
Не сказать, что не было сбоев, бывало. Иногда приходилось заменять тренировки работой с Тарасовым, трижды выезжал в поля, инспектируя, ну и консультируя сельских старост, да и самого управляющего. Тут много чего не известно, что в будущем понятно для любого человека, который имел дачу, ну или терпеливые разговоры с людьми старшего поколения.
К примеру, как только начал сходить снег, мы изготовили удобрения. И это был не только навоз, но и перегной, в малом количестве имевшийся в имении, сильно разбавленная известь, ну и зола.
Или картошка… То, что ее нужно окучивать, никто не знал, и когда это делать, тем более. Пришлось обозначать и пользу от этого овоща. Сложности были с пониманием зачем нужна кукуруза, семена которой удалось найти в малом количестве лишь в Киеве. Я посчитал нужным указать, что кукуруза имеет некоторые свойства, например, разрыхление почв, что нужно учитывать при определении мест посадки.
Отдельной культурой станут томаты. Да, в этом времени такой овощ-фрукт-ягода, считается декором и отравой, но я очень любил некогда кетчуп или томатный соус, да и томатный сок. Так что уважал помидоры. Теперь этот овощ уже прорастает в ящиках в моем доме, ну и в доме Тарасова, как в строениях со стеклянными окнами. Там же и сладкий перец. А вот острый перец найти не получилось. Ничего, в Петербурге найдем, или в Одессе. Ходят слухи, что в Одессу все больше кораблей приплывает, становится, значит, город «Жемчужиной у моря».
— Есть, вашбродь, нашел, да и Николай Игнатьевич придет скоро, только за Осипом зайдет, — сообщал мне Северин.
Казак показал бутыль, на удивление, стеклянный, что уже было некоторой сельской роскошью. Увиденный напиток поколебал мое желание предаться в лапы Бахуса, но я человек смелый, сильный духом и такое малодушие подавил на корню. Раз решил пить, значит так и будет! Сегодня у меня читмил.
Читмил — это такой день, когда «зожник» может превратиться в безобразное жующе-бухающее существо. Главное же оправдать для себя действия. Якобы нужно «обмануть» организм, который выходит на плато, то есть останавливается в своем развитии. И многие этим злоупотребляют, пусть сегодня я буду одним из тех многих, кто остался в будущем и заморачивается своим здоровьем, уделяя один день в месяц на безобразия.
— А это… снеди же нужно. Не дело это пить без доброй снеди, — Северин превратился в организатора празднеств.
— Денег дать? — спросил я.
— Да нешта не найдем? — усмехнулся Сева. — Да для вас, вашбродь? Вы ж и деток посмотрели и енту… обчество взаимопомощи сладили. Селяне для вас последнее отдадут.
Эх, Сева! Знал бы ты, что делал я это не столько из-за своих добродетелей, а, скорее, потому, что таковыми обладает князь. Мне нужно было показать своему благодетелю, что я разделяю его устремления казаться просвещенным и добрым хозяином. Именно, что казаться.
Когда я предоставил просьбу проверить детей на предмет болезней и определить болезненным правильное питание, Куракин отверг ее, сказав, что медик Колиньи смотрел крестьян. Но я объяснил, чего именно хочу и Куракин зажегся идеей. Правда его огонька хватило для того, чтобы дать мне отмашку на действия, ну и чтобы записать в своем дневнике, что это он додумался и решил, даже выписал продуктов для этого. Вот как получается? Это же личное, пусть я иногда и почитываю тайком дневник Алексея Борисовича. И вот так, даже самому себе лгать? Ну да это дело Куракина.
Я обкладывал князя по всем статьям, беря в плотную осаду и не переставал бомбардировать мозг Куракина по разным участкам обороны. То стихи принесу, так, почитать, но неизменно про Россию, то проект какой, например создания Государственного Совета.
Аршином общим не измерить… [см. в Приложении] Это четверостишье сильно въелось под корку головного мозга князя. Казалось, из четырех строк Куракин создал целую философскую школу, как именно любить и, вместе с тем, критиковать Россию. Порой я думал, что он хотел предложить мне продать авторство этого короткого стихотворения, как и некоторых иных. Но князь, вероятно, движимый не столько честностью, сколько адекватной оценкой собственных литературных талантов, не стал этого делать.
— Вам нужно издаваться! Правда, не скромничайте, ваши стихи не дурственны, — говорил мне в минуты нашего общения князь.
Не дурственны… Так он об Лермонтове, Тютчеве, Фете и других поэтах. А вот басней про лебедя, рака и щуку, я захватил, как минимум один бастион обороны сознания Куракина. «Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу… да только воз и ныне там» [см. в Приложении]. И басня эта была посвящена французскому Народному Конвенту.
Как смеялся Алексей Борисович, как хвалил! Именно эта басня, ныне живущего господина Крылова, стала тем снарядом, который проломил оборону и я стал вводить в прорыв другие рода войск: математические трактаты, трактат «О кодификации законов» с описанием необходимости разделения уголовного, административного, гражданского права. Пока хотя бы так. А еще я написал методичку для пчеловодства, скорее для белокуракинцев, но, так увлекся, что решил немного углубится в историю. Сперанский знал о пчелах немало, любил их, отец держал у церкви дупла. Так что три недели я занимался только этим, уже обширным трудом.
Честно ли я поступаю, когда беззастенчиво краду интеллектуальную и творческую собственность у людей, которые еще никак себя не обозначили, если за скобки выделить современника Ивана Андреевича Крылова? А разве стоит говорить о честности, когда на кону деньги, или другая, может и возвышенная, цель? Как сказали бы лаймы: «Ничего личного, только бизнес» [лайм — прозвище англичан]. Вот и я не нарушаю ни чьих прав, и не покушаюсь на собственность.
Если я буду активно действовать, что весьма вероятно, то уже иные темы в творчестве станут будоражить умы русских поэтов. К примеру, не дам убить Пушкина и Лермонтов не напишет своего «Убить поэта». Не допущу Бородино и не будет большого стихотворения.