После этого их пригласили в столовую на обед. К обеду к княгине приехала ее давняя подруга. В отличие от княгини, она была замужем, очень этим гордилась и вспоминала своего мужа где только можно.
Когда Евдокия Ивановна представила ей молоденькую девицу, она восприняла это как очередную блажь подруги и довольно равнодушно приветствовала Катеньку.
За столом обе подруги вели оживленный разговор, нисколько не стесняясь девушки. Но та слушала их вполуха, потому что людей, о которых шла речь, она не знала.
Но вот Нинель Александровна сказала:
– Ах, Евдокия, слышала ли эту ужасную историю о нападении на дом Шеховских, представляешь, там трое убитых!
Со стороны Катеньки раздалось всхлипывание, и она упала со стула.
– О господи, что с ней стряслось? – удивленно спросив, вскочила с места Нинель.
– Я тебе потом объясню, – тихо сказала Голицына, звоня в колокольчик.
Появившейся прислуге она приказала немедленно принести из ее будуара флакончик с нюхательной солью. Катенька лежала в обмороке, но ее щеки начинали розоветь. Когда княгиня поднесла к ее носу флакончик, Катенька чихнула и попыталась сесть.
– Как ты себя чувствуешь, моя дорогая? – озабоченно спросила Голицына. – Может, тебе лучше полежать?
– Нет, спасибо, Евдокия Ивановна, мне уже лучше, я сейчас встану.
Она с трудом уселась за стол и залилась горючими слезами.
– Прошу вас, расскажите, что там произошло у Шеховских? – сквозь слезы твердила она.
– Так что случилось, сын князя убил трех бандитов, пробравшихся в дом. А четвертого связал и только после этого вызвал полицию и жандармов, – сообщила Нинель Александровна, заинтригованная до невозможности поведением незнакомой ей до сегодняшнего дня девушки.
Бледное лицо девушки порозовело, и она, еще шмыгая носом, спросила:
– А с самими Шеховскими ничего не случилось?
– Нет, насколько я слышала, ничего, они не пострадали, – все еще недоумевая, ответила Нинель Александровна.
– Милочка, может, расскажете нам, что вас потрясло в моих словах? – спросила она, игнорируя взгляды Голицыной.
Катенька, уже вполне пришедшая в себя, защебетала:
– Ах, понимаете, князь Шеховской большой друг моего папеньки, а тот сегодня отправился к ним с визитом, вот я и расстроилась, услышав ваши слова.
– О, так ваш отец хороший знакомый князя, – совершенно другим тоном заговорила ее собеседница. – А кто будет ваш папенька?
Когда она услышала, что папа Катеньки крупнопоместный помещик и владелец большого дома в Петербурге, ее тон резко изменился, в нем появились заискивающие нотки.
Княгиня наблюдала за своей подругой с невозмутимым лицом, но в душе у нее скребли кошки.
«Боже мой, что делает с нами время, – думала она, – как меняет человека недостаток средств. Разве Ниночка раньше была такой. Сейчас ведь начнет напрашиваться с визитом к Катюше. Нет, надо этот разговор прекращать».
Она позвала прислугу и попросила подать десерт.
– Ох, дорогие мои, прошу вас немного помолчать и попробовать десерт. Я совершенно недавно узнала его, от одного знакомого, только что приехавшего из Мадрида, он такой специфически испанский! Вы будете просто в восторге.
На несколько минут за столом воцарилось молчание, затем, когда десерт, действительно оказавшийся очень вкусным, подходил к концу, княгиня сказала:
– Катенька, ты иди, пожалуйста, в библиотеку, почитай книгу, что я тебе показала, а мы немного позлословим с Ниночкой.
Когда Катенька закрыла за собой двери, Голицына раздраженно воскликнула:
– Нина, это переходит все границы, ты явно не хотела понимать моих намеков, это просто моветон с твоей стороны.
Но ее подруга только усмехнулась:
– Оставь, дорогая, этот тон, он совсем тебе не идет. Я уже поняла, что ты не хочешь, чтобы я ближе познакомилась с этой семьей. Но ты не можешь держать монополию на все мои знакомства, если я захочу, то без труда это сделаю и без тебя. А еще мне кажется, что твое объяснение причин, по которым ты пригласила эту девочку, очень натянуто, и ты что-то задумала.
«Вот так, – подумала Евдокия Ивановна, – в кои веки скажешь правду, а тебе совершенно не верят. Если бы придумала что-нибудь другое, поверили бы сразу».
– Знаешь, дорогая, я не собираюсь оправдываться перед тобой, что хочу, то и делаю.
Нинель Александровна хитро улыбнулась.
– Дуся, мы так давно знакомы, признайся, ты хочешь с помощью этой девочки восстановить испорченные отношения с Шеховским?
Княгиня начала говорить:
– Как ты можешь… – и осеклась.
«А ведь действительно, Ниночка права, началом всему послужили именно такие мысли, и только Катенькины таланты свернули меня в другую сторону», – подумала она.
– Ниночка, давай оставим эти проблемы, – сказала княгиня и отдала распоряжения неслышно возникшему лакею:
– Антуан, будь любезен, бутылку мадеры нам подай.
Через мгновение на столе появилась открытая бутылка вина и два фужера, в которые Антуан опытной рукой налил янтарный напиток.
– Вот попробуй, дорогая, это вино не подделка, которую можно купить в наших лавках, – сообщила Голицына, – эту партию я сама закупила у португальского купца в Париже, а сейчас можем под него закончить наш десерт.
Разговор свернул у женщин на домашние проблемы, плохое здоровье Ниночкиной внучки, и через час княгиня проводила до дверей слегка подвыпившую гостью.
Затем она поднялась в библиотеку, где в кресле сидела Катенька и внимательно читала учебник математики.
«Однако, действительно, девушка влюбилась, – решила Евдокия Ивановна, – по крайней мере, в этом возрасте эта наука меня еще не увлекала».
– Катя, тебе не надоело, ты, наверно, меня заждалась? – спросила она девушку.
– Нет, нисколько, мне было интересно, я и не подозревала, что можно увлечься цифрами, – ответила та.
– Скажи, Катюша, – вкрадчиво начала княгиня, – когда ты упала в обморок, ты испугалась за Николая Андреевича?
Катенька запунцовела.
– Да, – чуть слышно сказала она, – очень испугалась, а это плохо? Ведь он теперь сын князя, и мне не стыдно им увлечься.
Голицына, которая никогда не видела Николку, но прекрасно помнила князя в молодости, не удивилась такому признанию, в свое время Шеховской сразил своим блистательным видом немало сердец. И если его сын пошел в него, то этих сердец будет немало и у него.
Вскоре Катенька засобиралась домой, они договорились о следующей встрече и расстались. Катенька уехала на новеньких резных санках, закутанная в меха. А Голицына, вздохнув, пошла заниматься дальнейшими делами, которых с ее неугомонным характером было множество.
Когда Катенька приехала домой, то думала, что сильно припозднилась и что папенька будет ругаться. Но оказалось, что Ильи Игнатьевича до сих пор нет. Из-за чего Фекла находилась в расстроенных чувствах и даже не обратила внимания на Катенькин приезд.
«Ну что же, тем лучше», – подумала девушка и, раздевшись с помощью горничной, быстро исчезла в своей комнате.
Уже было совсем поздно, когда дверь подъезда загромыхала. Дворник, ринувшийся ее открывать, чуть не получил в глаз от пьяного в дым помещика.
– Ты что, ик… твою мать, ик… двери хозяину не открываешь, ик… сейчас схлопочешь по морде у меня, – грозно, как ему казалось, говорил он.
Дворник радостно осклабился.
– Ваше благородие, ну наконец-то вы как надо отдохнули, а то мы все печалились, что скука вас одолела.
– Ты что там несешь… ик! – уже не с такой силой прозвучали слова Вершинина. – Где Фекла, почему не встречает? Я тут вас всех на три щепки расколю, смотрите, у меня не забалуете!
– Да здесь я, здесь, Илюша! – выскочила уже в ночной одежде Фекла с накинутым на плечи халатом. – Садись, милый. Сейчас сапожки снимем, вот так хорошо, а сейчас вторую ногу давай.
Сняв с него сапоги, она уже совершенно другим тоном обратилась к дворнику и кучеру:
– Так, вы, двое, быстро барина отнесли в опочивальню. Ты, Варька, – обратилась она к служанке, – быстро тут все прибери. И одежу всю вычисти, а то видишь, вся в снегу и грязи изгваздана, и смотри спать не ложись, пока все не сделаешь, вскорости приду, проверю.
Она пошла в спальню, чтобы проконтролировать, как там дела. Но принесенный в опочивальню и уложенный в кровать барин неожиданно вернулся к жизни.
Уже раздетый, в шлафроке, с сеткой на голове он потребовал себе гитару и срывающимся голосом пел романсы своей молодости, признавался Фекле в любви, ругая себя, что не нашел смелости взять ее в жены.
Фекла, которая слышала это далеко не в первый раз, сидела рядом, гладила его по голове и, конечно, говорила, что лучшего мужчины не видела в жизни, что, собственно, было истинной правдой.
– А ты знаешь, мы ведь с Шеховским сговорились, я Катьку за его Николку отдам, – неожиданно почти трезвым голосом сказал Вершинин.
Фекла, услышав такое, непроизвольно ахнула.
– Ну что ахаешь! – рассердился помещик. – Я что, за нищету ее выдаю, парень богат, красив, у государя на слуху, да и Катька к нему неровно дышит. Все одно к одному и получается. Да и титул у нее будет, у меня вот титула не было никогда.
Он выпустил из рук гитару, и та, загремев, упала на пол.
– Вот видишь, из-за тебя даже гитару уронил, – сказал он Фекле, улегся на кровать и захрапел.
Андрей Григорьевич проснулся утром с ощущением, что он вчера что-то натворил. В молодости такое ощущение было у него, когда, проиграв в запале последние деньги, он просыпался с угрызениями совести, клялся никогда не брать колоду в руки. Голова жутко болела, во рту как будто нагадила стая кошек.
Он крикнул в темноту:
– Энгельбрехт!
Но вместо Энгельбрехта к нему подбежал молодой лакей. Позавчера наконец пришел обоз из Энска с вещами и людьми, и Энгельбрехт мог заняться руководящей работой.
– Что ваше сиятельство изволит? – подобострастно спросил парень.
– Сиятельство изволит выпить квасу, мать твою, – выругался князь. «Энгельбрехт бы не спрашивал, а уже пришел с ковшиком», – подумал он.