Возвращаясь к летописному сказанию о призвании варягов, предположим свое соображение о том, когда это сказание получило ту искаженную редакцию, в которой оно дошло до нас.
Мы заметили, что до XIII века ни одно произведение, кроме летописи, не упоминает о призвании Рюрика с братьями, а главное, не смешивает русь с варягами. Для исторической критики важно именно последнее обстоятельство: вся норманнская система, как известно, построена на этом смешении, то есть на искажении первоначальной летописной редакции; без этого искажения басня о призвании варягов рушится сама собой. В эпоху дотатарскую мы можем указать только одного писателя, у которого встречается намек на смешение варягов с русью. Это Симон, епископ Владимирский, который в своем послании к Поликарпу говорит по поводу Леонтия Ростовского: «И се третий гражданин небесный бысть Рускаго мира, с онема варягома венчався от Христа, его же ради убиен бысть». Ясно, что он двух киевских мучеников считает варягами и в то же время относит их к Русскому миру. Неверное представление об этих мучениках как о варягах было нами указано выше. В словах Симона, очевидно, слышится знакомство с Повестью временных лет, но, конечно, уже не в ее первоначальной редакции. В произведениях XII века (не говорим уже об XI), повторяем, кроме летописи, нигде нет намека на какое-либо тождество руси и варягов: искаженная редакция летописного сказания о варягах еще не была известна людям книжно образованным. Послание Симона к Поликарпу написано около 20-х годов XIII века. По этому поводу вновь утверждаем, что в самой летописи смешение варягов с русью по всем признакам произошло не ранее как во второй половине XII века, и произошло от невежественных списателей и сокращателей[62]. Но и в XIII веке искажение это проникло не во все списки летописи; как то доказывают: упомянутый выше летописец патриарха Никифора, написанный в Новгороде в конце XIII века, отрывок Иоакимовой летописи, основанный на не дошедшем до нас начале Новгородского же летописца, и указанные мной польские историки Длугош и Стрыйковский, имевшие под рукой древние юго-западные списки нашей летописи. Любопытно, что приведенный сейчас первый намек на смешение руси с варягами мы встречаем на северо-востоке России во Владимире на Клязьме. Любопытно, что Симон после упоминания о мучениках-варягах немного ниже, по поводу печерских постриженников, ссылается на «старого летописца Ростовского». А этот летописец едва ли не был Ростовский список все той же Киевской летописи. Предлагаем вопрос: искаженная редакция, смешавшая русь с варягами, не утвердилась ли именно в той группе списков, которые распространились преимущественно в Северо-Восточной России?
Прежде нежели в достаточной степени были изучены и проверены источники, прежде нежели восстановлены и освещены факты действительно исторические, русская историческая литература уже была богата разными теориями и системами для объяснения нашего древнейшего периода. Рядом с системами норманнской, славяно-балтийской, угро-хазарской и пр.[63] возникали теории быта родового, дружинного, общинного или вечевого, вотчинного и т. п. Зачем прибавлять к ним еще теорию (если можно так выразиться) дружинно-разбойничью? Появление дикой, наезднической шайки в среде оседлого, земледельческого населения и развитие из нее, как из зерна, государственной жизни – эта теория была бы еще более искусственна, чем предыдущая. Русское государство так же, как и все другие, произошло из борьбы племен и народов между собой. На данном пространстве из массы одноплеменных и разноплеменных элементов выделяется наиболее воинственный, наиболее способный к единению народ, который постепенно подчиняет себе соседей и распространяет свое господство обыкновенно до тех пределов, где встречаются или естественные преграды, или не менее сильные народы. Подчинение племен господствующему народу или его вождям, конечно, выражалось данью; но эта дань есть не что иное, как первобытная форма тех податей и повинностей, без которых не существует ни одно благоустроенное общество. Господствующее племя (из которого главным образом составлялись княжеские дружины) собирало дань не совсем даром: оно в свою очередь сторожило, чтобы никакой посторонний народ не грабил и не собирал даней в тех же местах; а вместе с тем оно вносило в страну кое-какой суд и кое-какой порядок, то есть начала гражданской организации. Иногда господство одного народа вытеснялось господством другого, более сильного соседа; а этот в свою очередь бывал угнетен иным нашествием или побежден восставшим племенем, которое вновь усиливалось и опять брало верх над своими соседями. Так именно и было на Руси в течение целого ряда веков, которые предшествовали временам более историческим.
Если всматриваться в эту глубь прошедших веков, то можно возвести ко временам довольно глубокой древности (хотя еще туманные) очерки той исторической местности и той группы народов, из которых развилось впоследствии Русское государство. Во времена Геродота и несколько столетий после него в Южной России преобладает племя так называемых царских скифов, живших между Днепром и Доном[64]. Самая священная для них местность, Геррос, где находились могильные курганы их царей, лежала, по всем признакам, около Днепровских порогов (что подтверждается и раскопками могильных курганов). В I веке до Р. X. на тех местах встречаем сармато-славянский народ россалан; а еще вероятнее их победителей и близких соплеменников, распространившихся из-за Дона и Меотийского озера. В первые века по Р. Х. в стране между Днестром и Днепром усиливается западноскифское или восточногерманское племя готы. В III веке мы видим, что они господствуют в Скифии, то есть заставляют платить дань соседние народы, в том числе и россалан, или рокасов (как их иначе называет Иордан). Но очевидно, между этими двумя сильнейшими народами Скифии, то есть между готами и россами, идет упорная борьба за господство в Восточной Европе. Решительный верх, то есть кому будет принадлежать честь созидания великого восточноевропейского государства, немецкому или славянскому народу?[65] По всей вероятности, в связи с этой борьбой немцев и славян являются из-за Волги болгаро-гунны, которые вместе с аланами не только разрушают владычество готов в Южной России, но и самые готские народы вытесняют за Днестр, а потом за Дунай и за Карпаты. Очевидно, толчок к так называемому Великому переселению народов дан был еще движением восточнославянским.
В VI веке русское племя снова выплывает на поверхность. В этом веке встречаем его в исторических известиях, кроме общих имен скифов и сарматов, также под именами роксолан, антов и тавроскифов (Иордан, Прокопий, Маврикий). Временное германское владычество уничтожено; но, очевидно, затем наступает долгий период трудной и упорной борьбы как с соплеменниками, так и с дикими угро-тюркскими народами. В нашей летописи отголоски этой борьбы слышны в преданиях о насилии обров и хазарской дани. В то же время русь возвращается к своей объединительной деятельности и собирает вокруг себя соплеменные славянские народы, которые, конечно, подчиняются ей не по доброй воле, уступают только силе оружия. Со второй половины IX века начинается период славы и могущества. Нападением на Царьград в 865 году и походом на Каспийское море в 913 году русь заставила говорить о себе византийских и арабских писателей[66].
В X веке, когда источники проливают уже яркий свет на нашу историю, мы видим русь господствующей от Новгорода до Тамани и все это пространство объединенным под властью того княжеского рода, который сидел в Киеве, то есть в земле полян или руси по преимуществу. Но и в этот вполне исторический период в иноземных источниках встречаем прежнее разнообразие по отношению к нашему народному имени. Арабы более постоянны в употреблении имени русь; но византийцы наряду с этим именем продолжают называть ее сарматами, скифами и преимущественно тавроскифами. Даже для писателей XII века Киев есть столица Тавроскифии, Галиция – страна тавроскифская и т. п. Мы уже говорили прежде, что чрезвычайное множество народных имен в средневековых источниках по отношению к какой-либо стране вносило большую запутанность в историографию; но пора сознать, что менялись и разнообразились имена, а народы по большей части оставались те же самые.
Итак, основателем Русского государства не была какая-то дикая, сбродная шайка, жившая за счет оседлого населения. Нет, это было энергичное могучее племя, выделявшее из себя военные дружины, которые считались иногда десятками тысяч человек. Мы уже сказали, что оно долго жило на азовских и черноморских пределах греко-римского мира и, конечно, не бесследно для своего умственного развития. Часть сарматов-роксолан даже завладела древним Боспорским царством и, конечно, опередила других своих соплеменников на пути гражданственности. Это так называемая Русь Тмутараканская, впоследствии отрезанная и затертая новым приливом дикарей, каковы половцы и татары. Во второй половине IX века, когда проясняется наша история, руссы являются не только воинственным, но и торговым народом и притом смелыми, опытными моряками; русские гости проживают подолгу и в Константинополе, и в Поле, и в хазарском Итиле. Своею наружностью и суровой энергией руссы, очевидно, производили впечатление на южных жителей. Высокие, статные, светло-русые, с острым взором – вот какими чертами описывают их арабы (теми же чертами Аммиан Марцелин изображает аланов); при бедре широкий, обоюдоострый меч с волнообразным лезвием; на левое плечо наброшен плащ, вроде древнегреческой хламиды. Руссы остались славянами; но, очевидно, у этих восточных славян выработался тип несколько отличный от западных; что вполне естественно, если возьмем в расчет различие географических условий и прекращение с другими этнографическими элементами.