— Давай пообедаем, — дочитав акт, спокойно сказал Феликс Макарович. — На пустое брюхо такое дело не провернешь. Акт оставь. Ревизоршу приведешь ко мне. И исчезнешь.
Понял?
Угрюмо кивнув головой, Ерофеев поднялся и вышел.
Она была молода, пышнотела, с высоко взбитыми, изысканно небрежно уложенными волосами и неправдоподобно яркими, будто искрящимися и все время ускользающими глазищами. Особенно поразило Феликса Макаровича лицо Девайкиной: гладкое, без единой ненужной морщинки и складочки. Молодое, румяное, чуть-чуть подсмугленное загаром. «Ого!» — изумился мысленно он, вставая и выходя из-за стола навстречу ревизорше.
— Здравствуйте, Феликс Макарович, — величаво плавным жестом подала нежную, обихоженную руку, дважды слегка кивнув при этом головой, улыбаясь сочным ртом и сверкая глазами.
— Рад видеть вас, Марьяна Васильевна, — с неподдельным шалым восторгом загремел Феликс Макарович и, бережно взяв ее руку, поцеловал дважды и, не выпуская тонкопалой точеной кисти, провел женщину к креслу подле небольшого журнального столика, усадил и тут же уселся напротив.
— Что вы меня разглядываете? — с кокетливым наигранным смущением спросила Девайкина, поправляя на плече ремень большой модной сумки.
— Никогда не думал, что такая очаровательная женщина может быть ревизором.
— И я не предполагала встретить столь галантного и респектабельного мужчину в кресле управляющего стройтрестом.
Удивительно улыбалась она: сверкали полуприщуренные глаза, чуть подрагивали, то расходясь, то вновь сбегаясь, полные губы, и холеное, живое, красивое лицо словно бы расцветало, распускалось ослепительно ярким, весенним бутоном. «Вот черт. Ну и баба! Осколок молнии», — думал Феликс Макарович, чувствуя, как занимается в нем давно незнаемое неукротимое и жаркое желание понравиться, покорить и овладеть. Все эти «невесты», которых поставляли на его вечеринки исполнительные и угодливые трестовские нахлебники, при всей их красе (попадали и такие), кажущейся целомудренности и нежности принадлежали ему еще до того, как он их увидел. Эта же вельможная красавица была не только от него не зависима, но еще и держала в руке кнут, которым в любой миг могла его огреть. Надо было сперва исхитриться и вынуть кнут из этой нежной руки, потом очаровать и покорить. Покорить! Ах, какое несравнимое наслаждение дарит, как взбадривает и возбуждает духовное единоборство с такой вот сильной и красивой женщиной. В этом захватывающем дух поединке нужно быть одновременно Талейраном и Дон-Кихотом, Дон-Жуаном и Иванушкой-дурачком…
— Для начала позвольте предложить вам чашечку кофе, — медово улыбаясь, покусывая и щекоча ее взглядами, предложил Феликс Макарович.
«Напрасно стараешься. Мужик из себя вроде бы ничего, да уж порядком поизношен», — насмешливо подумала Девайкина, а сама сказала:
— Благодарю вас. С удовольствием.
С неожиданной для его грузности ловкостью и легкостью Феликс Макарович сорвался с места, открыл дверку секретера, проворно зарядил кофеварку, включил ее и, подхватив кофейные чашечки, с ловкостью и легкостью заправского официанта метнулся к столику.
— Давайте помогу, — и Девайкина чуть привстала.
— Нет-нет! Вы — гостья. Вот если я удостоюсь чести поменяться с вами ролями, тогда с радостью и благодарностью приму из ваших милых рук даже кубок с ядом… — Поставил чашечки на столик. — Коньяк? Ликер? Сухое вино?..
— Шампанское, — вызывающе ответила она.
— К вашим услугам.
Он на минутку скрылся за маленькой потайной дверкой, ведущей в комнату отдыха, и появился оттуда с бутылкой шампанского. Судя потому, как потели на глазах темные стеклянные бока бутылки, вино было холодным. Феликс Макарович ловко открыл бутылку, стрельнув полиэтиленовой пробкой в потолок, но не выплеснув ни капли, и осторожно стал разливать по фужерам пенящуюся искристую влагу.
— За знакомство!
Шампанское и кофе были выпиты. Девайкина не отказалась и от предложенной сигареты. Помогла убрать в секретер посуду.
И снова они в креслах у журнального столика. Пухлая мясистая рука подогретого шампанским Феликса Макаровича неприметно касается то локтя, то плеча, то руки гостьи. Девайкина делает вид, что не замечает, но когда прилипчивые мягкие пальцы легли вдруг на ее колено, она резко скинула чужую руку и, отрезвляюще гневно сверкнув глазищами, холодно и жестко сказала:
— Боюсь, что деловой разговор нам придется перенести.
— Извините. Ради бога, извините. — Он схватил ее руку, несколько раз прочувствованно поцеловал. — Честное слово, автоматически. Вы такая… такая прекрасная… Вам надо быть актрисой, королевой.
Она сделала движение, чтобы встать. И снова он, целуя ей руку, бормотал извинения и больше уже не пытался задеть гостью ни жестом, ни даже взглядом. Он стал подчеркнуто деловит, сдержан, немногословен. Зато голосом играл во весь его широченный диапазон, жестикулируя при этом широко, выразительно и к месту. А сам думал: «Ах ты, дрянь. Дешевка. Я ж тебя насквозь вижу. Прошла огни и воды. Дал бог красоту, умом не обделил, вот и гарцуешь. Ничего. Посчитаем цыплят попозже…»
— Насколько я понимаю, — с подчеркнутой деловитостью заговорила Девайкина, — вы пригласили меня, чтобы поговорить об акте ревизии, который почему-то еще не подписал ваш подчиненный…
— Совершенно верно. Но прежде позвольте задать вам один вопрос. Вы давно на Севере?
— Сразу после института. Шестой год. В Гудыме скоро год…
— Ясно. Тогда с вами можно говорить начистоту. «Говори, как хочешь. Не девочка-институточка, не разомлею, хоть ты и считаешься королем Гудыма…»
Он снова закурил, предварительно предложив и ей сигарету, но Девайкина на этот раз отказалась. «Не курит. Для рисовки перевела сигарету. Красива, но упряма. Ну да и не таких в свою веру обращали…»
«Поднатужься, Феликс Макарович. Добрая в тебе закваска. И силенки есть. Ничего еще мужик. Только провинциализму многовато. Гудымский божок… Напряги мозги, поупражняйся в краснобайстве. Покажи, каков изнутри, снаружи-то я уже разглядела…»
Так вот думая друг о друге, некоторое время они просидели в молчании, не то собираясь с мыслями, не то решая, в каком ключе и с какой мерой искренности повести этот необычный диалог-поединок, из которого каждый надеялся выйти победителем. Полуприкрыв глаза, Феликс Макарович слегка склонил большую тяжелую голову с огромным лбом. Длинные, черные, витые локоны, отлепясь от прически, сползли с отведенного им места, прильнув к одутловатому лицу. От прилива крови будто глянцем крытое лицо порозовело, стало живым и выразительным, на нем отчетливо проступили вдруг черты незаурядной энергии и воли, и Девайкина выражение этого лица расшифровала так: «Не хотел я на тебя порох тратить, но придется…» Он, видно, и впрямь задумался, потому на какое-то время позволил себе расслабиться, углубиться в себя. Возвращаясь к беседе, резко вскинул голову и столкнулся взглядом с яркими, выжидающими и понимающими глазами женщины.
— Раз вы знаете Север, значит, вам известны его беды и боли…
— Приблизительно.
— Все в мире приблизительно… — Громко вздохнул, прижег погасшую сигарету. — Наша главная беда — нехватка рабочих рук и стройматериалов. Тут первопричина всех невзгод, в том числе и тех, которые вы совершенно справедливо отметили в своем акте. Да, Ерофеев допустил приписок почти на два миллиона рублей. Даже если мы что-то опровергнем, опротестуем, докажем, все равно останется сумма, достаточная для скандальной истории, а может и для уголовного дела…
— Бесспорно, — не без самодовольства подтвердила Девайкина.
Что-то похожее на ироническую улыбку мелькнуло на лице женщины, но она поспешно опустила глаза и, расстегнув «молнию»-застежку, извлекла из сумки маленький поразительно белый кружевной платок, от которого вдруг необыкновенно сильно пахнуло розами.
«Розовое масло, — машинально отметил про себя Феликс Макарович. — Избалована. Все натуральное…»
— Но я не буду ни оспаривать, ни доказывать. Хочу только, с вашего позволения, задать вам еще один вопрос. Почему, по-вашему, честный, прямодушный, работящий Ерофеев сделал это?
Теперь Девайкина не скрыла улыбки и хмыкнула, давая понять, что ответ очевиден.
— Так почему же? — повторил вопрос Феликс Макарович.
Она окатила собеседника насмешливо лукавым взглядом из-под прищура и, кокетливо куснув пухлую нижнюю губу, сказала осуждающе:
— Вы задаете арабские загадки… Зачем волк съедает оленя?..
— Именно! Именно! — в полную силу своего мощного горла гаркнул Феликс Макарович и, ловко подхватив, мимолетно поцеловал женщине руку. — Вы не только очаровательны, но еще и мудры. Редчайшее явление… Так зачем волк съедает оленя? Чтобы не погибнуть!..
— Значит, либо приписывай, фальшивь, либо погибай? — вставила она.
— Не спешите. Судите сами. Не выполним мы план — ни премий, ни фонда материального поощрения, ни хозрасчетного соцкультстроительства. Так?
— Разумеется, — поддакнула она.
— По кому это ударит прежде и сильней всего? — спросил Феликс Макарович. — По рабочим. Они не получат то, что заслужили честнейшим и очень тяжелым трудом. Это первый прокол… — Загнул мизинец на вытянутой правой руке. — Не получив заслуженного вознаграждения, обиженные работяги драпанут от нас, мы останемся без строителей. Второй прокол… — Так же выразительно и медленно, с усилием, будто тот отчаянно сопротивлялся, загнул безымянный палец. — Не будет у нас людей, не будет в городе ни нового жилья, ни новых школ, ни детсадиков… Ничего. Куда трубостроителям и газовикам принимать пополнение? Некуда. А что это значит?!
Спросил чрезмерно громко, торжествующе и встал при этом, картинно широко расставив могучие ноги, распахнув пиджак и чуть запрокинув большую лобастую голову.
«Ну и петух, — подумала она. — Актер. Несомненно, талантливый. Умеет и может зацепить за живое. Но я смолчу…»
И промолчала.
Нимало не обескураженный этим, Феликс Макарович ответил себе сам: