– Ну что ж, прошу… присаживайтесь, откушайте с нами, выпейте, Василий Васильевич, – миротворческим тоном пригласил непрошенного гостя к столу Ипполит Кузмич.
Несмотря на гудящую от березового пламени печь внутри кибитки было довольно прохладно, так как ветер задувал во все щели и за столом женщины сидели в накинутых на плечи шубках. До того довольно оживленная беседа с появлением Арапова прервалась, и воцарилось напряженное молчание. Тем не менее, бывший хорунжий вроде бы проявлял самые мирные намерения. Он расстегнул свой полушубок, снял папаху, предварительно стряхнув с нее налипший снег, перекрестился на образ, взял поданный хозяином бокал с шампанским:
– С Новым годом, и за здоровье присутствующих дам!
При этом тосте, Лиза состроила презрительную мину на лице. Провозглашать здравие дам, когда год назад, публично, как собаку застрелил ни в чем не повинную девушку…
Арапов не сомневался, что изображать благовоспитанность ему придется не долго, ибо, вот-вот должен произойти какой-нибудь инцидент, который неминуемо перейдет в столкновение с обязательным применением оружия и кончится кровью и насилиями. Он хорошо знал нравы своих «сослуживцев» по карательному отряду, как легко и быстро, особенно будучи пьяными, они стервенеют, рубят и стреляют без разбора – он и сам был одним из них. Наверняка они станут нагло навязываться в уже сложившиеся компании, приставать к женщинам и сцепятся с такими же пьяными легкоранеными казаками, отпущенными из госпиталя к семьям. Так же вполне вероятно, что кто-то из казачек, чьи мужья сейчас держат фронт, бросят заслуженный упрек «опричникам», пьянствующим в тылу, и тогда…
Васька ждал, когда в лагере начнется заваруха, и на фоне стрельбы и всеобщего шума на крики семьи Хардиных никто уже не обратит внимания. Он приставит наган к голове купца и заставит отдать все ценности и деньги, а потом, если шум в лагере будет продолжаться достаточно долго, свяжет отца и мать и на их глазах изнасилует дочь. Дальше по обстоятельствам, либо отдать все семейство своим сотоварищам, к тому времени уже ставшими в лагере хозяевами, а самому найти коня и скрыться… Если же опричникам не повезет и они не смогут овладеть лагерем, он просто перестреляет все семейство и опять же скроется… Но нежданное присутствие Полины, заставило Арапова на ходу менять заранее продуманный план…
Васька всегда завидовал Ивану. Тот и в корпусе был в отличие от него на хорошем счету, и благополучно окончил его, и в юнкерское поступил, потому и офицером он стал раньше его, и в чинах опережал… и женился на первой невесте в станице. А сейчас их вообще не сравнить, Васька разжалованный рядовой казак, презренный «опричник», а Иван есаул, комполка, на хорошем счету у Анненкова. И еще, Арапов уже давно, по-своему, по-хулигански, или как это говорили в Бухтарминском крае, по варначески, жаждал обладать Полиной. Но еще никогда ему и близко не выпадало такой возможности. Об этом ему только и оставалось, что мечтать. И вот, наконец, такая возможность представилась.
Полина, увидев Ваську, не испугалась, лишь посетовала про себя, что их такое относительно уютное празднество нарушено. Но Васька вел себя вполне учтиво, и она перестала о нем думать. Ее мысли блуждали далеко, за этой многоверстной стеной сплошного бурана, в степи под Сергиополем с Иваном, в милой Усть-Бухтарме, с родителями. А Васька, жадно проглатывая поставленную перед ним еду, умудрялся одновременно энергично двигать челюстями и незаметно исподлобья не отводить от нее глаз. С уже сильно заметной беременностью, еще более округлившей ее, в накинутой на плечи короткой беличьей шубке, она ему казалась желанной как никогда прежде. Он успевший познать за свою недолгую жизнь очень многих женщин, самых разных национальностей и сословий, часто их просто насиловавший… он уже давно исподволь думал о ней, он хотел ее всегда и сильнее кого бы то ни было. И вот сейчас, это наконец могло свершиться, он осуществит свою самую вожделенную мечту, он не просто овладеет ею, он возьмет ее силой, и не только… он нанесет смертельное, несмываемое оскорбление ненавистному Ивану. Эта мысль вытеснила из головы все прежние расчеты, хотя о золоте купца Хардина Васька, конечно, не забыл…
Штабс-капитан Сальников, выпив несколько рюмок плохого самогона, почему-то решил, что со своей малочисленной инвалидной командой сумеет утихомирить все более наглевших незваных гостей. Поводом же послужило откровенное приставание одного из «опричников» к его старшей дочери. Сальников сначала кинулся на хама с кулаками, затем, выскочив из палатки, стал звать своих караульных. Его тут же свалили и начали избивать. Несколько караульных и присоединившихся к ним «лазаретных» отпускников все же поспешили штабс-капитану на помощь. Началась драка, перешедшая в стрельбу. Сразу застрелили двух «опричников» и одного «лазаретного». Каратели, уже давно томившиеся от вынужденного «простоя», моментально озверели. А убивать и насиловать, им по большому счету было все равно кого. Главное, получить хотя бы сиюминутные животные удовольствия, причинять страдания другим – это им нравилось более всего. Они уже настолько привыкли, что не могли без этого обходиться, как пьяница без спиртного, а кокаинист без кокаина…
Сальникова сразу убивать не стали. Поступили как обычно, когда наводили «порядок» в новосельских деревнях. На глазах отца прямо на снегу изнасиловали жену и обеих дочерей не пожалев и двенадцатилетнюю младшую. Тем временем вакханалия насилии охватила уже весь лагерь, оказавшийся в руках извергов, которых атаман держал на службе, потому как мало кто из нормальных людей согласился бы на такого рода «работу», которую он хоть и не одобрял, но считал необходимой – наводить животный страх на непокорное население, подрывая жестокостью его волю к сопротивлению.
Арапов, как только понял, что в лагере началось то, что он с таким нетерпением ждал, прекратил играть в галантность и со словами: «Ну, вот и кончен бал», – выхватил наган и ударом рукоятки в лоб оглушил купца. Когда Антонина Власьевна закричала и бросилась к упавшему мужу, он хладнокровно сначала трижды выстрелил в нее, а потом столько же в онемевшую от ужаса Лизу. Васька собирался насиловать Полину, насиловать долго и изощренно потому… потому ни Лиза, ни жена купца ему были уже не нужны. Сам же Ипполит Кузмич был еще нужен, он должен был быть приведен в чувство потом, после Полины, чтобы сообщить под страхом смерти, где лежат его золото и деньги, если ему не удастся найти их самому. Но сначала Полина и только она…
Полина стояла в углу кибитки, чуть наклонив голову, застыв в оцепенении с едва не выскакивающими из орбит глазами.
– Ну, что Полина Тихоновна?… Пожалуйте. Теперь, надеюсь, нам уже никто не помешает, – хищно скалил зубы Арапов. – Прошу раздеваться… Или вам помочь?
Дверь кибитки кто-то рванул с такой силой, что отлетел внутренний засов, в проеме из вьюжной ночи появился рослый опричник в распахнутом тулупе, с шальными глазами… Но увидев Арапова и окровавленные распростертые тела остановился в нерешительности.
– Пошел отсюда… это все мое!! – жутким фальцетом заорал Васька. Иди других ищи, здесь баб полно… все наши будут!
Но «опричник» застыл в дверях, таращился и не уходил.
– А ты это… Арап… ты, что же их тут всех раскассировал?… А эту чего ж оставил? Не вишь она ж брюхатая… а на морду да… на морду ничего, и буфера подходящие…
Полине от последних слов, сопровождаемых протягиванием длинной руки к ее груди, сразу вышла из состояния ступора, она отбросила руку и кинулась прочь, мимо пьяно качнувшегося в сторону «опричника».
– Стой сука! – рванулся следом Васька, отбрасывая мешающего ему пьяного.
Откуда взялись силы у Полины, которая до того, мучимая токсикозом, даже ходила с определенными трудностями? Но сейчас она легко и быстро бежала сквозь пургу и снег, инстинктивно бежала туда, где была сооружена временная конюшня с коновязью… А вокруг шел настоящий погром и разграбление победителями вражеского лагеря. Пытавшихся сопротивляться, тут же рубили и стреляли, стоял стон плачь пронзительные детские крики, мольбы о помощи. Женщин выволакивали из палаток, юрт, кибиток, валили на снег, срывали одежду… а кто-то под шумок набивал заблаговременно приготовленные переметные сумы и мешки ворованным.
Полина без платка, одев на бегу шубку в рукава, добежала до коновязи. Ей сразу, почуяв хозяйку, ржанием отозвался «Пострел». На нем не могло быть седла, но уздечка, которой он и был привязан, имелась. Дрожащими руками Полина отвязала своего коня. Чтобы сесть на него в ее нынешнем положении, да еще без седла пришлось вспомнить давно забытые цирковой трюк, которому она еще до замужества довольно долго пыталась научить «Пострела». Тогда она почти добилась своего, жеребец хоть и не всякий раз, но, подгибал ноги и ложился по ее команде. Но даже тогда, в период регулярных тренировок, конь выполнял команду не чаще чем через раз, а теперь, когда с тех благословенных дней минуло столько времени…
– «Пострел»… ложись!! – не своим голосом закричала Полина.
Жеребец вздрогнул всем телом, заволновался, и, видимо, отчаянный пронзительный голос хозяйки непонятным образом заставил его вспомнить забытую науку – он послушно подогнул передние ноги…
Арапов, не зная расположения лагеря и тем более намерений Полины, потерял ее из виду, что было не мудрено в этой мешанине, состоящей из темени, снега, ветра, мечущихся людей, пламени запаленной кем-то юрты. Он и сам заметался, не зная куда кидаться… Но когда Полина отдавала приказ «Пострелу», он услышал, распознал ее голос и побежал на него. Когда подбежал к коновязи, Полину уже верхом на неоседланном жеребце, подняв воротник шубки скакала прочь из лагеря. Арапов схватил первую попавшуюся лошадь, оторвал от коновязи, вскочил на нее и поскакал следом…
В штабе Семиреченской Армии размножали на гектографе новогодний приказ атамана:
«В первые день нового 1920 года, поздравляю все войска Отдельной Семиреченской Армии, желаю счастья и успехов в ра