-саксонской саге совсем и нет этого мотива). Далее, сама же летопись рассказывает, что едва новгородцы призвали князей для водворения у себя порядка, как последние занялись покорением других племен, променяли Новгород на Киев и начали громить Византию. Есть ли что-нибудь историческое в такой невероятной комбинации? Не ясно ли, что она возникла преимущественно для того, чтобы объяснить начало Русского государства? Возникла, вероятно, в Новгороде, а не в Киеве; причем обстоятельства, взгляды и обычаи, современные автору сказания, перенесены им на время, отделенное от него двумя или более веками (явление весьма обычное в летописях почти всех народов). А главное, где мы видим хотя какие-нибудь серьезные следы иноземного, то есть скандинавского, элемента в составе русской национальности? Если это были князья только со своим родом, со своею дружиною, в несколько сот, даже в несколько тысяч человек, то как могли они в несколько лет распространить имя Руси от Финского залива до Черного моря и до Нижней Волги? Если же эти иноземцы были многочисленным, сильным народом (а все указывает, что руссы были именно таковы), то где указания на их переселение из-за моря в больших массах? Норманисты даже не могут найти их отечество, из которого они будто бы ушли все до единого. Как могли они так быстро и так основательно обратиться в славян, не оставив следов ни в языке, ни в каких-либо памятниках? Неужели пять пока темных для нас названий порогов – вот все, что осталось от скандинавской народности этого многочисленного, энергического и господствовавшего племени?
Если проводить параллели с нашею легендою о призвании варягов, то мы предложим другое сказание, по нашему мнению, ближе к ней подходящее. Прокопий в своем сочинении о «Готской войне» («Война с готами», De bello gothico. – Примеч. ред.) рассказывает следующее событие у племени герулов. Часть этого племени поселилась на Дунае в пределах Византийской империи. Однажды, во времена императора Юстиниана, герулы убили своего царя Охона для того, чтобы не иметь никакого царя, то есть никакой власти. Но потом они раскаялись (конечно, вследствие наступившей неурядицы) и после многих сходок решили отправить посольство на остров Фулу, чтобы там поискать себе князя из их древнего царского рода, так как другая часть герулов удалилась на этот остров. Послы действительно нашли то, что искали; но приглашенный ими князь на дороге умер. Тогда они воротились опять на остров и выбрали другого князя, по имени Тодасий. Он вместе с братом Аордом и с 200 избранными герулами отправился на Дунай. Так как прошло много времени, пока послы успели воротиться, то дунайские герулы соскучились их ожиданием и приняли другое решение. Они послали к императору Юстиниану с просьбою дать им царя. Тот немедленно отправил к ним Суарта, знатного герула, проживавшего в Константинополе. Но едва Суарт начал царствовать, как прибыл Тодасий из Фулы. Непостоянные герулы покинули Суарта и перешли на сторону Тодасия.
Прокопий повествует в этом случае почти как современник, и, если ему переданы были неточно подробности, все-таки в основе этого факта могло заключаться историческое событие. Но что здесь подразумевается под островом Фулой или Тулой? У писателей начала Средних веков под Тулой разумелся какой-то северный остров, который можно толковать Исландией, Британией и Скандинавией. Но, по всей вероятности, это название перешло на север из более южных стран, точно так же, как и название Скифия, которое постепенно видоизменялось и иногда получало весьма широкое применение. В тесном смысле это была нынешняя Южная Россия, в обширном – пределы ее на севере простирались до берегов океана, на востоке терялись в степях Средней Азии. Впоследствии это имя если не в чистом, то в видоизмененном виде сохранилось за некоторыми странами, и преимущественно за Скандинавией, или Скандией? Мы позволяем себе следующую догадку: не отсюда ли происходит и то недоразумение, на котором основан столь распространенный в Средние века обычай производить народы из туманной и едва известной Скандинавии? Если и можно назвать какую страну истинной, а не мнимой vagina gentium, так это древнюю Скифию в ее тесном смысле, то есть южную половину России, с прилегающими к ней частью Дунайской равнины и Карпатской областью. Здесь еще, по известию Геродота, обитали столь многие народы. Отсюда они постепенно расселялись на север и на запад. Впоследствии, когда имя Скифии перенесено было на отдаленные берега северного моря, с этими берегами смешались воспоминания о Скифии как о древнем отечестве, и летописцы начали эти воспоминания приурочивать преимущественно к Скандинавии[21]. То же могло случиться с именем Фулы. Есть указания, по которым с достоверностью можно предполагать, что часть Крыма в Средние века носила название Фула (между прочим см.: Кёппена. Крымский сборник. С. 131). Поэтому легко могло иногда происходить смешение в известиях летописцев: что принадлежало собственно Черноморью, то относилось к берегам Северного океана. Хотя Прокопий в упомянутом рассказе не поясняет, где находился остров Фула; но из других его известий об этом острове можно догадываться, что он смешивал ее с Скандинавией вследствие уже укоренившегося в то время тяготения летописцев к этой полумифической стране. Гораздо вероятнее предположить, что герулы если посылали послов, то посылали не в Скандинавию, а на берега Черного моря, где была их прежняя родина и где оставалась еще часть их племени со своим древним княжеским родом.
Приведенный нами рассказ о герулах с первого взгляда весьма похож на нашу легенду о призвании князей; но сущность его оказывается иная. Герулы посылают за князем не к чуждому племени, а к своему собственному и приглашают правителя не иначе как из своего древнего княжеского рода. От императора они получают в цари тоже человека своего племени. Но самый мотив призвания (внутренняя неурядица) замечательным образом сходится с нашею легендою. Отсюда мы делаем следующее предположение: может быть, подобный мотив и не один раз повторялся в преданиях германских и славянских народов с различными вариантами. Может быть, тот же мотив проник и к нам и возродился в пресловутой легенде о призвании трех варягов для водворения внутреннего порядка. На этот счет мы, конечно, можем делать только предположения. Несомненно то, что подобным мотивом севернорусская легенда пытается объяснить начало русской гражданственности, то есть начало Русского государства. Этот мотив в общем своем виде, то есть как представление о трех братьях – основателях государства, существовал и на юге, в Киеве; но в форме призвания он особенно привился на севере, в Новгороде, потому что здесь упал на благодатную почву: так как призвание князей было обычным делом для новгородцев. Повторяем, во времена Константина Багрянородного этой легенды еще не существовало у Киевской Руси; иначе он, по всей вероятности, знал бы о ней и передал бы ее потомству, точно так же, как Прокопий передал то, что ему рассказывали о герулах. Из одного места Симеона Логофета (византийский писатель первой половины XI века) видно, что в его время существовало предание о происхождении имени Русь от Роса, когда-то над нею царствовавшего. Это темное предание примыкает к таким же вымыслам Средних веков о Чехе, Лехе и Русе, о Словене и Русе и т. п. Замечательно, что норманисты и этого мифического Роса пытались отождествить с варяжскими князьями[22].
VII. Система осмысления народных имен. Происхождение имени Русь
Откуда же взялось название Рось, или Русь, и что оно означает? Лиутпранд говорит, что «по наружному качеству греки называют этот народ русыми (rusios)». Обратим внимание на его толкование. Норманисты, как известно, опираются на Лиутпранда в пользу скандинавского происхождения; следовательно, они должны принять и тот вывод, который в таком случае вытекает из приведенных его слов. Выходит, что руссы получили свое имя от греков, еще живя в далекой Скандинавии; не будучи даже с ними знакомы, они тем не менее усвоили себе изобретенное для них греками название; но это название дома, у себя в отечестве, они не употребляли и следов его там не оставили; а приняли его единственно для того, чтобы, перейдя в среду восточных славян, немедленно сообщить им свое имя от Финского залива до Тамани и закрепить его в особенности за обитателями Приднепровья. Вот к каким несообразностям можно иногда прийти, если положить в основу известие, не очищенное от разных примесей и недоразумений.
В своих поисках за началом русской нации нам удалось напасть на целую систему осмысления народных имен, систему, которая имела широкое приложение во все времена и доселе еще сохраняется во всей силе. Название, сделавшееся давно непонятным, народный говор старается приурочить к какому-нибудь созвучию и таким образом сообщить ему смысл. Черта вполне естественная – непонятное, как бы бессмысленное сделать осмысленным. Эта общечеловеческая черта отразилась у летописцев и перешла в научные труды нашего времени. Мы уже упоминали о названиях «немцы» и «хорваты». Приведем и другие примеры, имея при этом в виду преимущественно мир славянский.
Угличи. Уже Стриттер производил это название от реки Угла, которая потом называлась Орел (впадает с левой стороны в Днепр, на границе Полтавской губернии). Но Шафарик отвергал такое мнение, потому что угличи, по всей вероятности, жили гораздо юго-западнее этой реки. Название угличей потом стали производить от какого-то угла, то есть якобы они первоначально жили в угле между Черным морем и Дунаем (Буджак). Но это объяснение одно из самых неудачных. Дело в том, что рек, носивших название Угла, было несколько в Южной России. А что такое ингулы, как не те же углы? Последнее должно было писаться через юс и имело, конечно, носовое произношение. (Древнейшее известие об угличах находится у Баварского землеписца IX века («Восточнофранкская таблица племен». –