От этого нежного золотого перезвона, как от легкого вина, чуть-чуть кружилась голова, а поразительно синие глаза женщины лучились молодым ярким счастьем.
Только две задушевные подруги — Алла Малова и Сталина Кирикова — знали об этой коллекции драгоценностей. Подруги сами наверняка имели немало дорогих украшений, но в сравнении с Марфиным кладом их «золотой фонд» был ничтожен, и Сталина с Аллой, завидуя Марфе, не раз помыли ей косточки, называя заглазно то скупой рыцаршей, то баронессой Филиппини, а то гобсеком в юбке. К пристрастию жены Бурлак относился как к забаве, лишь под ее нажимом рассматривал новоприобретенные драгоценности, говоря при этом что-нибудь вроде: «Молодец, хорошая вещичка», или: «А у тебя королевский вкус», и тут же отходил от счастливой Марфы.
Редкими, крупными, тяжелыми каплями звонко падал и падал золотой дождь на красное бархатное поле. Иногда сверкающие капли отскакивали от красного поля, крутясь, скользили к обрыву, но разбег был слишком слаб, а ворс цепок, и ни одно колечко не сорвалось.
Сердцем слушала Марфа неповторимо чарующую песнь золотого дождя, в чуть прищуренных глазах счастливой женщины загорались золотые отблески, кровь тяжелела в сосудах, и от ее прилива горячо и щекотно было щекам.
Они воротились с трассы позже намеченного, на обед и передышку оставалось неполных четыре часа, и все-таки Бурлак заехал в контору треста. Думал забежит в кабинет, нет ли чего крайне неотложного, скажет Ткачеву, чтоб в Пяку-тур немедленно послал сварщиков, — и домой. Но стоило заглянуть в папку, набитую бумагами, которые дальше не могли жить без резолюции или подписи управляющего трестом, и… стоп кадр.
«Начальника бриза тов. Кербс О. П. считать возвратившейся из очередного трудового отпуска и приступившей к исполнению своих обязанностей с…»
Сперва в нем полыхнула радость.
Озарила, раскалила, взбудоражила. Бурлак увидел себя на улице Ракоци. Гремел гром, бешено топтал землю ливень. Качаясь в ливневых вихрях, царапал шпилем облака костел Святой Елизаветы. На крохотном постаменте застыл величаво бронзовый дог: немигающий взгляд преданных глаз, настороженно вздыбленные уши. Небо обрушило на пса ураганный поток. Ветер неистово хлестал по выпуклой груди и впалым бокам. Но дог стоял неколебимо и властно, как властелин вселенной…
Тут вспыхнула тревога и стерла видение. Что же теперь? И будто специально для того, чтобы подчеркнуть неодолимость преграды, привиделась юная Марфа. Ослепительно красивая, стремительно неугомонная, невесомо порхала она меж столиков, держа над головой поднос. Двадцать два года… Куда их? Забыть? Перечеркнуть? Начать заново? А Лена?
Подписав приказ о возвращении из отпуска Ольги Павловны Кербс, захлопнул, небрежно отодвинул ставшую ненужной и неинтересной папку с неотложными бумагами. Вышел из-за стола, несколько раз прошелся из угла в угол просторного кабинета, подошел к окну, а за окном…
На тропе, еще не утоптанной и еле видимой в молодом снегу, в нескольких шагах от крыльца стояла Ольга Кербс. На ней вязаная шапочка с помпоном, длиннополая бледно-зеленая куртка и узкие джинсы. Ольга стояла спиной к окну, разговаривая с Розой Глазуновой. Кто-то из них держал путь в контору. Бурлак решил: Ольга — и заспешил прочь от неожиданной и долгожданной встречи. Негодуя, презирая, протестуя, он торопливо выскользнул из кабинета, трусцой пронесся по пустому коридору, спрыгнул с крыльца, юркнул в тихо урчащую мотором «Волгу», и та умчалась. «Трус. Не продумал, не решил. О солярке, трубах, электродах и еще черт знает каком барахле — не забыл, а об этом…»
Фальшивил Бурлак, сам с собой лукавил. Не забыл он, думал и решал, взвешивал и просеивал, кидался с берега на берег, но… «Не подперло, знать, не прорвало, — утешал он себя. — Всему свое время… Главное, знает. Не каюсь. Не пячусь. Скоро грянет. А из какого ствола выстрелит — какая разница? Лишь бы в цель…»
Вздохнул раскрепощенно, весело спросил водителя:
— Ордер получил, Рюрик?
— Так точно.
— Зови невесту, да чтоб с приданым…
Он шутил, но что-то болезненное прочно застряло в душе, и чуткая, всевидящая Марфа сразу приметила это ЧТО-ТО.
— Что-нибудь случилось? — участливо и встревоженно спросила она, едва Бурлак перешагнул порог.
— Шесть часов в вертолете. Изнемог, — с напускной усталостью, вроде бы через силу выговорил он и громко выдохнул при этом. Долго снимал пальто, переобувался, погладил Арго.
— Садись обедать. Борщ, наверное, перепрел. Раньше-то не мог прилететь?
Опять ему почудились в голосе жены нотки тревожного недоверия, и он поспешил с ответом, который вновь прозвучал неубедительно.
— Застряли на сто четвертом. Застопорилось у Феликса с компрессорной. Не сдаст до весны.
— Пусть всяк за себя думает, на то ему и голова приставлена, — похоже, успокоившись, проговорила Марфа и пошла на кухню.
С жонглерским проворством и легкостью расставила по местам тарелки, хлебницу, перечницу, солонку, разложила ложки и вилки.
От наваристого борща пахнуло таким аппетитным ароматом, что Бурлак сразу поддел полную ложку отварных овощей, сунул в рот и, обжигаясь, торопливо и громко зажевал. Марфа сочувственно смотрела на жадно жующего мужа. Никогда прежде он не обращал внимания на то, как смотрит на него жена, а тут вдруг столкнулся с ней взглядом, смутился, поперхнулся, закашлялся и долго платком промокал губы.
— Не торопись, — сказала Марфа, принимаясь за еду. — Привык на бегу нежеваное глотать. Ешь-ешь. Еще подолью… А с компрессорной к Феликсу не лезь. Сдадут не сдадут, какое тебе дело? Пускай Феликс затылок чешет…
— Зачем же нам когти рвать, если компрессорной не будет? — спросил он с полным ртом. — Без нее газопровод не пустишь.
— Мало тебе своего воза? — Зачерпнула из сухарницы горсть маленьких аккуратных сухариков, высыпала в свою тарелку. — Феликс сухим из проруби вылезет, по горящим углям босой пройдет — не обожжется…
— Пожалуй, — согласился Бурлак, и не понять было, осуждал он или одобрял своего друга.
С пронзительным лаем Арго вылетел из кухни и заметался перед входной дверью.
— Звонили, что ли? — спросила Марфа, выходя из-за стола.
— Юрник, наверное, — подсказал Бурлак. — Он всегда так звонит, только Арго слышит.
Бурлак угадал. В прихожую вошел Юрник — Юрий Николаевич Малов. Сдернув кепку, поклонился Марфе, потрепал по холке Арго, спросил глуховато и смущенно:
— Максим Савельевич отдыхает?
— Только что вошел. Обедает. Проходите. Накормлю борщом.
— Спасибо, Марфа Яковлевна. Меня Алла пельменями накормила. — Кивнул на портфель. — Собрался?
— Как будто. Вы тоже летите?
— Нет.
— Раздевайтесь. Проходите. Хоть чаю…
— Ничего-ничего, — предостерегающе вскинул Юрник длинные тонкие руки. — Вы обедайте. Я тут с Арго…
— Проходи, Юрий Николаевич! — крикнул из кухни Бурлак.
— Времени-то… Я с аэродрома. Зарегистрировал билет. Будет без опозданий. Значит, через двадцать три минуты посадка.
Так он и проторчал у порога, разговаривая и играя с псом, до тех пор, пока Бурлак не появился в прихожей.
Подхватив портфель Бурлака, прощально кивнул Марфе и, походя почесав пса за ухом, Юрник бесшумно исчез.
— Золотой человек, — сказала Марфа, подавая шапку мужу.
— Золотой, — подтвердил тот машинально, думая о чем-то очень далеком от происходящего, и при этом ухмыльнулся.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сушков проснулся в кресле. Со стоном сдвинул с места отекшие, будто прикипевшие к полу ноги. Пошевелил занемевшими плечами, покрутил болезненно занывшей шеей. Вот так всегда: стоит перебрать, выпить лишку — и сразу срабатывало какое-то «реле», и он проваливался в сон, как в черное каменное беспамятство, без сновидений и грез, без крохотного просвета в реальную действительность. Засыпал непробудным, воистину мертвым сном в любой позе: сидя, стоя, в объятиях женщины, за веселым анекдотом или застольной песней. Друзья это свойство психического механизма Сушкова знали и даже не пытались его будить: бесполезно. Однажды после пирушки он заснул в будке телефона-автомата и проснулся поутру в одних трусах. Был памятный конфуз с женщиной, чьей любви он домогался долго и упорно, а когда наконец достиг желанного и женщина привела его с вечеринки домой, он уснул в прихожей, присев на скамеечку, чтоб расшнуровать ботинки. Были и иные анекдотические истории, о которых знал весь город, но переделать свою натуру Владимир Иванович не мог. «И хорошо, — сказал ему знакомый врач в ответ на сетования Сушкова. — Молитесь всевышнему, что сотворил вас именно таким. Не будь этой самозащиты организма, при вашей жадности к спиртному вы бы давно окочурились». Так это или не так, Сушков не раздумывал, но зато никогда не следил за собой на попойках, не контролировал, уверенный, что в случае перебора «реле» сработает и выключит его из действительности ровно на столько, сколько потребно организму, чтобы очиститься от алкоголя.
«Который же час? — тяжело ворохнулось в зачугуневшей от неловкой позы голове. — Что-нибудь около полудня, а может, и позже». Потребовались немалые усилия, чтобы стронуть себя с места, привстать. Поясница будто закаменела — не разогнуть. Только с третьего захода удалось наконец выпрямиться, облегченно вздохнуть и поднести к глазам часы. Те показывали четверть шестого. «Что за хреновина?» — поднес часы к уху. Так и есть — стоят. Забыл завести или сломались? Крохотная заводная головка ускользала из пальцев, и он долго возился с ней, пока наконец закрутил пружину. Часы шли.
— Который же все-таки час? — глуховатым, осиплым голосом спросил он пустоту.
И, будто ожидая ответа, снова надолго затих, тяжело и грузно опершись об угол и блаженно расслабив опустошенно невесомое тело. «Кому досталась новенькая? Неужели улизнула?» Этот идиотский коктейль «Гудымские колокола». Смесь спирта, кубинского рома и шампанского. Он выпил полный стакан, и все. Когда они разошлись? Что тут еще происходило? Жаль…