— Андрей! — надорванным сиплым голосом заорало привидение. — Побратим! Здорово, друг! — облапил Андрея и ну его тискать, мять, трясти, целовать, ладонями и кулаками нещадно молотя при этом по спине и по бокам. — Здорово, брательник! Дорогой и единственный! С приехалом тебя! Ха-ха-ха! А мы только что вспоминали тебя, бродяга. Тут Сурок и Заплатка. Собрались позавтракать. Пузырек раздобыли. Стали разливать и… Айда к нам!
И, будто паук оплошавшую муху, поволок легковесного, тонкого, безропотного Андрея.
Сперва Славик растерялся и поплелся было следом, но, живо сообразив, к чему клонится дело, решительно заступил путь рябому.
— Отпусти его сейчас же! — резко и повелительно воскликнул Славик. — Отпусти! Куда ты его тащишь?
— Сгинь, — угрожающе уркнул Рябой, и лицо его побурело.
Славик вцепился в руку, обнимавшую Андрея. Рябой ловко развернулся, сграбастал Славика за грудки и, дохнув отвратным тошнотворным перегаром, рявкнул:
— Чего суешься, кутенок? Жить надоело?!
— Это мой сын, — жалобно промямлил Андрей.
— Сын? — изумился Рябой и выпустил Славика. — Сын, говоришь? Чего молчал до сих пор, что у тебя сын?
— Пошли! — скомандовал Славик Андрею.
И они пошли. А Рябой, провожая их недовольным, изумленным, злым взглядом, прокричал вслед:
— Приходи вечерком к Крабу! Слышишь? Будем ждать!
— Ты чего? — негодовал Славик. — Охотник! На медведя с ножом. А с этой поганкой…
— Это судьба, Славик… — потерянно забормотал Андрей. — Приспел мой срок. Вот он порог… Шабаш.
— Какой порог? Чего ты городишь? — постигая смысл сказанного, пугаясь и тревожась, вопрошал Славик.
— Все равно — шабаш. Возьми вот документы. Тут доверенность на запчасти. Получи и лети в Ерудей. А я в чистилище… По всем кругам… До самого ада… Вынырну — ворочусь. Нет? Не поминай лихом…
Его лихорадило, горячечно посверкивали вовсе сузившиеся глаза, алые пятна загорелись на скулах, голова подергивалась, нервный тик корежил левую бровь. Он преображался, распадался на глазах, теряя сперва осанку, потом походку, потом голос, все стремительней превращаясь в незнакомое, жалкое, убогое существо, и, потрясенный этой метаморфозой, Славик лихорадочно соображал, как остановить, сдержать этот жуткий распад. Самое разумное было бы воротиться немедленно в Ерудей, но полетит ли Андрей? Стоит им заспорить, и снова вынырнет Рябой, и тогда… Почти насильно Славик усадил одрябшего, брюзжащего Андрея в такси, и они сразу отправились оформлять накладную на запчасти, потом поехали получили их. К полудню, покончив с задельем, Славик стал уговаривать Андрея вернуться в Ерудей. Но Андрей уперся.
— Мы что, не люди? — неожиданно твердо и наступательно заговорил он. — Раз в полгода выбрались из берлоги и бегом назад. Можем мы посидеть в ресторане и по-человечески пообедать? Или нам отказано даже в этом?
Ах как не хотел Славик идти в ресторан, где Андрей наверняка будет пить, но… «Там хоть бичей не будет, — подсластил себе горькую пилюлю. — Пусть выпьет немного, отведет душу. Захмелеет, станет уступчивым. Усажу в такси и…»
В единственном гудымском ресторане «Заполярье» в любое время суток было тесно, накурено и шумно. Достаточно было всего несколько минут побыть здесь, наблюдая, чтоб понять: это Север. Во-первых, мало было женщин. Закаленные непогодой и тяжелым физическим трудом, чуть флегматичные, но не от характера, а от избытка здоровья и силы, парни были одеты пестро, небрежно, но не неряшливо. Дорогими и модными были цветные индийские, японские, немецкие, норвежские, английские, китайские и отечественные свитеры и пуловеры, вязаные, кожаные, замшевые, болоневые, джинсовые куртки, толстовки и пиджаки, но молодые владельцы этих вещей относились к ним без раболепия, не боясь выпачкать, зацепить, потерять.
Неделю, а может, и две, случалось, и по нескольку месяцев безвылазно работал парень где-нибудь на далекой буровой или на трассе трубопровода, промерзал и промокал до костей, задыхался от духоты. Все ему осточертевало: и пропахший потом, табаком, несвежим бельем полутемный, душный, холодный и грязный балок с двухъярусными спальными полками; и припахивающие мочалкой щи с консервированными овощами; и одни и те же, давно примелькавшиеся лица; и тяжелая работа. Истосковался парень по нормальному теплу и яркому свету, по хмельному зелью, по настоящей еде, по веселому, дружескому застолью. И вот счастливое везение забрасывает его в Гудым на полдня, а может, всего на пару часов. Поймав такси, любую попутную или частную машину, парень летел в город, приставал к какой-нибудь компании, уже хмельной и шалой от восторга, и та, гогоча и ерничая, вваливалась в «Заполярье». Парень не привык к белым скатертям, салфеткам и дорогой сверкающей посуде, его смущали и сковывали чистота, цветы, почтительные улыбки и поклоны официанток, особенно официантов, и, чтобы скрыть это, он голосил и хохотал во все горло, заигрывал напропалую с женщинами и лихо швырял червонцы.
— У Севера свое лицо. Свои обычаи и порядки. Здесь чтут не за должность, не за толстую суму… — в ожидании официантки все громче разглагольствовал Андрей, неумеренно размахивая руками.
Едва они подсели к столику, как внутри Андрея будто бы вспыхнуло вдруг пламя и сразу занялось, сильно и жарко, и от того нутряного жара зарозовели щеки Андрея, сухо заблестели щелки глаз, и стал он похож на куклу, которая, повинуясь нитям кукловода, резко ворочалась на стуле, вертела головой, махала руками, готовая вот-вот сорваться с места и взлететь.
Со все возрастающей тревогой Славик поглядывал на Андрея, не понимая, даже не угадывая причин происходящих с ним перемен, от которых все ощутимей веяло чем-то недобрым и постыдным. «Что-то случится. Обязательно случится. Нехорошее, гадкое…» Эта мысль не давала покоя Славику, и он в душе казнил себя за уступчивость и корил Андрея за настырность.
От табачного дыма у Славика першило в горле, хаотическая мешанина хмельных голосов и надрывный рев оркестра оглушали парня, усиливая тревогу. С какой радостью, подхватив Андрея, умчался бы он отсюда в свой милый, безопасный и тихий Ерудей.
Обед заказывал Андрей. Чего только он не надиктовал в блокнот официантке. И заливную осетрину, и салат из свежих помидоров, и паюсную икру, и поджарку из оленины. Прямо царский обед. К нему бутылка водки и две бутылки пива.
— Водку-то зачем? — вмешался было Славик.
— Молчи! — неожиданно жестко и грубо прикрикнул Андрей и тут же попытался смягчить, сгладить неожиданно прорвавшуюся грубость и, деланно оскалясь, ненатуральным, фальшивым игривым голосом договорил: — Кто платит, тот и музыку заказывает…
Водку Андрей пил жадно и торопливо, рюмку за рюмкой. Пил и не пьянел. Последнее обстоятельство очень обрадовало Славика. «А говорит, «алкаш». Алкашу рюмки за глаза. Сейчас сразу на такси и на вертолетную…»
Когда официантка подсчитала стоимость обеда, Андрей неожиданно сказал:
— И пару бутылок водки с собой.
«Антуфию с Ерофеем гостинец, — решил Славик. — Мог бы и в магазине взять… Шут с ним».
Крепко держа Андрея под руку, Славик спустился с ресторанного крыльца, и тут же к ним подлетел Рябой, а с ним еще двое, по облику судя, такие же бичи. Они сграбастали Андрея, принялись его обнимать, целовать, трясти и кружить, громко попрекая при этом за то, что прячется от старых друзей, скрывает сына, и все твердили: «обмыть», «спрыснуть», «раздавить».
И вот уже чья-то пятерня впилась в локоть Славика так крепко и больно, что тот, ойкнув, выпустил руку Андрея, в которого тут же с двух сторон вцепились два бича и куда-то поволокли.
— Стойте! — закричал Славик. — Не трогайте его! — И ринулся было вслед за Андреем.
Но тут неожиданно раздался сбоку ненавистный голос:
— Стой, Славик!
Ошеломленный юноша будто к земле прирос, с изумлением и испугом глядя на разгневанного Сушкова. Растерянность и смущение Славика подхлестнули Сушкова, и он еще громче и напористей загремел:
— Эт-то что такое? Почему ты с этими бичами?!
Этот окрик как пощечина, как удар хлыста. «Как он смеет?» И сразу отлетело, сгинуло все, чем только что были переполнены его сознание и душа. Славик глянул прямо в глаза отцу. Сшиблись два взгляда, сошлись и замерли. По смуглому лицу юноши заскользили мрачные тени, в язвительной ухмылке дрогнули крупные побледневшие губы. Медленно, но очень внятно и громко, будто диктуя, он выговорил:
— Вы меня с кем-то спутали, вероятно…
— Не морочь мне голову! — властно оборвал его Сушков. — А ну, пошли отсюда!..
— Говорю вам, вы меня с кем-то спутали.
В надежде на потеху несколько зевак остановились подле них. В любой миг мог показаться кто-нибудь из знакомых или друзей Сушкова. «Не оберешься потом сплетен». И, придав голосу максимум жесткости и грозности, Сушков не так громко, но непреклонно заявил:
— Сейчас возьму тебя за шиворот, как нашкодившего щенка…
— Не возьмешь! Я такой хай подыму, милый па-па… Позвольте откланяться…
Мысленно ругнувшись, Сушков круто поворотился и торопливо зашагал прочь…
Эта неожиданная, невероятная встреча заняла всего несколько минут, но их оказалось достаточно, чтобы Андрей исчез. Кинулся Славик влево, метнулся вправо, пересек площадь — нет Андрея. Как в воздухе растворился. Вспомнил Славик утренний разговор на аэродроме. «Приходи вечером к Крабу», — сказал тогда Рябой. А кто такой Краб? Наверняка тоже бич, надо его искать где-нибудь в вагон-городке либо в копай-городе.
Кинулся Славик к вагон-городку и опять налетел на Рябого. Похоже было, тот специально поджидал Славика. Схватил юношу за рукав и, нагло ухмыляясь, спросил с издевкой:
— Ково шаришься, парень? Ково потерял?
— Где живет Краб?
— Зачем тебе Краб?
— Вы прекрасно знаете, зачем, — засердился Славик. — Послушайте… Вы знаете…
— Кто все знает, тех убивать пора, — многозначительно и весело сказал Рябой. И вдруг, сграбастав Славика за рукав, подтянул к себе. — Понял?
— Отпустите меня! — И Славик вырвал рукав из руки Рябого.