Москвитянине» решительно восстал против такой ереси. Одним из главных его доводов было соображение насчет Игоря, которого в «882 году выносили под Киевом на руках, следовательно, он родился только что перед смертью Рюрика». И в настоящее время Игорю насчитывают при смерти около 70 лет, хотя года за три до нее он предпринял походы на Византию и в Малую Азию, а в самый год смерти с небольшой дружиной отправился за данью к такому свирепому племени, как древляне, и хотя он оставил после себя малолетнего сына Святослава. Если накинуть ему еще десять лет (Никоновская летопись так и делает, относя его рождение к 866 году), тогда вероятность событий пострадает окончательно. Если оставить в стороне легенду о Рюрике, то на основании упомянутых фактов Игорю нельзя дать более 50 лет при смерти; даже дадим ему 60; следовательно, его рождение должно быть отнесено не ранее как к 885 году, то есть ко времени Олегова княжения. Очевидно, Олег был настоящим князем, то есть старшим в княжеском роде, а не каким-то опекуном Игоря, как его изображают. Хороша опека, продолжающаяся почти до сорокалетнего возраста!
Чтобы сделать сколь-нибудь вероятным превращение варягов в славян, накопление стольких завоеваний и распространение имени русь от горсти пришельцев на такое огромное пространство к концу IX века, норманистам надобно отодвинуть пришествие Рюрика с варягами по крайней мере на 100 лет. Но тогда Игорь будет уже не сын Рюрика; между ними придется предположить целый ряд князей. Аскольд и Дир как товарищи Рюрика сделаются невозможными, если им оставить предводительство русью под Константинополем в 865 году. Одним словом, уступкам и предположениям не будет конца, и все-таки антинорманисты не удовлетворятся. Они будут повторять свои докучные вопросы: укажите нам русь в Скандинавии? Куда деваться с россоланами и с нашими реками, носившими название Рось (так как народы получили свои имена от рек, а не наоборот)? Отчего нет скандинавского элемента в нашем языке, если руссы еще в X веке употребляли свои особые имена и географические названия? Отчего никакие иноземные источники не упоминают о пришествии к нам руси? И т. д. Наконец, если годы поставлены произвольно, то нет ли произвола и в самой передаче событий? Повторяю, норманистам неудобно отказываться от 862 года. Г-н Погодин со свойственною ему прозорливостью понял всю опасность подобных уклонений от летописной легенды и не уступает из нее ни йоты. Правда, сам Шлецер усомнился в верности летописной хронологии и позволил себе на этом основании даже совсем отвергнуть Аскольдовых руссов. Но то было не более как столбняк, нашедший на знаменитого критика; так по крайней мере объяснил нам г-н Погодин (Записки Академии наук. Т. XVIII). Напомним, что Карамзин также сомневался в данной хронологии.
Но возвратимся к г-ну Кунику. По поводу исследований Гедеонова он представил между прочим два любопытных соображения. Одно из них относится к следующему известию Бертинских летописей: в 839 году вместе с византийским посольством прибыли к императору Людовику Благочестивому люди, которые называли свой народ рось, а своего царя хаканом[32]. При дворе Людовика заподозрили, что эти люди из племени свеонов. Норманисты ухватились за последнее слово для подкрепления своей теории; но, на беду, тут замешался хакан. Антинорманисты говорили, что хаканами или каганами назывались цари хазарские, аварские, болгарские и князья русские (последнее вполне подтвердилось свидетельством Ибн-Дасты, у г-на Хвольсона, где царь руссов называется хакан-русь); но у шведов никогда не существовал этот титул. Что же сделали норманисты? Они переделали нарицательное хакан в собственное имя Гакон. На опровержения Гедеонова г-н Погодин отвечал просто и голословно, что слова chacanus vocabulo иначе и перевести нельзя как по имени Гакон. Но г-н Куник остановился над этим свидетельством: оно слишком важно. Если допустить, что в 839 году в Южной России существовал народ русь, управляемый хаканами, то норманнская теория должна быть упразднена. Ввиду такого оборота г-н Куник представил целое исследование о том, в каком смысле здесь употреблено слово vocabulum. Посредством разных соображений и сравнений он пытается доказать, что в данном случае это слово означает имя, а не звание. Уже сами сравнения не убедительны; но предположим, что автор действительно разумел имя лица, а не титул. Что же из этого? Разве тут не могло быть самого простого и обыкновенного недоразумения, то есть что западный летописец непонятный ему титул принял за собственное имя? Это обстоятельство не укрылось от г-на Куника, и он тут же приводит примеры подобных недоразумений. А исследование свое заканчивает словами: «Покуда надобно сознаться, что выражение chacanus vocabulo ждет еще своего исследователя». Указываем на это заключение как на образец его добросовестности. По нашему мнению, если есть темный пункт в свидетельстве Бертинских летописей, так это слово «из племени свеонов» (gentis Sueonum). На них-то и следовало обратить внимание норманистов, то есть совершенно определенный этнографический термин и что в данном случае разумелись исключительно шведы. В первой своей статье я уже заявил сомнение относительно этого термина. Да и сам г-н Куник замечает, что тут слово Sueonum может и означать шведский материк. Но предположим, норманистам удалось бы доказать, что относительно этого слова нет ни ошибки в рукописи, ни какого-либо недоразумения у автора или вообще у франкского двора и что под свеонами тут разумеется германское племя шведов; все-таки останется несносный Хакан[33].
Второе соображение г-на Куника относится к параллели, которую он проводит между нашей летописной легендой о призвании варягов и рассказом Видукинда о призвании англосаксов в Британию. Мы уже заметили в первой статье своей, что тут есть только аналогия легендарная, то есть литературная. Рассказ Видукинда о посольстве бриттов и речь, которую они держали, есть также легенда. Сами причины призвания выставлены разные: там зовут чужое племя на помощь, у нас – для господства. Исторической аналогии никакой нет: постепенное завоевание англосаксами Британии происходило на глазах истории; пришельцы сообщили завоеванной стране не одно название Англия, которое утвердилось за нею только по истечении нескольких столетий; они распространили в ней и свой язык. У нас не было ничего подобного. Самое существенное в параллели г-на Куника есть повторение и там, и у нас знаменитого выражения: «земля наша велика и обильна». Но именно эти-то слова и указывают, что мы имеем дело не с историческим фактом, а с легендами. Что значит это выражение по отношению к нашему огромному Северу, когда и маленькая сравнительно с ним половина Британского острова тоже именует себя «великою и обильною землею»? Это показывает только, как в летописях разных народов повторяются одинаковые легендарные мотивы, вроде указанной нами саги о взятии города посредством голубей, которая встречается у нас, у норманнов и у монголов, но ранее других у нас.
По поводу сходных легенд у разных народов укажем на Вильгельма Телля. Вот еще новая, неприятная для норманистов аналогия! Давно ли весь образованный мир верил в Вильгельма Телля как в героя, положившего начало швейцарской свободе? Подвиги его рассказывались так обстоятельно и с такими подробностями, что казалось, и сомнение невозможно. И увы! В настоящее время Вильгельм Телль уже лицо не историческое, а сказочное. Клятва в долине Рютли и другие романтические обстоятельства швейцарского восстания тоже оказываются басней. А возникновение Швейцарского союза объясняется обстоятельствами более естественными и более достоверными. И прежде некоторые ученые сомневались в достоверности упомянутых рассказов; а теперь, после исследований Рилье, они должны быть окончательно отнесены к области поэзии[34]. Начало этих легенд восходит ко второй половине XV века. Известный эпизод о яблоке, которое Вильгельм Телль должен был сбить с головы сына, есть почти буквальное повторение такого же случая, который Саксон Грамматик в своей «Истории Дании» («Деяния данов». – Примеч. ред.) рассказывает о датском стрелке Токко. Рилье полагает, что рассказ этот заимствован швейцарскими хронистами не прямо из Саксона, а из позднейших компиляторов. Мы на это заметим, что вообще трудно уследить пути, которыми разносятся легендарные мотивы. (Почти такая же история с яблоком есть и у нас в былине о богатыре Дунае.) Конечно, швейцарцы слишком привыкли к своему герою, и им тяжело с ним расстаться. На Рилье посыпались возражения. Нашлись люди, которые говорили: «Помилуйте, как же Вильгельм Телль не существовал, если предания о нем до сих пор сохраняются между крестьянами и они указывают самые места его подвигов?» Вот в том-то и дело, что первоначально крестьяне узнали о нем не из преданий, а из книг, конечно, при посредстве грамотных людей.
Кстати, в подтверждение моего мнения о том, что в Средние века была особая наклонность выводить народы из Скандинавии, могу прибавить еще пример швейцарцев. У них также существовало предание, по которому население лесных кантонов произошло от норманнских выходцев: они пришли из Швеции и Остфрисландии еще в первые века нашей эры, под начальством трех вождей (и опять число «три»). Предание это не имеет никаких исторических основ и есть домысел досужих книжников.
Итак, чем более мы сличаем сказания, поставленные в начале истории каждого народа, тем более убеждаемся, что это факты не исторические, а литературные и что у нас было то же самое, несмотря на уверения г-на Погодина, будто наша история шла каким-то иным путем (не историческим) и будто наши летописцы передавали только сущую правду. Он спрашивает: что легендарного нашел я в известии о призвании варягоруссов? «Оно написано так просто, кратко, ясно». Правда, написано коротко и ясно. Но потому-то и не имеет никакого вероятия. В баснях все совершается очень просто и все препятствия обращаются ни во что. Путешествие апостола Андрея в Новгородскую землю, Кий с его путешествием в Царьград и другие подобные рассказы тоже ясны и просты; но кто же решится утверждать, что это исторические факты?