оренные гудымчане даже не замечали метавшегося по городским улицам шалого ветра. Поначалу не обратил внимания на ветер и разгоряченный Славик. Он вообще ничего не заметил: ни скользкой бетонки, которую перемахнул под самым носом разгоряченного «Урагана», ни длинной шумной очереди у кинотеатра, которую с ходу разрубил и помчался дальше, ни разномастной собачьей стаи, на несколько минут взявшей его в окружение, — ничего! Обида и гнев гнали и гнали его до самой городской окраины. И только выскочив на открытый ветром, иссеченный следами гусениц, лыж и колес огромный заснеженный пустырь, Славик остановился, изумленно озираясь и соображая, куда забрел.
Вот тут и налетел на парня ветер. А у куртки ни воротника, ни теплой подкладки. И семирублевые джинсы продувало насквозь. «Куда теперь?» — дрожа и ежась на ветру, лихорадочно соображал ошеломленный Славик.
Рядом, скрипнув тормозами, остановился «Урал». Распахнулась дверка кабины. Выглянул пожилой круглолицый водитель.
— Куда тебе, бедолага?
— В аэропорт.
— Садись.
Небольшой зал ожидания временного Гудымского аэровокзала был забит людьми. Слепо и бесцельно Славик потолкался в толпе и наконец затих подле двери, ведущей в буфет.
— Граждане пассажиры! У стойки номер один начинается регистрация билетов и оформление ручного багажа на рейс двести девяносто шестой Гудым — Челябинск!
— Ой! — Славик сорвался с места и стал пробиваться к кассе.
А когда до заветного оконца можно было дотянуться рукой, его вдруг подсекла тревожная мысль: «Не хватит денег». Приплюснутый толпой к стойке, он все-таки вынул кошелек. Одна десятка. Трешка и рубль. И билет до родного Челябинска стоил сорок шесть рублей.
Побито сгорбясь, он протискался на прежнее место подле буфетной двери и затих там — беспомощный, одинокий, жалкий.
Не приметил даже, откуда вынырнул этот мужичонка. Невысокий, худой, скуластый и узкоглазый. Лицо помято, с синюшными запойными желваками под глазами. Волосы всклокоченные и грязные. Да и сам-то он, верно, валялся где-нибудь на свалке иль на помойке, пропах отбросами и сивушным перегаром. Наверное, на этой свалке он подобрал и свой наряд: стоптанные прожженные валенки с полуотпавшими кошмяными подошвами; не то холщовые, не то парусиновые штаны, до того мятые и перепачканные, что невозможно было определить ни их первозданной формы, ни цвета, ни материала; распахнутая драная стеганка, под которой, кроме застиранной трикотажной майки, — ничего не было.
Едва мужичонка раскрыл рот, намереваясь что-то сказать, а Славика уже обдало таким стойким тошнотворным перегаром, что на миг отвлекло от всего прочего, приковало внимание к этому исчадию гудымского дна, прозываемому в народе «бичами».
— Послушайте. С чего это вы такой… раздавленный? Приговорили к высшей мере?.. Обидели… Обокрали…
Подобная речь никак не вязалась с обличьем этого зачуханного бродяги. И произнесена она была голосом, полным участия, сострадания и готовности помочь. Потому-то потрясенный юноша не отвернулся, не огрызнулся, не оттолкнул, а взял да и сказанул:
— Отец умер.
— Прискорбно! — с неподдельным сочувствием воскликнул мужичонка. И тут же поинтересовался: — Летите на похороны?
Славик отрицательно покачал головой.
— С похорон?
И опять отрицательный кивок.
— Встречаете родственников?
— Нет! Нет! — выкрикнул Славик. Губы его кривились. На глазах блестели слезы.
— Не надо! — мужичонка вскинул руку. — Умоляю вас, ни слова!
— Домой мне надо, — поборов приступ истерии, уныло и тихо заговорил Славик. — Приехал сюда… Хотел на работу здесь… И вот… Билет стоит сорок шесть, а у меня всего четырнадцать…
— Четырнадцать рублей! Это, скажу я вам, целое состояние! Давай так… Не возражаешь, если мы перейдем на «ты»? — Славик кивнул. — Давай так… Летим со мной в Ерудей. Я прилетел оттуда. Кореша в больницу привозил. Не знаю, выходят ли. Нужна замена — вот так! — Приложил ладонь к горлу. — Заработок сносный. Натуральная дичь, рыба, ягоды и грибы — без химреагентов. Работа — не на износ. На рыбалку, и на охоту, и на книги — хватит время. Идет? — И призывно протянул Славику руку.
— Но…
— Никаких «но»! — горячо воскликнул мужичонка, цепко хватая Славика за полу куртки и неожиданно сильно и резко притягивая к себе. — Перешагнем. Обойдем. Перепрыгнем. Уловил? — И опять протянул руку ладонью вверх. — Ну? По рукам?
Славик пришлепнул по грязной ладони своей ладошкой, и та тут же угодила в хваткие, крепкие и очень сильные пальцы незнакомца. Он опять легко, будто невесомо, подтянул Славика к себе и, засматривая тому в глаза, сказал:
— Значит, так. Купишь две бутылки водки: вечером помянем твоего отца… — Славик попытался вытащить руку, но железные пальцы стиснули ее еще крепче. — И пару пива. Это на сейчас, оросить пересохшую душу. На остальные — сигарет. И в путь.
— А где этот Ерудей? — он наконец-то освободил руку со следами чужих пальцев и, морщась, покрутил ею в воздухе.
— У земной оси.
— На какие же шиши мы полетим?
— Не твоя забота. Кто заказывает музыку, тот и платит. Айда! Тут рядом…
В другой раз и в другом месте Славик и словом бы не обмолвился с этим спившимся оборванцем, бежал бы от бродяги, как от прокаженного, но сейчас обиженному юноше так нужны были понимание, сочувствие и поддержка, что он с готовностью и радостью принял их от незнакомого пропойцы, нимало не будучи уверенным в том, что тот не обманет, и даже не думая об этом.
— Меня зовут Андрей, — невнятно пробормотал мужичонка по пути к магазину. — А тебя?
— Славик.
Андрей долго держал в руках две поллитровки с водкой, вертел и крутил их, смотрел на свет и даже нюхал, еле перемогая всесильный искус. Даже пот проступил на иссеченном морщинами невысоком лбу. И все-таки он одолел великий соблазн.
— Спрячь в рюкзак. Вечером все вместе помянем грешную душу твоего отца. А вот пивко…
Раскупорил зубами бутылку пива, припал к горловине ртом и, не переводя дыхания, осушил посудину.
— А-а!.. Фу-ух!.. Эликсир. Чего не пьешь?
— Не люблю.
— Тогда, с твоего высочайшего соизволения…
И то же самое проделал со второй бутылкой пива.
— Чего ты так взираешь на меня? — спросил спокойно, перехватив Славин взгляд. — Пока определял в больницу друга, — все пропил. Все! Меховую куртку. Сапоги. Костюм с рубахой. И даже галстук. На Ерудее у нас сухой закон. Пара бутылок спирта на случай ЧП. Но где у шахини тот тайник, никто не ведает.
— Как же мы полетим в твой Ерудей, если у нас ни копейки?
— На крыльях. Х-ха-ха-ха! Читал недавно роман… Ходит музыкант по Москве. Ест, пьет, играет, шуры-муры… А надоело — превращается в демона и в любой уголок вселенной… Стой тут. Я мигом…
И тут же исчез. Славик не приметил даже, в каком направлении.
Вернулся он не скоро. Схватил Славика за руку, скомандовал:
— Бегом!
И они помчались.
Как видно, Андрей знал тут все ходы и выходы. Они долго бежали вдоль высокого забора, нырнули в какую-то дыру, обежали небольшой домик и оказались на вертолетной площадке. Приостановясь, Андрей обстрелял взглядом раскиданные по полю вертолеты и обрадованно воскликнул:
— Вон наш винты крутит! Живо!
И снова помчались, да так стремительно и скоро, что Славик едва не задохнулся, поспевая за Андреем. Едва вертолет оторвался от земли, Андрей уснул на куче накрытых брезентом мешков.
Славик долго сидел недвижимо, остывая, приходя в себя. Все происшедшее походило на дурной нелепый сон. Сегодня утром он вылетел в Гудым. К отцу. Мама… «Надо было послать ей телеграмму. Хоть бы открытку. Изведется…»
И ему стало нестерпимо жаль мать. И себя жаль. Встала в памяти встреча с отцом. До мельчайших деталей. Жесты. Интонация. Слова.
Обида удавкой стиснула горло, и Славик заплакал.
Сперва скупо, сдерживаясь.
Потом горько и навзрыд, как ребенок…
ГЛАВА ПЯТАЯ
У Сталины была странная бредущая походка, словно бы не шла она, а брела поводе. Раза два она заходила в просторный, светлый, шикарно обставленный домашний кабинет Феликса Макаровича. Какое-то время молча стояла, ищуще озиралась или пристально разглядывала согбенную спину работающего мужа и, не промолвив ни слова, медленно уходила. И хотя Сталина передвигалась бесшумно и ни словом, ни шорохом ни разу не потревожила Феликса Макаровича, все равно тот всякий раз чувствовал появление жены и лишь прикидывался читающим, на самом же деле, прикрыв глаза, ждал, когда жена уйдет. В конце концов он все-таки не выдержал и, когда Сталина снова заглянула в кабинет, спросил:
— Чего ты потеряла?
— Твою шапку. Рыжую. Из ондатры. Весной покупал.
— Не ищи.
— Почему?
— Она давно венчает голову одного высокопоставленного министерского работника. Чего уставилась? Начальство любит нас богатыми и щедрыми.
Румяные щеки Сталины стали темно-красными от гнева, глаза кусали и жалили мужа. Он безошибочно уловил приближение яростной атаки и попытался ее предотвратить.
— Дай мне разделаться с бумагами, — просительно мягко пробасил он, не глядя на жену. — Потом обсудим шапочную проблему.
Скажи он только первую фразу, Сталина, наверное, отступилась бы и вряд ли снова начала разговор об этой злосчастной шапке. Но в словах «шапочная проблема» ей почудилась издевка, и женщина сорвалась:
— Какой ты мужчина! — саркастически воскликнула она.
— Какой? — принял он вызов. — По-моему, все мужские компоненты на месте.
— Кроме одного!
— Какого? — с неподдельным интересом спросил он.
— Мужества! — отрубила Сталина. — Все, чего ты достиг, ты купил. Пост. Авторитет. Известность. Все! Все купил!..
— Ты это серьезно? — В голосе заиграли грозовые нотки.
Она поняла: наступила на самое больное, и сильно наступила. Сей миг грянет ураган. Избежать его можно было только одним путем, не раз испробованным и безотказным. Сталина шагнула к мужу, обхватила его за шею и, что-то невнятно бормоча, крепко прижала его голову к своему упругому животу, прикрытому тонкой полупрозрачной тканью халата. И тут же его тяжелые горячие ладони прилипли к ее бедрам…