— Только такой, — извиняющимся голосом сказала Аделаида Ивановна, конвоировавшая милиционера.
От нее разило махоркой — успела по дороге хватить своей козьей ножки.
Я уселся у стены вблизи прокурорского столика, и тут же, словно только меня и ждали, объявили:
— Суд идет!
Зал поднялся с шумом и грохотом: где-то в задних рядах в тесноте свалили скамейку.
Пока шла обычная для таких процессов процедура, я внимательно разглядывал судей. Вчера я встречался с ними на подготовительном заседании, и там они казались проще, будничнее. Председательствующий, пожилой, похожий своей выпирающей худобой на Фрола Моисеевича, все шутил, улыбался. А теперь он словно натянул на лицо неподвижную бесстрастную маску. Молоденькая учительница, впервые в жизни выбранная в народные заседатели, слушала его напряженно, полуоткрыв округлый детский рот, боясь пропустить хоть слово. И только второй заседатель, усатый паровозный машинист, не привычный к долгому сидению на месте, так же, как и вчера, без конца менял позы, то откидывая большие натруженные руки за спинку стула, то вытягивая их перед собой, то складывая над столом и опирая на них большую тяжелую голову.
Смагин, как я и ожидал, виновным себя не признал. Сказал это спокойно и добавил, обращаясь к залу:
— Не я, тетя Матрена, не я, не верьте!
— Подсудимый! — председательствующий сердито стукнул по столу выпирающими костяшками худых подагрических пальцев. — Не нарушайте порядка!
Я поискал взглядом в стороне, куда обращался Андрей Смагин. В первом ряду сидела вдова Васина и беззвучно плакала, прикрыв платком рот. Только на днях она схоронила так нелепо погибшего мужа. Парень в военной гимнастерке без погон держал ее за руку и что-то тихо нашептывал, успокаивая.
Сын убитого! Тот самый, который ехал из госпиталя повидаться с отцом после долгой разлуки, а попал на его похороны…
Начался допрос свидетелей. Диспетчер Тиунов, шофер Бондарь, Олеша… Все они полностью подтвердили то, что было ими сказано на следствии.
Спрашивал, в основном, председательствующий. Только изредка, больше не в силу действительной необходимости, а для того, чтобы напомнить о себе, прокурор уточнял отдельные несущественные моменты показаний. Адвокат пока молчал вообще, прихлебывая воду из кружки и отрицательно качая головой в ответ на вопросы председательствующего, не хочет ли он о чем либо спросить свидетеля.
Лишь с появлением в зале суда Изосимова Арсеньев оживился. Подняв бровь, выслушал его показания.
— У обвинения есть вопросы к свидетелю? — обратился председательствующий к Вадиму.
— Пока нет.
— У защиты?
— Есть! — живо поднялся Арсеньев, и зал сразу загудел: до сих пор адвоката, казалось, интересовала только кружка с водичкой.
— Скажите, свидетель, вы хорошо знаете подсудимого?
Изосимов подумал, ответил, слегка улыбаясь:
— Год с ним вместе работаем. А хорошо ли, плохо ли — как сказать? Брата своего родного как, кажется, знаешь, и то иной раз номер отколет, диву даешься.
Арсеньев, соглашаясь с ним, кивнул:
— Верно. И все-таки, как вы думаете, способен Смагин на подлость?
— Думаю — нет.
— А вот та история с бобиной, с катушкой зажигания, когда Смагин туда бумажку засунул, не смахивает ли она на подлость?
— Мальчишество больше, — сказал Изосимов. — От молодости лет. От недозрелости.
— Не было ли у Смагина других случаев такого мальчишества? — допрашивал адвокат.
Изосимов пошарил глазами по стенкам, по потолку.
— Не припомню, товарищ защитник.
— А вот такой случай. Только вы опустились на сидение в кабине — гудит. Вы встаете, чтобы посмотреть, в чем дело — гудка нет. Сели — снова гудит. Помните?
Лицо Изосимова расплылось в улыбке:
— А, да, да…
— Кто это сделал?
— Кто! Известное дело — Андрей.
— Как вы узнали?
— Он сам сказал. Приделал, понимаешь, дополнительный провод к сигналу и хитрый контакт под сиденье. Нажмешь пудами своими — гудит.
— Благодарю вас. — Арсеньев удовлетворенно опустился на свое место.
Председательствующий сказал Изосимову:
— Вы свободны.
Но тут вскочил Вадим.
— Нет, у меня еще вопросы… Я хочу уточнить, свидетель Изосимов. Случай, о котором сейчас напомнил наш уважаемый защитник, с сигналом, не было ли это со стороны Смагина попыткой отомстить вам за что-то?
На добродушном лице Изосимова появилось выражение обиды.
— Что вы, товарищ прокурор, за что ему мне мстить! У нас с ним все хорошо было, хоть его самого спросите.
— Ясно!
Я пока еще не мог угадать, куда клонит Вадим. Казалось даже, он сам того не желая, льет воду на мельницу защиты. И лишь следующий вопрос показал мне, чего он добивается: снять впечатление, которое осталось после допроса Изосимова адвокатом.
— А теперь вернемся к другому случаю. С машиной Олеши, с бобиной. Скажите, свидетель, как вы считаете, почему Смагин вложил бумагу в бобину? Пошутил?
— Какие тут шутки? У них из-за девчонки раздор.
— Значит, из мести?
— Выходит…
— Я так и думал: тот случай и этот — совершенно разные вещи, — подвел итог Вадим. — У меня все!
Вадим окинул шумнувший зал торжествующим взглядом. Аделаида Ивановна схватила под столом его руку и с жаром стиснула.
Первый поединок закончился в пользу прокурора. Но это было только начало.
По просьбе Арсеньева, в суд были вызваны странные, на мой взгляд, не имеющие отношения к делу, свидетели: мать Андрея, его бывший классный руководитель. Вчера, когда на предварительном заседании адвокат обратился к судьям с такой просьбой, я был в недоумении: зачем ему? Спросил Вадима. Тот сказал:
— Хочет бить на жалость. Они будут рассказывать, какой Смагин хороший сын, как маму любит, как хорошо учился.
Я продолжал недоумевать:
— Ну и что?
— Как что? Могут меньше дать. Среди заседателей женщина, к тому же учительница… Арсеньев учитывает все.
— Значит, он не будет добиваться оправдания?
Вадим захохотал:
— Ишь чего захотел!
— Тогда к чему же все его широковещательные заявления? Смагин невиновен и прочее?
— Психология! — снисходительно пояснил Вадим. — Он же знал, что ты мне все передашь… Нет, дружище, бой пойдет по другой линии. Я буду добиваться максимума, он — минимума. И будет счастлив, если удастся отвоевать годок.
Ход допроса Смагиной подтвердил правоту Вадима. Женщина, едва сдерживая слезы, пространно говорила о тяжелом детстве Андрея, который рос без отца, о том, как он ухаживал за малышками-сестричками во время болезни матери. На вопрос Арсеньева, считает ли она Андрея способным на преступление, в котором его обвиняют, она ответила решительным «нет».
Интересно, какая мать в таких обстоятельствах сказала бы «да»?
Классный руководитель Смагина, остроносый, немногословный преподаватель физики, оказался для обвинения куда более опасным. Отвечая на умело построенные вопросы Арсеньева, он рассказал о шаловливом характере мальчика, склонного к веселым и в общем безобидным проделкам, за которые ему еще в школе нередко влетало.
— Что вы называете безобидными проделками? — взялся за свидетеля Вадим.
— Безобидные проделки, — блестя стеклами очков, спокойно ответил учитель под легкий шумок зала.
Вадим поправил свои безукоризненно приглаженные волосы.
— Очень остроумно, поздравляю! Но у нас здесь не конкурс остряков, а судебное разбирательство, которое должно решить судьбу человека.
— Простите, — тихо сказал учитель.
— Возвращаюсь к своему вопросу. Приведите пример такой безобидной проделки.
— Пожалуйста. — Физик подумал немного. — Вот, помню, в шестом или седьмом классе Андрей положил в патрон под лампочку мокрую бумажку. В середине урока, когда она высохла, свет погас.
— Почему? — спросил Вадим.
— В полном соответствии с законами физики, — снова не удержался от выпада ершистый учитель. — Сухая бумага, как известно, плохой проводник электричества.
Вадим тут явно дал маху. Ему не следовало трогать свидетеля. Из ответов физика на вопросы обвинителя у меня, да и у других, конечно, тоже, сразу потянулась мысленная ниточка от электролампочки к бобине — ведь туда Андрей тоже затолкал бумагу. И это, в свою очередь, наводило на мысль, что и тут, как и в случае с лампочкой, имела место простая мальчишеская шутка. А ведь вся система обвинения была построена на мстительности, присущей Андрею. Олеша приставал к его девушке первый раз — и он вывел из строя бобину. Затронул девушку вторично — он вызвал своими действиями катастрофу, кончившуюся трагедией.
Но я плохо знал Вадима.
— Скажите, вы Смагину ставили двойки?
— Разве это имеет значение для данного процесса? — ответил физик задиристым вопросом.
И тут же заработал сердитое замечание председательствующего:
— Отвечайте государственному обвинителю, свидетель.
— Ставил! — физик вызывающе смотрел на Вадима.
— Перед или после случая с электролампочкой?
Вот теперь я понял, куда бьет Вадим. Молодец!
Физик дернул плечами, показывая, что он считает вопрос вздорным, и если отвечает, то только потому, что не хочет заработать еще одно замечание от судьи:
— И до, и после, если вас интересует.
Вадиму только это и нужно было.
— Значит, так называемые безобидные проделки вполне могли быть вызваны обидой на учителя со стороны склонного к мстительности подростка, — заключил он, обращаясь к председательствующему. — У меня больше нет вопросов.
— У вас?… У вас? — спросил судья заместителей. — Нет?… Садитесь, свидетель.
Озадаченный физик, усаживаясь на свое место, долго протирал носовым платком очки.
Судья вызвал Зою Сарычеву, подругу Андрея, и я видел, как хищно выгнулась спина Вадима, словно он готовился к прыжку.
Первые его вопросы к Зое были щадящими, бережливыми, и у меня возникло ощущение, что он понимает, как трудно девушке перед столькими людьми, жадно заглядывающими в глаза, обнажать свои чувства к Андрею, рассказывать о встречах с ним, разговорах.