Он посмотрел на меня искоса, покачал головой понимающе и вроде бы даже сочувственно:
— Ручки… Воры пусть народное питание воруют, а тебе ручки марать неохота, так — нет?
И вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
Его сапоги пробухали по коридору. Значит, к Фролу Моисеевичу не пошел. К начальнику? Пусть! Антонов с ним тоже церемониться не станет.
Когда пришла секретарша начальника Клава и сказала, что меня срочно требует к себе Антонов, я и тогда не подумал, что это связано со щетинистым «так — нет». Но когда увидел его в приемной, сопящим над какой-то бумагой на уголке Клавиного стола, то понял: начальник отнесся к злосчастной хлебной карточке умершего мальчика иначе, чем я.
Щетинистый увидел меня и насмешливо подмигнул.
Я спросил, вложив в голос сколько смог ехидства:
— Кропаем?
— Раз приказано. — Он притворно вздохнул. — Вот и тебе прикажут, куды денешься, старшой, так — нет?
Входя в кабинет, я уже мысленно яростно спорил. И по тону, каким было произнесено: «Явился по вашему вызову!», Антонов, конечно же, сразу все понял. Сказал с миролюбивым смешком:
— Только не кипятитесь, Виктор Николаевич!
Впервые он назвал меня по имени-отчеству, и я, внутренне негодуя, отверг это, как позорную взятку.
— Пять детей… — начал я.
Антонов поднял руку:
— Знаю! И все равно вы не правы. Налицо серьезное нарушение закона.
— Этот грязный тип…
— Неважно, — снова прервал он, теперь уже резче. — Сигнал получен, мы обязаны расследовать. Возьмите с собой Трофимовну и поезжайте по адресу… Ну?
Антонов смотрел на меня взглядом гипнотизера, укрощающего льва.
Но я не лев и он не гипнотизер. Сеанс укрощения сегодня не состоится.
— Не понимаю, товарищ майор, чего мы добьемся? — Я нарочно сказал «мы», чтобы не получилось в его адрес. — Посадят на три года, а у него столько маленьких детей!
— Милиция не определяет меру наказания, товарищ лейтенант, — это дело суда. Милиция лишь выявляет нарушителя закона. В данном случае мы имеем дело с явным нарушением и обязаны — понимаете, обязаны! — принять соответствующие меры.
Да, формально он прав. Ни один законник не станет на мою сторону. И все-таки, не верю, не верю! Антонов ведь не сухарь, не ходячий параграф. Он просто прячется за букву закона, как за щит. Не хочет брать на себя ответственность?
— Так как же? — постукивает выжидающе карандашом по столу.
— Хорошо, поеду.
— Давно бы так… — Антонов встал: кончен разговор.
— Товарищ майор, а если хлебная карточка не будет обнаружена?
На мгновение в его умных глазах сверкнула искра и тут же погасла.
— Странный вопрос! На нет и суда нет.
Вот! Ведь мог он сказать: карточка еще не все, опросите соседей, сходите в магазин, где они получают хлеб, на нефтебазу, может быть, там еще кто-нибудь знает. Но не сказал… И Трофимовна — тоже не случайно, пришло мне на ум. Она хоть и самая здоровая из всех наших милиционеров, мужчин и женщин, но и самая жалостливая.
И все-таки неприятный осадок остался. Нет, майор Антонов далеко не рыцарь без страха и упрека; сходство с Дон Кихотом чисто внешнее. Он не против, чтобы я взял ответственность на себя, а сам взять ее не решился…
Щетинистый топтался у двери с исписанным листком в руке.
— Начальнику заносить или сам возьмешь, старшой?
— Давайте сюда!
Я быстро пробежал глазами безграмотную мазню.
— Живут где?
— Косой взвоз, четырнадцать, — ответил он с готовностью. — Над самой рекой. Летом они рыбки подлавливают — обжираются, так — нет?
Теперь, когда он уже был непрочно уверен в успехе, ему и в голову не приходило скрывать истинную причину своей затеи — черную зависть.
— Поедете со мной! — бросил я, уходя.
— Что ты, что ты, старшой! Мне никак! — обеспокоившись, засуетился он. — И ты, смотри, не проговорись ему, что я. Закон такого не дозволяет, слышишь, старшой, так — нет?…
Я наслаждался его растерянностью и явным испугом. Подлец, наглец и отчаянный трус. Великолепное сочетание!
Косой взвоз, четырнадцать…
Мы с Трофимовной с трудом отыскали дом. Чуть живая избенка в три окна, из трубы жиденький светлый дымок, словно пар изо рта умирающего.
А кругом простор… Белые поля до самого горизонта, под крутым обрывом заснеженная гладь реки. По краю обрыва петляет обледенелый крутой спуск с серой, выбитой машинами и повозками колеей. Дорога кое-где огорожена черно-белыми столбиками, но они больше для украшения, чем для подлинной безопасности. Уж если понесет машину на скорости вниз — не остановят жалкие столбишки!
Зашли в избенку. Хозяйка, измученная женщина лет тридцати, возится у печки.
Ребятишки, мал мала меньше, за столом ждут обеда. Худые, глазенки запали. Что им лишних сто граммов хлеба на рот!
Ох, и незавидная у меня сегодня работенка. Как меня будут клясть в этом доме!
— Вы — Афиногенова?
Запахнула дырявый платок:
— Ну?
— Мы с обыском. Вот постановление.
Даже не смотрит. А мне обязательно нужно, чтобы посмотрела. Там есть такая графа: предмет поиска.
— Вы прочтите. Так положено.
— Нечего у нас искать. Не воры, слава богу, не разбойники. Все добро здесь, за столом сидит.
— К нам поступило сообщение, что вами не сдана хлебная карточка вашего… — тут я запнулся, — …вашего умершего сына Никиты.
Говорю, а у самого сердце переворачивается. Мать! Десять дней назад сына схоронила! А я ей — хлебная карточка.
Даже Трофимовна смотрит на меня ненавидяще. Я нарочно дорогой ничего ей не сказал. Пусть для нее неожиданность. Пусть знает, каких мы здесь ищем преступников.
— Бог мой! — восклицает женщина. — Да ведь карточка-то…
Я не дал ей досказать, повысил голос:
— Если карточка обнаружится при обыске, — дело может пойти в суд и виновные будут строго наказаны. — Обратился к Трофимовне: — Прошу вас пригласить понятых. — И женщине: — Покажите ей, где тут у вас соседи…
У нее сжаты губы, вот-вот с языка сорвутся резкие и обидные слова.
— Пойдем, пойдем, голубушка, — торопливо и ласково взяла ее за руку Трофимовна. — Такой закон…
Они ушли. Я вздохнул с облегчением. Теперь, кажется, порядок! Трофимовна ей все объяснит, что и как сделать.
Ребятишки пялили на меня свои голодные глаза.
— Он челт? — спросила девочка с льняными кудряшками, указав на меня крохотным пальчиком.
— Чертов не бывает! — уверенно сказал мальчонка постарше. — Дядя — красноармеец.
Я погладил его по головке.
— Папка твой где?
— На лаботе, — ответила за братишку девочка. — Он всегда-всегда на лаботе…
Вернулись Трофимовна с хозяйкой. За ними порог робко перешагнули две молодые женщины. Не скинув еще пальто, хозяйка сразу прошла к детям, обняла их со словами: «Маленькие вы мои», одновременно бросая на меня испытующе недоверчивые взгляды, словно я мог в ее отсутствие причинить им какое-либо зло.
— Мамка, есть! — затребовала девочка с кудряшками.
— Обожди, вот дядя уйдет.
— Есть, есть хоцу!
— Накормите их, — предложил я. — Мы тут пока займемся бумагами.
Никаких особых бумаг не было. Нарочно медля, я внес в протокол обыска фамилии понятых, разъяснил им обязанности.
Женщина похлопотала у печки, разлила детям жидкого крупяного супа, они принялись жадно хлебать, забыв обо всем на свете. Я походил по комнате, заглянул для порядка за печку, приподнял на столике в углу чистую тряпицу, заменявшую скатерть.
— Сумка у вас где? Ну, с которой в магазин ходите.
Хозяйка, поджав губы, поставила передо мной пустую соломенную сумку.
— А хлебные карточки?
— Вот.
Я пересчитал. Две рабочих, четыре детских. Все верно, лишних нет.
— Так…
Трофимовна ликующе переглянулась с хозяйкой. Провели они неопытного опера, провели!
Пусть себе думают…
Понятые с напряженным вниманием следили за каждым моим движением, словно я выполнял очень сложный иллюзионный номер и вот-вот должна была произойти потрясающая неожиданность, завершающая фокус.
— При обыске ничего не обнаружено… Прочитайте и распишитесь, пожалуйста, — подал понятым химический карандаш.
Пока они старательно, опробуя каждое слово в отдельности, вычитывали протокол, я смотрел в оконце, выходившее на кручу. Вниз по дороге медленно, словно проверяя путь, скользил газогенераторный зисок, груженный красным кирпичом.
Но вот движение машины убыстрилось, еще, еще. Шофер отпустил тормоза.
Рано! Еще только начало спуска.
Машина стремглав неслась вниз. Что он, с ума сошел?
Зисок исчез из моих глаз — дорога завернула под нависший край обрыва. Теперь появится вновь лишь метров через сто.
— Расписались уже, товарищ лейтенант, — несмело напомнила одна из понятых.
— Сейчас, сейчас… — Я не мог оторваться от окна.
Зисок не появлялся. Время уже, время! Или шофер все-таки опомнился, успел затормозить?
И вдруг послышался удар. Звук донесся приглушенно, будто издалека, и вполне можно было не обратить на него внимания. Но я точно знал: это зис!
Случилась беда!
Схватил со стола ушанку, планшет и кинулся на улицу. Меня проводили недоумевающими взглядами — ведь никто, кроме меня, ничего не видел.
Подбежал к краю обрыва. Вся дорога отсюда как на ладони. Пустая, никакой машины на ней нет. И там, где извилистая серая лента, сползая с берега, расстилается через белую гладь замерзшей реки, — тоже ничего. Словно зиса и не было!
И лишь три одиноких малюсеньких кирпичика едва заметными пятнышками алеют на снегу далеко внизу, под обрывом.
Красные кирпичи! Из кузова!
Я съехал на подошвах по обмерзлому скату, побежал, припадая от боли, к сбитому столбику на обочине.
Далеко внизу, колесами вверх, среди рассыпанного кирпича лежал опрокинувшийся зисок. Мотор заглох, стояла мертвая тишина.
— Водитель! — позвал я отчаянно. — Водитель!
Никто не отозвался.
Подоспела запыхавшаяся Трофимовна.