— Звали, товарищ капитан?
— Да! — Он барственным жестом протянул бумагу. — Гляди, твоя?
У Квашина, в отличие от начальника отделения, была отвратительная привычка говорить «ты» всем, кто стоял на служебной лестнице ниже его, даже женщинам и работникам чуть ли не вдвое старшим по возрасту.
Я посмотрел: заключение из экспертизы. Ну-ка, ну-ка!
На первый вопрос — вызвана ли авария внезапным разрывом шланга — эксперт дал вполне определенный ответ. Да, причиной аварии явилось быстрое вытекание тормозной жидкости через место разрыва при сильном нажиме на педаль тормоза во время спуска машины под уклон.
Ответ на второй вопрос тоже был довольно определенным, хотя и не без словесного тумана: разрыв, скорее всего, вызван в результате предварительного разрушающего внешнего воздействия на наружный слой шланга возле левого заднего тормозного цилиндра, скорее всего, искусственным путем.
Здесь же содержалась и оценка предполагаемой давности «внешнего разрушающего воздействия». Эксперт считал, что повреждение свежее, нанесено не далее, как за двое суток до аварии.
Больше всего места занимал ответ на вопрос, каким орудием поврежден шланг. Эксперт подробно описывал характер повреждения и делал вывод, что оно нанесено «треугольным металлическим инструментом, на примыкающих друг к другу под углом в шестьдесят градусов сторонах которого насечены зубцы, числом от 13 до 26 насечек на один сантиметр длины инструмента».
В переводе на обычный язык это как раз и означало треугольный личной напильник. Тот самый, который таким таинственным образом «пропал» у Андрея Смагина.
Вот бы еще удалось найти это орудие преступления! Юрочка отправился на поиски, даже не заходя в отделение, где его с утра подкарауливал заряженный очередной нотацией Фрол Моисеевич, и до сих пор не подавал никаких вестей о себе.
Пока я читал заключение экспертизы, капитан Квашин смотрел на меня со снисходительной насмешечкой, покачивая головой, словно хотел сказать: эх, молодо, зелено! Потом неожиданно предложил:
— Послушай, а чего ты вообще возишься? Дело подследственно прокурору — им и передай.
— Еще не во всем разобрался, товарищ капитан.
— Тебе-то что? Пусть у них там голова болит. А то в прокуратуре следователи от безделья за ушами чешут, а мы тут за них старайся. Баба с возу — коню легче, верно?
Квашин, в восторге от своего остроумия, улыбался, показывая мокрую розовую десну, и я решил, что он шутит.
— Ничего, конь еще потянет.
— А я говорю — отдай! — Он сразу перестал улыбаться, подбавил голосу. — Провозишься кучу времени, да и дело не простое, незачем в него впутываться. Ты в народную мудрость вслушайся: береженого бог бережет.
Так он всерьез!
— Поговорок много, товарищ капитан. Всем не последуешь.
Он не понял:
— Как?
— Ну, вот, например, такая: речь — серебро, молчание — золото. Вдруг все разом послушаются этой поговорки и станут молчать. Представляете, что будет? Я спрашиваю свидетеля — он молчит. Вы меня спрашиваете — я молчу. Что хорошего?
Квашин обиделся:
— Разговорчики, лейтенант! С начальником как ведешь? Вот возьму и прикажу тебе передать дело прокурору — попробуй тогда не передай!
Тут уж разозлился и я:
— Это дело мне поручил майор Антонов, и он один может его у меня забрать… И попрошу вас впредь называть меня на «вы». Мы с вами на брудершафт никогда не пили и, надо думать, не выпьем.
Вот чего он не ожидал — так не ожидал! Как же, новичок, ниже его в звании на целых две звездочки. Вежливый, «антиллигент», бодай его комар — и тут на тебе!
Его рыхлое полное лицо сразу покрылось испариной, кудрявые рыжеватые волосы словно обмякли, колечки их развились, свисли на потный лоб. Но он еще пытался стать хозяином положения.
— С нашим удовольствием! — усмехнулся, снова обнажая десну под чересчур короткой верхней губой. — Мне еще попроще. А начальник вернется — доложу, какой вы есть дисциплинированный.
Сейчас скажет: а еще фронтовик.
— А еще фронтовик!
Я молча повернулся по-уставному и вышел, кляня себя за несдержанность. Зря связался! До сих пор, по крайней мере, он ко мне не привязывался. А теперь пойдут мелкие укусы по любому поводу и без повода. Знаю я такой сорт людей! Хамы, а сами, скажи им не так, обижаются смертельно. Трусливы, но дай им власть, сотрут в порошок.
А может, — правильно? По крайней мере, будет знать, что получит сдачи. Теперь трижды подумает, прежде чем лезть. Вернулся к себе злой, а у меня Юрочка.
— Все ясно, можешь ничего не говорить! — поднял руку. — С Ухарь-купцом ссорился?
У Юрочки для всех начальников прозвище. Квашнин — Ухарь-купец, Фрол Моисеевич — Череп. Антонов почему-то — князь Серебряный.
— Зря ты! Спорить с начальством, что целовать львицу: страху много, удовольствия мало!
— Какая там львица! — махнул я, еще не остыв. — Кот облезлый… Ну, как у тебя?
Улыбается:
— Поставишь поллитру?
Я обрадовался:
— Да ну!
— Вот…
Достает из сумки бумажку, разворачивает аккуратно. Напильник! Усмехается:
— Что уставился, как Наполеон на танк!
— Нашел все-таки!
— Ничего особенного. Снега последние дни не было. Воткнулся в мерзлый пласт и торчит себе, дожидается… Самое обыкновенное везение.
— Скромничаешь, Юрочка! — Осторожно придерживая пальцем бумагу, я рассматривал напильник.
Юрочка молча кладет на стол рядом с напильником аккуратно сложенный листок.
— А это что?
— Протокол опознания. Смагина Андрея напильник. Тиунов опознал. По сломанной ручке. Изосимов тоже. Хватит тебе?
— Юрочка, ты просто золото! — я смотрел на него восхищенно.
Он лениво опустил веки, как великий тенор, пресыщенный восторгами зрителей.
— Тоже новость! Насчет золота Фрол Моисеевич мне все уши прожужжал.
— То-то он тебя сегодня с самого утра ищет, — вспомнил я. — Опять, наверное, жужжать.
Юрочка встрепенулся:
— Ой, я же дело о мошенничестве недорасследовал! Слушай, будь другом, пошли меня куда-нибудь подальше, пока Череп не нагрянул.
Мне это подошло:
— Отнесешь напильник в экспертизу?
— Хоть к черту на рога!
— Тогда сиди тихо и жди.
Я написал направление. В нем содержался один только вопрос, поставленный эксперту: не является ли данный напильник тем самым орудием, с помощью которого причинено повреждение шлангу?
Поднялся наверх. Квашин все еще блаженствовал на начальническом месте. Ничего не сказал, ни слова, подписал. Потом спросил:
— Вы сами туда пошел?
Вот ведь до чего довел себя человек! На «вы» обращаться разучился. «Вы пошел!».
— Нет, Юрочка… То есть, я хотел сказать младший лейтенант Гвоздев.
— Ну-ну!
И, подражая Антонову, застучал карандашом по столу. Только у него очень нервно получалось, какая-то карандашная дробь, совсем непохожая на внушительное антоновское постукивание.
Юрочка уже ждал меня в коридоре в полной боевой:
— Скорее, Череп идет!
Схватил бумагу, как эстафетную палочку, и унесся со скоростью света через черный ход, чтобы избежать встречи с Фролом Моисеевичем.
11.
Ну вот, орешек, можно считать, расколот. Андрей Смагин уличен.
Странно, меня не покидало ощущение, что я упустил из виду что-то очень важное. Снова и снова просматривал протоколы допросов, заключение экспертизы. Все правильно! И все-таки… Вот вселился какой-то зловредный червячок и точит, точит…
Под вечер, перед тем, как приступить к допросу Смагина, я решил пойти домой, отдохнуть немного на своих ставших уже привычными нарах.
Ничего с отдыхом не получилось. Ким опять забыл про свою святую обязанность водовоза — мы, трое мужчин, бросив жребий, поделили между собой на эту неделю все хозяйственные дела: на мою долю выпала уборка комнаты, Арвид обеспечивал тепло, Ким — воду.
Я позвал его со двора. По моему хмурому лицу он сразу все понял. Ойкнув, схватил ведро и, сопровождаемый верным Фронтом, кинулся к водопроводному крану в темном конце длиннющего коридора.
Но было уже поздно. Воду выключили, как обычно в это время. Горбоносый кран, издеваясь над Кимкой, лишь ехидно шипел и пускал пузыри.
Не оставаться же на ночь без воды! Пришлось мне топать к водоразборной будке за пять кварталов — щуплому парнишке не донести. Ким, заглаживая свою вину, потащился со мной, хотя я его не просил, и, держась за дужку ведра, вроде он тоже несет, расспрашивал сладким подхалимским голоском:
— Вот скажи, Витя, кто на фронте главней: танкисты или артиллеристы?
— Все главней!
Моя злость еще не улеглась; плетись теперь с ведром через полгорода, вместо того, чтобы спокойно отдыхать.
Но Ким не отставал:
— Нет, правда?
— А зачем тебе?
— Понимаешь, у нас тому классу, который первое место займет, присваивают звание танкистов. А кто второе — артиллеристов. Разве правильно? По-моему, артиллеристы важнее, раз они танки расшибают.
Ох и подмазывается, хитрец! Ведь минометчики — тоже артиллеристы.
— А лодырям у вас какое звание присваивают?
— Лодырям? — наивно хлопает глазами. — Никакое.
— Вот и напрасно! У нас в пионерском лагере…
— Еще до войны?
Глаза загорелись, приготовился слушать интересное. Погоди, будет тебе!
— Еще задолго до войны. Я был тогда пионервожатым… Так вот, у нас лодырям присваивали дворянские титулы, понял? И не просто как-нибудь: приказом начальника лагеря. Пробездельничал, пока другие работали, — получай на первый случай фон-барона. И все тебя не просто по фамилии зовут, а «ваше превосходительство». Кто второй раз отличился, тому уже «графа» навешивают: «ваше сиятельство». Ну, а архилодырь получает наследного принца, к фамилии добавка «светлейший» и величание «ваше императорское высочество».
— Ух ты! А если исправится?
— Тогда титул снимают, но не самовольно, а тоже приказом. И не сразу — по ступеням. Скажем, был графом — переводят в бароны… Вот ты, например. У нас в лагере за такой номер с водой тебя бы сделали бароном фон Лихачевым. Здорово звучит, а, ваше превосходительство? А еще раз случится — пожалуйте в графы. Граф Ким де ля Лихачев…