— Простите, — он рухнул на стул, цепляя упаковкой тарелки.
— Это на счастье, на счастье…
Лена принялась бомбардировать скатерть салфетками. Салфетки шлёпались и темнели, вбирая разлитое вино. Маша с испугом осматривала своё платье. Одна найденная капля, красноватым кружком расплывшаяся на боку, срочно ("Да что ж ты скажешь!") потребовала соли. Перфилов, вне сомнений, мысленно был сожжён, четвертован и лоботомирован поочерёдно. Ах, где же хохот и добродушие? Лена сбегала за солонкой. Вениамин Львович притиснулся помогать, бормоча, что если на час замочить в белом вине…
— Меня? В белом вине?
— Только платье!
Ругаясь и споря, Лена, Маша и Вениамин Львович убрались из зала на кухню. Там захлопали дверцы шкафов, зашумела вода, потом Маша горько произнесла:
— Нет, пропал мой hermess!
Перфилов стиснул голову руками. Сама дура, подумалось ему с отчаянием. Ну сама же прижималась, скалилась. А я опять виноват!
Бежать? Вскинув глаза, он с надеждой посмотрел на вроде бы никем не контролируемый выход. Если незаметно…
— Дядя Руслан, — услышал Перфилов хриплый шёпот мальчика.
— Что?
— Вы посмотрите, что у меня есть.
Повернувшись боком, Вовка оттопырил широкий курточный карман.
— Что там?
— А вы посмотрите.
Перфилов подумал, что чем ближе он окажется у дверного проёма, тем удобнее ему будет просочиться мимо кухни. Нет, конечно, и с Вовкой надо бы поговорить, но не здесь же!
— Ну, что у тебя?
Перфилов обогнул стол и нырнул головой к распахнутому карману.
Ни черта видно не было. Ещё тень от собственной фигуры накрыла, смешивая цвета. Какой-то ком, кажется, серый, тёмно-серый, лежал в кармане.
— Это что? — спросил Перфилов.
Вовка посмотрел виновато.
— Воробей, дядя Руслан.
— Что?
— Я убил воробья.
Перфилов вздрогнул. Затем вздрогнул вторично, когда на кухне вскрикнула Маша, которой, по-видимому, что-то не то сделали с пятном. Воробей! Ведь думал, думал об этом! Ему сделалось жарко. На подламывающихся ногах Перфилов вернулся за стол.
Воробей!
— Ты уверен? — прошептал он.
Вовка тоскливо кивнул.
— Может, это не ты.
— Он прямо передо мной упал, — бледнея, сказал Вовка. — Я сначала не понял, дядя Руслан, а он — раз! — и шлёп! Прямо с дерева!
— А ты злился?
— Наверное, я не по…
— Эх, Руслан Игоревич! — шагнув в комнату, с чувством произнёс Вениамин Львович. — Что ж вы! Такой праздник, а вы…
— Вибрирую? — спросил Перфилов.
— Это ещё пол-беды, — сосед, отклонившись, бросил взгляд в проём и, покачивая головой, будто в сомнениях, стал пробираться к своему месту. — Просто удивительно, как вы… как вам удаётся из ничего…
— Дядя Руслан не виноват, — сказал Вовка.
Вениамин Львович повернулся к нему всем телом.
— Молодой человек, вы ещё слишком молоды, чтобы рассуждать о таких вещах!
Усы его грозно шевельнулись. Вовка нахмурился, но умолк.
Вениамин Львович набулькал себе водки в бокал, горестно произнёс: "Стынет же всё!" и залпом махнул грамм, наверное, семьдесят пять.
— Это ведь умудриться…
Он сморщился, давая водочной горечи ухнуть в желудок.
— Ну вот, всё в порядке! — объявила, появляясь, Лена.
Маша, обогнув её, с прижатой к боку ладонью добралась до своего стула и демонстративно отставила его от Перфилова.
— Вы знаете, сколько стоило это платье? — прошипела она ему. — Вам столько в месяц не заработать!
— Маш, ну хватит! — обидчиво протянула Лена.
— Всё, Ленусик, всё, — сказала Маша. — Только пусть мне водки нальют!
— А я готов! — будто на пружине подскочил вверх Вениамин Львович.
Блеснули стекло, лак на ногтях, с мягким звоном горлышко бутылки соприкоснулось с приподнятой стопкой.
— Давайте тост! — сказала Лена, обводя собравшихся взглядом.
Она не успела продолжить — её подруга вдруг захохотала как сумасшедшая. Вениамин Львович, прекратив наливать, озадаченно поднял бровь.
— Маше…
— Нет-нет, — уминая хохот в пышной груди, заговорила Маша, — я просто подумала, кх-х-х… что обычно как раз желают, чтобы жизнь в новой квартире, к-х-ха… была продолжением новоселья, весёлой, искристой…
Не удержавшись, она снова захохотала, замахала рукой. Но, чуть успокоившись, блестя глазами, продолжила:
— А у нас то вино прольют, то тарелку раскокают, хорошо ещё, не убили никого…
Тут уже фыркнул Вовка, и спустя мгновение, необходимое, чтобы забрать побольше воздуха в лёгкие, захохотали все. Вениамин Львович — стоя и покачиваясь, будто под ветром. Маша — уронив лицо на сгиб локтя. Лена — вздрагивая и утирая потёкшую тушь.
Перфилов выдувал смех в кулак, и получалось какое-то ту-ру-ру и тру-ха-ха. Нет, смешно, смешно. Весело.
— Всё, всё, едим! — сказала Лена.
Все уткнулись в тарелки, зазвякали по фарфору вилки и ножи, захрустели, переламываясь, куриные кости, поплыли наколотые огурцы.
Взгляд Маши, принявшей рюмку водки внутрь, в отношении Перфилова несколько подобрел. Вениамин Львович налил ей ещё.
— А мне вина! — сказала Лена.
И все опять захохотали, причём Маша едва не подавилась, и Перфилов на всякий случай отклонился, чтобы не подумали, будто он опять был причиной. Вовка нет-нет и нащупывал мёртвого воробья — Перфилов видел это по его сосредоточенному лицу.
Курица оказалась замечательно прожарена.
Вовке налили лимонада. Вениамин Львович, взяв-таки на себя обязанности разливающего, нацедил вина и Лене, и Маше. Перфилов чуть-чуть пригубил водки. Между Леной и Вениамином Львовичем завязался разговор о домашних соленьях, вареньях и особенностях созревания перцев и помидор в теплицах среднерусской полосы. С теплиц они плавно перешли на погоду, на нынешнюю весну, на прогноз по лету. Здесь включилась Маша и поведала о связи самочувствия с пятнами на солнце, о перемене полюсов и скором ледниковом периоде.
— Да ну, ерунда! — высказался Вениамин Львович. — Всё дело, простите меня, Мария, в малом отрезке наблюдения, поэтому погодные сезонные флуктуации нам кажутся чем-то из ряда вон выходящим, хотя, на самом деле, не выходят за статистические границы не двухсот, а, скажем, тысячи или двух тысяч лет.
— А пчёлы? — не сдалась Ленина подруга. — Пчёлы же вымирают! И дельфины выбрасываются!
— Ну, это ещё не изученный феномен.
— У вас вон, у дома, насекомые у стенок лежат! Тоже, скажете, феномен?
— Это где? — поинтересовался Вениамин Львович.
— У дома, под окнами. Вот как идёшь от остановки — под одним и под другим. И на асфальте.
Перфилов заметил, как побледнел Вовка.
— Ну так травили, наверное, — сказал Вениамин Львович легкомысленно. — А потом смели да не убрали. Или дети, знаете, как только не развлекаются, может, даже соревнуются на количество трупиков. Но скажу вам вещь более необъяснимую: тараканы из квартир действительно куда-то пропадают.
— А вот это верно! — горячо поддержала его Маша. — Я сама думаю, не предчувствуют ли они чего? Катаклизм или яд какой-нибудь?
— Возможно, люди меняются, — Вениамин Львович качнул головой, явно не одобряя эти изменения. — Люди становятся злее, раздражительнее, всякие насекомые, поверьте, это отлично чувствуют. Видимо, наступает определённый предел…
— А я думаю, это новая химия, — сказала Лена.
— Химия!? — воскликнул Вениамин Львович. — Они выживут даже в ядерной войне! Они и крысы. Потому что — сверхадаптивный аппарат!
— Тогда — микроволны.
Перфилову сделалось скучно.
Он доел курицу, пока Маша, Лена и Вениамин Львович вели громкий спор о выживаемости тараканов и наличии их в квартирах. Потом Лена обратила внимание на то, что Перфилов отставил тарелку, и предложила потанцевать.
Тараканы отошли на второй план. Стол отодвинули. Лишнюю посуду убрали. В магнитолу зарядили диск.
— Руслан Игоревич!
Лена встала перед Перфиловым, протянув руки.
— Что? — спросил он, перебравшийся в процессе перемещения стола со стулом к Вовкиному креслу.
— Хотя бы один танец!
— Я не особо умею.
— Руслан Игоревич! — с укором произнёс Вениамин Львович. — Уж могли бы уважить хозяйку! В конце концов, это неприлично!
Они с Марией вдвоём уже медленно покачивались в центре комнаты под "Эммануель", которой разродилась магнитола. Одна рука соседа сползла с талии чуть ниже и явно намечала дальнейший эротический захват ягодицы.
— Хорошо, — под ожидающим взглядом Лены сдался Перфилов, — но предупреждаю…
— Оставьте.
Лена вытянула его к себе. Её глаза оказались так близко, что он разглядел своё маленькое и несчастное отражение в глубине зрачков.
— Ведите, — сказала она.
Губы её, розовые от помады, приглашающе изогнулись, ресницы дрогнули, голова чуть склонилась вправо. Перфилов, мысленно вздохнув, возложил руки чуть выше Лениной талии и повёл по часовой.
Поля Мориа сменил Джо Дассен, Вениамин Львович, едва разминувшийся с Перфиловым плечами, подмигнул и притиснул к себе ойкнувшую подругу.
Комната смещалась в такт шагам, то раздражая взгляд бедным углом, то поворачиваясь окном, за которым проступали рамы остеклённого балкона, то приближаясь исцарапанным сервантом с одинокой фигурной свечой на полке.
Вовка в кресле деловито терзал пятку.
— Ну как? — спросила Лена спустя три или четыре минуты.
Джо Дассен утихомирился, уступив место Морриконе.
— Что "как"? — спросил Перфилов.
— Ну совсем же не страшно немного потанцевать.
— Мне кажется, это вопрос не страха, а подчинения.
Лена лукаво улыбнулась.
— А вам разве не хочется подчиняться?
— В каком смысле?
— Мужчинам часто не хватает цели. Они живут словно впустую, ни для чего. А женщина эту цель даёт.
— Это какую?
Комната под музыку раскручивалась всё быстрее.
— Себя. Женщина — это же персонифицированная любовь. Ради чего ещё должен жить мужчина, как не ради любви?
— Вы знаете про Елену Троянскую, Августу Гонорию, Рогнеду Полоцкую? Сколько, думаете, людей положили на алтарь их любви Менелай с Агамемноном, Атилла и князь Владимир?