— Знакомьтесь, — сказал им Андрей, кивнув на Славика. — Будет вместо Васьки.
Мужчины подали Славику руки, назвали имена.
— А как насчет «со свиданьицем»? — многозначительно спросил тощий Антуфий и как-то странно хохотнул, вроде всхлипнул.
— Сейчас побанимся, — ответил Андрей, — и как положено. Может, шашлычок по-ерудейски к тому времени?
— Нет вопроса, — с радушной готовностью сипло откликнулся сразу Ерофей.
Дом был добротный, на века скатанный из лиственничных бревен. Большие сени с туалетом и кладовками, прихожая раз в пять просторней крохотного коридорчика в челябинской квартире Славика. В прихожую выходили три высокие белые двери.
— Здесь никто не живет. Это охотничий домик Гудымтрубопроводстроя. Выбирай любую комнату и располагайся как дома.
— Один? — затревожился Славик. — А вы?
— Тут еще два таких дома. В одном мы с Ерофеем. В другом — Антуфий со своей шахиней. Она у нас и советская власть, и комендант, и кулинар, и кастелянша… Словом, отец, сын и дух святой. Осмотрись пока, устраивайся, а я поинтересуюсь насчет баньки. Смою порочную скверну цивилизации, оденусь в чистое, и сядем мы, други верные, за вот этот стол. А? Вот радость. Вот жизнь. Располагайся…
И ушел.
Сперва Славик заглянул на кухню. Там — стол, табуретки, шкаф с посудой, фляга с водой и еле теплящаяся большая плита, на которой стоял высокий жестяной чайник. В шкафах непомерно много самой разнообразной посуды, от пол-литровых жестяных походных кружек до фарфорового яркого и, видимо, дорогого чайного и столового сервизов. Были тут и хрустальные фужеры, и тонконогие высокие рюмочки, и обычные граненые стаканы. Словом, на любой вкус и на все случаи бивачной жизни.
Две другие двери вели в комнаты. В каждой — два модных дивана-кровати, небольшой стол и два кресла. В шкафах грудой навалены перчатки, шапки, лыжные костюмы, меховые сапоги и еще бог знает что, вплоть до патронов и охотничьих ножей.
Осмотрев комнаты, Славик воротился на кухню, подкинул дров в плиту. Зачерпнул стаканом из фляги, залпом выпил. Вода оказалась холодной, чистой и очень вкусной. «Родниковая, наверное».
Тогда же, стоя возле окна, он впервые ощутил соседство доселе неведомой Тишины — огромной и всемогущей, как океан. Подумалось: «Вот догорит плита, и все…» Он не знал, что таится за этим «и все», лишь смутно угадывал: наплывет Тишина на дом, приплюснет, подомнет, и ни шороха, ни скрипа из-под нее, ни единого живого голоса не прорвется наружу. И от этой близости настороженно выжидающей неумолимой Тишины Славику стало не то чтобы страшно, но как-то томительно, беспокойно и неуверенно. Потянуло к людям, к привычным шумам городской улицы, к движению и свету…
На крыльце его поджидали оба пса. Они позволили почесать себя, погладить и уже дружелюбно двинулись следом.
Три поразительно одинаковых дома с одномерными палисадниками по фасаду связывала между собой пробитая в глубоком снегу тропинка. Дома стояли ровной шеренгой. От них к недалекому негустому леску дорога-времянка со следами гусениц и полозьев. А на задах просторный навес, под которым укрылись сарайчик с электродвижком, припорошенный снегом краснопузый мотоцикл-снегоход «Буран» на резиновых гусеницах, раскорячистый вездеход «ГТТ» и огромные аккуратно уложенные поленницы дров. Возле поленниц толстенные, в два обхвата, чурбаки, на которых, наверное, кололи, рубили, тесали. Здесь же стояли широкие охотничьи лыжи с полозьями, обтянутыми оленьими шкурами.
На черной круговине, обнесенной невысокой кирпичной стенкой, Антуфий и Ерофей разводили костер. Славику очень хотелось подойти к мужчинам, но он не посмел без приглашения и, медленно обойдя все строения, нехотя воротился в отведенный дом. Постоял на крылечке, глядя на шествующую куда-то шеренгу телефонных столбов с заунывно гудящими проводами. Столбы выныривали из сумеречной дали и, прошагав мимо домов, снова пропадали в серых, на глазах густеющих сумерках. Когда Славик толкнул сенную дверь, вспыхнула лампочка, и тут тишину рассек четкий перестук движка.
Появился разгоряченный Андрей. В темно-синем хлопчатобумажном костюме-спецовке, высоких резиновых сапогах, узкоплечий, узкобедрый, легкий и проворный на ногу, с быстрыми, резкими жестами и веселой громкой скороговоркой, он показался Славику еще моложе.
— Ваше степенство! — воскликнул Андрей от порога. — Парильня, мыльня и хладильня — готовы принять вас в лоно свое. Загляни вон в тот ящик. Ага. Там в целлофановом пакете чистые трусы и майки для высокопоставленных охотников. Выбери по размеру. Потом постираешь и вернешь на место.
Из крохотного ярко освещенного предбанника в баню вела низенькая узенькая дверца, похожая на лаз в нору. Сама банька была махонькой, душной и тесной, с крохотным полком, на котором едва ли можно уместиться двоим, пышущей жаром каменкой и мизерным пятачком перед ней, заставленным шайками и тазами. Зато лампочка в углу под потолком была, как и в предбаннике, никак не меньше трехсот свечей. Славик вдруг увидел: гибкое смуглое тело Андрея, от правой икры до левого плеча, через всю спину, распахано глубокими белыми бороздами. Кое-где борозды зарубцевались неровно, бугристо и оттого казались еще более жуткими.
— Ты чего? — приметив пугливое изумление на лице парня, спросил Андрей. — А-а! Это медведь. Ненароком стакнулись, а разойтись не смогли.
— Медведь? — почему-то шепотом переспросил Славик.
— Обыкновенный, — подтвердил Андрей, окуная веник в ушат с водой. — Здоровый, чертушка. Осенний.
— Как же вы? — не сдержал любопытства Славик.
— Да так вот, — не прерывая занятия, ответил Андрей. — Сломал мне ключицу, четыре ребра. Содрал правое полушарие ну и… пропахал до костей.
Плеснув на каменку, Андрей подержал размокший веник над паром, потряс его, повертел. И, крякнув довольно и сочно, скомандовал:
— Марш на полок!
Пока Славик карабкался на полок, неумело и нетвердо укладывался на нем, Андрей плеснул огромный ковш воды на раскаленную каменку и тут же ахнул огненным веником по распластанной спине парня. Успокаивая и усмиряя, легонько погладил жаркими липкими листьями и снова ахнул со всей силы. И пошел хлестать. Над полком сгустилась такая знойная липкая духота, а обжигающе горячий веник так яростно и больно хлестал и хлестал Славика, что тот завопил, начал было приподыматься, но Андрей прижал его к полку.
Славик крутился, подставляя под шпарящий березовый пук то бока, то живот, то спину. Скоро он разомлел, тело стало почти неощутимым, непокорным и ватным, а перегретая кровь кузнечным молотом бухала в висках. Тут Андрей отшвырнул веник, подхватил полный ушат ледяной воды и, когда Славик стал слезать с полка, опрокинул на него этот ушат.
— Ой! — Славик подпрыгнул, стукнулся макушкой о потолок.
Проворно и легко Андрей скользнул на полок, вальяжно развалился там, расслабился и, покрякивая, постанывая, ухая и урча, стал охаживать себя веничком. Иногда он командовал Славику: «Плесни на каменку», и опять сочные удары распаренного веника, и опять кряхтение и постанывание и довольное бормотание.
В баньке стало нестерпимо душно. Славик уселся на пол, то и дело поливая себя холодной водой, а Андрей все парился и парился. Потом опрокинул на себя ведро студеной воды и нырнул в предбанник.
Одевались не спеша, отпыхиваясь, то и дело присаживаясь на скамью. И Славик снова и снова вглядывался в страшные рубцы и борозды на теле Андрея и, наконец не выдержав, спросил:
— Как же вы с ним?
— С кем? — не понял Андрей, думая о чем-то своем.
— С медведем.
— Очень просто. Ягодой он лакомился. Сытый. И не злой. Не надо было его трогать. Пугнуть в крайности. А я… Забыл, что ружье-то не пулей заряжено, и шарахнул. Ранил. Он на дыбки. Хотел я перезарядить, да он ружье вышиб и за голову меня. Хорошо, маленький я. Нырнул ему под мышку. Он меня дерет, а я нож из ножен никак не выну. Ладно, со спины драть-то начал, внутренности целы…
— И что?
— Ничего. Успел его в брюхо пырнуть. И так вот… — показал жестом, как снизу вверх вспорол медвежье брюхо. — Бросил он меня, давай кишки из себя вытягивать. Это от боли. Машинально. Выпотрошил себя и пал рядом. Мертвый. Спасибо, не на меня…
— А дальше? — застыв с майкой в руках, взволнованно спросил Славик.
— Дальше — все. Пришел мой напарник, видит два мертвяка. Послушал мое сердце — стучит. Тащил меня до лодки на себе. Потом лодкой сюда. Километра три-четыре, наверное. И мужичонка — не богатырь, а донес. Вызвали вертолет. Почти год из больницы в больницу… Чего ты стоишь? Обувайся живо. Шашлык из оленины надо есть с пылу с жару…
Удивительно просто, буднично, без малой рисовки и позы рассказал Андрей о смертельном поединке с хозяином тайги и тем покорил Славика, привязал к себе…
И вот сошлись за столом обитатели Ерудея: Андрей, Антуфий, Ерофей и жена Антуфия, та самая «шахиня», которую так и называли все, кроме мужа. На самом же деле «шахиню» звали Дусей, и была она на вид неказиста, невысока и не больно стройна, с ничем не примечательным простецким курносым лицом, на котором даже теперь, зимой, видны были желтые веснушки. И по локоть голые Дусины руки тоже были усеяны просяными зернышками. Одета «шахиня» была хотя и просто, однако очень аккуратно и чисто, а ее Антуфий появился за столом в белой, хорошо отглаженной рубахе, в тщательно отутюженных полосатых брюках с четко прочерченной «стрелкой». Андрей с Ерофеем уселись за стол все в тех же легких хлопчатобумажных куртках.
Кроме шашлыка из оленины на столе был и малосольный муксун собственного приготовления, и самодельный вяленый сырок, и моченая брусника, и какое-то душистое хлебово, благоухающее пряными травами и чесноком, и гора огромных ломтей пышного белого хлеба. А в самом центре стола, ничем не стесненные, величаво разместились привезенные Славиком две бутылки водки.
Андрей налил мужчинам по полстакана, Дусе плеснул глоток. Подняв свой стакан, сказал негромко: