– Вы меня не узнаете, есаул?
– Иван внимательно пригляделся к женщине – на вид лет тридцать, худощавое, нездорового цвета лицо, сухая кожа… и похоже, что сравнительно недавно она остриглась в качестве профилактики от тифа, и потому волосы еще не отросли, по этой причине она, видимо, на людях никогда не снимала шали. Шуба-барнаулка, скорее всего, когда-то сшитая на заказ по фигуре, сейчас была ей явно велика. Что-то отдаленно знакомое, из-за непреодолимой толщи произошедшего за последние несколько лет, искоркой вспыхнуло в сознании Ивана и тут же погасло. Нет, он решительно не мог припомнить эту женщину.
– Ну, вспомните же, Оренбург… я Катя, тогда носила фамилию Рябоконева. Неужели не помните?! – женщина спрашивала почти с отчаянием и обидой.
И только услышав имя, он вспомнил. Имя Кати Рябоконевой тогда не сходило с уст едва ли не всех юнкеров Оренбургского училища. На балах, чтобы танцевать с ней, тогда писаной красавицей, юнкера записывались в очередь. Она училась в одной из трех женских гимназий Оренбурга и была дочерью войскового старшины, занимавшего не последнюю должность в штабе Оренбургского казачьего войска. Оренбургские барышни, особенно симпатичные, были очень привередливы. В основном дочери казачьих офицеров, они отлично разбирались, что из себя представляет то или иное казачье войско, и если сами путались, то их родители вполне могли объяснить, что их ожидает, если выйти замуж за юнкера, который после выпуска уедет, например служить к себе в Забайкалье, или на Дальней Восток. По этой причине особым «спросом» на балах, устраиваемых в юнкерском училище, пользовались либо местные оренбуржцы, либо заведомо «богатые» кубанцы и уральцы. Сибирцы, котировались весьма средне, а с учетом того, что Иван и танцор был так себе, на балах он в основном, что называется, «простаивал». И тем не менее, королева тех балов Катя Рябоконева почему-то его запомнила, а вот он ее… Что с ней стало, ведь она ровесница его Полине и ей всего-то 22 года, а выглядит… Нет, Иван ни за что не узнал бы в этой убогой беженке ту роскошную барышню, из-за которой соперничало столько юнкеров с его курса, считали за честь станцевать хотя бы один танец с ней…
– Что?… Катя… вы!? Извините, как же, как же, конечно… Но столько лет прошло. У меня на лица вообще память слабая, извините… А вы, надо думать, с обозом атамана Дутова прибыли?… Постойте, вы же замужем за Костей Епифанцевым. Вы, наверное, сейчас к нему и едите, – догадался Иван.
– Да-да, к нему, вы его давно видели… он здоров… он!?… – это подскочила уже вторая женщина, по всему мать Кости.
– Да как вам сказать, ведь мы в разных полках служим… Но вроде с ним все в порядке, он у нашего атамана в оренбургском полку, сотней командует… Видите ли, я с ним наверное уже месяца два как не виделся, – признался Иван, чувствуя некую неловкость от того, что не может сообщить жене и матери своего сокурсника ничего существенного о нем, и поспешил перевести разговор в более деловое русло, стал расспрашивать о том, как они добирались от Оренбурга…
Как и следовало ожидать, обе женщины преодолели с отступающей армией Дутова тяжелейший путь через голую пронизываемую зимними ветрами киргизскую степь. В дороге от тифа скончались отец и мать Кати. Иван взялся проводить женщин до обоза Семиреченской армии, откуда они уже вполне могли дать знать на позиции, где дислоцировался оренбургский полк, своему сыну и мужу…
Хардины с пониманием отнеслись к три недели не видевшим друг друга супругам. Они сделали все, чтобы те могли уединиться… Хардины путешествовали не просто с комфортом, например, с туалетом внутри, а с невиданными удобствами, из которых «вершиной», конечно же являлось то, что одна из кибиток была оборудована так, что в ней можно принимать ванны. По этой причине в друзья к ним набивалось много всякого беженского народа, но в свою «походную баню» Хардины кроме, конечно, Полины и своих приказчиков никого не пускали. Естественно, вымылся там и Иван… вместе с Полиной. После совместной ванны, смыв с себя «пуд» походной грязи, Иван, посвежевший, в чистом белье, прихлебывая душистый чай, рассказывал Полине, как встретил жену и мать своего однокашника. Рассказал, о том, что они пережили в дороге и как неважно выглядят… Полина со своей стороны выразила бытовавшее среди беженцев общее мнение:
– И как же их атаман довел свою армию до такого жалкого состояния? Все просто возмущены. Привел тифозных, совершенно никуда не годных людей, и это называется генерал…
Иван в ответ несогласно покачал головой:
– Нельзя так строго судить Поля. Я хоть лично не знаком с Дутовым, но еще в училище много о нем слышал. Он ведь буквально за год до моего поступления ушел оттуда. Все юнкера, кто у него учились, в один голос отзывались о нем, как о прекрасном преподаватели и редкой души человеке. Просто не каждый хороший человек и даже отличный педагог способен руководить, когда вокруг такой хаос, командовать той же армией. Дутов, видимо, не может, а Анненков, про которого вряд ли можно сказать, что он душевный человек, зато он может отлично командовать в любой, даже самой тяжелой обстановке, как говорится, каждому свое…
Вскоре после свидания с Полиной Ивану по возвращению в полк пришлось участвовать в серьезной сабельной сшибке. Первопричиной данного событии стала гибель разъезда состоящего из казаков усть-каменогорского полка, случившаяся где-то за несколько дней до того. Полковой разъезд обнаружил в степи конную разведку красных, численностью не менее взвода. Казаки стали неспешно рысью уходить, «заманивая» противника поближе к расположению основных сил полка. Урядник, старший разъезда, почему-то решил, что это обычный взвод красных кавалеристов, набранных из мобилизованных крестьян, которых они презрительно именовали «ездящей пехотой». Но на этот раз он непоправимо ошибся, то были «каширинцы», красные оренбургские казаки из знаменитого полка Степана Разина. Красные сразу пустили коней в намет и стали быстро настигать вовремя не перешедших с рыси на галоп белых. Догнали они их в степи и всех без остатка изрубили. Когда Иван увидел привезенные в расположение полка тела казаков из того разъезда, он по «качеству» сабельных ударов сразу определил, что у противостоящего им противника наряду с «ездящей пехотой» имеются искусные и беспощадные рубаки, казаки, перешедшие на сторону большевиков. Эта «летучая красная разведка» еще два раза в течении недели так же без остатка «вырубала» разъезды белых, правда уже не из полка Ивана, после чего за ним стали «охотиться», но сначала безуспешно…
На этот раз разъездом командовал немолодой вахмистр из станицы Уваровской, и он издали успел заметить «летучий взвод» и заблаговременно начать отход… Что заставило красных опять во весь опор начать преследование, хотя до «беляков» было и приличное расстояние, и они сразу стали уходить, что было мочи, нещадно нахлестывая коней? Может быть, их удачливость и неуловимость вскружила каширинцам голову, может понадеялись на своих отличных лошадей… Впрочем, они и на этот раз почти догнали белых, когда опытный вахмистр, срывающимся от быстрой скачки и естественного страха за жизнь голосом, приказал стрелять и начал стрелять сам… Стреляли не столько для того, чтобы попасть в преследователей, сколько для того чтобы их услышали свои. И они услышали. Иван понял из раздающейся издалека беспорядочной стрельбы, что там происходит боестолкновение и лично повел находящуюся под седлом дежурную полусотню на звук выстрелов…
Иван увидел уже конец драмы, красные гнали по полю припадавшего на одну ногу уже обезоруженного вахмистра, последнего оставшегося в живых из того разъезда. Они, видимо, намеревались как-то по-особому половчее его разрубить. Но тут красные заметили скачущих на них белых, потому вахмистру посчастливилось остаться в живых. Уйти, на уже измученных довольно долгой погоней лошадях, у красных не было никакой возможности, и они решили принять бой с вдвое превосходящими их числом белыми…
Оренбургские казаки в отличие от сибирских не все встали за белых. У них имело место довольно сильное имущественное расслоение на казаков зажиточных и голытьбу, и естественно голытьба «клюнула» на большевистскую агитацию, обещавшая, что «кто был никем, тот станет всем». Но они тоже с малых лет учились скакать на коне и владеть шашкой. А то, что в том взводе были собраны, несомненно, лучшие из лучших в боевом ремесле стало ясно сразу, как только искры посыпались от звонкого лязгания, соприкосновения клинков. Особым искусством управления конем и владения шашкой отличался командир того отряда. В ходе бешеной рубки, длившейся безостановочно минут десять, он лично сумел зарубить двух белых казаков, в том числе одного усть-бухтарминца. К тому времени численное превосходство белых начало сказываться – почти половина коней каширинцев уже не имели в своих седлах всадников и разбегались кто куда, некоторые волоча за ноги застрявшие в стременах своих обездвиженных хозяев. Красный командир в черной папахе с красной лентой наискось, видя такое, решил попробовать уйти и нещадно пришпоривая взмыленного коня, поскакал проч. За ним устремился ординарец Ивана и на более свежей лошади быстро стал его нагонять… Каширинец остановился, неожиданно резко развернул коня и ловким движнием шашки отведя клинок преследовавшего, острием ткнул его прямо в горло. Встречное движение было настолько сильно, что клинок застрял в шейных позвонках и каширинец довольно долго извлекал его, уже из горла лежащего навзничь ординарца Ивана… Иван оказался ближе всех. Почему-то произошедшее его, всегда в бою невозмутимого, буквально взорвало. Этот красный в ходе скоротечного боя уже зарубил подряд трех его подчиненных. Конечно, надо было бы убить его либо из карабина, или догнать сразу нескольким казакам… Но Иван решил, что красный казак должен погибнуть так как он убивал сам, должен быть зарублен и зарублен им лично. Ничем не оправданный риск, но Иван в тот момент не владел собой. Похоже, понял это и каширинец, понял что его не будут стрелять, а будут рубить, и скорее всего решил продать жизнь подороже, и конечно обязательно убить этого офицера, который так горячо на него кинулся… Единственно, что не учел красный казак, что Иван учился в Оренбургском юнкерском училище и отлично знал все секретные сабельные приемы оренбургских казаков, в том числе и тот, который решил применить каширинец на этот раз. Он не стал встречать Ивана лоб в лоб, и состязаться с ним в сабельном фехтовании, он вроде бы стал