Все в точности так и произошло! Меня задержали в аэропорту, продержали 6 часов, рабочее время у гг. Лайсэма и Веллингтона закончилось (потом я узнал, что Веллингтон был в Женеве в том же отеле, где и Ю.Е.), их телефон я «вспомнить» не мог, потому и не позвонил. И добился освобождения с помощью своего адвоката, г-на Макинтоша, обещав на следующий день предъявить паспорт с визой.
Наличие нескольких паспортов чиновников иммиграционной службы не обрадовало, они бормотали под нос слова «Russian mafia», но меня все же выпустили. Утром я сообщил г-ну Лайсэму во время экстренной встречи, что произошло. На вопрос, почему я не поставил визу в зеленый паспорт, я рассказал, что мне из России еще давно сообщили, что этот паспорт «на контроле», лучше им не пользоваться, и т. д. и т. п. Что, в сущности, было чистой правдой.
А с 31 августа 1993 г., когда я последний раз въехал в Англию, я больше никуда не выезжал, всех тонкостей не знал, и в конце концов, я же не профессиональный шпион, меня никто не учил. И вообще они сами должны были все предусмотреть. Он вынужден был согласиться.
Мне было предложено тут же от него позвонить в Женеву, и он был свидетелем моего очень горячего разговора и с Юрием Евгеньевичем и, особенно, с Михаилом Евгеньевичем. Они не поверили ни одному моему слову из рассказа о паспортах, заявив, что это мои «штучки» (а в этот раз так все и было) и что в принципе ни о каком дальнейшем сотрудничестве не может быть и речи. И что если меня убьют, я должен пенять на себя.
Это была очень яркая речь с их стороны, а я был весьма рад, что г-н Лайсэм ее слышал, ведь я предварительно включил на телефонном аппарате кнопку громкого звука в динамике.
М.Е. мне заявил, что они немедленно уезжают из Женевы и больше слышать обо мне не желают. Что и требовалось доказать, т. к. я опасался, что англичане предложат мне приехать в Женеву на следующий день, а тогда мне уже не отвертеться.
Таким вот образом была провалена эта комбинация МИ-6. Конечно, это не улучшило моих отношений с английскими разведчиками, хотя я именно их обвинил в недостаточной подготовке «операции», и что это теперь очень сильно осложнило мою ситуацию, как в Москве, так и в Лондоне. Из дальнейшего развития событий они могли в этом наглядно убедиться.
Мы, тем не менее, продолжали примерно раз в неделю встречаться. Лайсэма и Веллингтона интересовали различные вопросы, в частности, характеристики тем лицам, которых я знал, экономическая ситуация в России, формы и методы контактов бизнесменов с представителями преступного мира. Очень длительная беседа была после выборов в Государственную Думу, т. к. я в одном из предыдущих разговоров сообщил им, что имел контакты с людьми Жириновского в сфере бизнеса (а я их действительно имел, и довольно плотные). И вот его партия побеждает на выборах и становится одной из ведущих в парламенте.
Весь мир это напугало. Было высказано соображение, что «Правительство Ее Величества», возможно, нашло бы варианты изыскать средства для осуществления мероприятий, чтобы ослабить или изменить позиции г-на Жириновского. Беда лишь в том, что все средства, попадающие в Россию, бесследно исчезают, не доходя по назначению. Попросту говоря, разворовываются.
Я выразил готовность обсудить этот вопрос, а также возможные другие взаимовыгодные вопросы, с влиятельными российскими представителями, что и было мной сделано. В январе 1994 года я принял для себя окончательное решение возвратиться в Москву, чтобы на месте попытаться решить сложившуюся ситуацию, т. к. в своем дальнейшем пребывании за границей не видел никаких перспектив.
В то же время позиция моих московских партнеров в отношении моего будущего позволяла надеяться, что это будущее все-таки имеется. Я объявил о своем решении как московским партнерам, что вызвало их благожелательную реакцию и давало надежду на возможность исправлении ситуации по моим долгам, так и англичанам.
У англичан это вызвало озабоченность в отношении моей судьбы в России, но в то же время они мне сказали, что в случае успешного выхода из кризиса это открывает «новые горизонты» в моем с ними сотрудничестве. Они интересовались, будет ли у меня возможность выезжать через какое-то время за границу. Я ответил, что если все пойдет более-менее нормально, то очевидно будет. Тем более что я оставляю семью в Англии, и позиция моих московских партнеров позволяет надеяться, что я смогу, время от времени, их навещать.
Я не просил у англичан никакой материальной помощи, т. к. я им всегда подчеркивал, что в России я был очень состоятельным человеком (а они и так были в курсе, какой образ жизни я вел в Москве и на каком уровне путешествовал по миру). Да и в Англии я старался особенно не афишировать свои трудности, находя различные способы получения денег на жизнь.
У меня по-прежнему был «Роллс-ройс» с шофером, я жил в прекрасном доме, ну а в холодильник ко мне никто не заглядывал (хотя там часто ничего не было). Я позаботился о том, чтобы у меня отключили дома телефон за неуплату вовремя счетов. Во-первых, счета действительно были чудовищными (более 10 тыс. фунтов стерлингов), а во-вторых, телефон являлся дополнительным источником информации для МИ-5, т. е. английской контрразведки, или МИ-6, а мне это совсем не нравилось.
В конце концов, я всегда находил возможность позвонить или от друзей и знакомых, или с чьего-нибудь офиса, или из автомата на улице, или из клуба. Надо отметить, что телефон у меня не отключали еще 9 дней после получения последнего уведомления от British Telecom, в то время как обычно это делается через 48 часов. Это еще раз убедило меня в том, что телефон стоял на постоянной «прослушке».
Кстати, и англичане, Лайсэм и Веллингтон, настойчиво интересовались, когда я включу телефон, т. к. это затрудняет связь со мной. Они предлагали взять расходы на себя, но я отказался, ссылаясь на то, что самостоятельно решу свои проблемы, что мне не нужны от них мелкие подачки, а больших денег они мне не предлагали.
На это они резонно замечали, что большие деньги платятся за большие услуги. Я сказал, что если я в Москве сумею решить свои вопросы, то мне их деньги не нужны, а если не сумею, то их некому будет давать, т. к. я, очевидно, перестану существовать как органическая субстанция. Единственно, я просил их, если им станет известно, что со мной что-то случилось, и они увидят, что семья осталась без средств к существованию, помочь им выехать в Россию после окончания срока действия их виз, т. е. до 1 июня 1994 года.
Сейчас у меня в Лондоне находятся мать, брат с женой, сын и дочь, а также родители жены моего брата. То есть все прямые родственники, которым из-за меня в Москве угрожала опасность от бандитских группировок (Дамиров и К0 и т. д.). Других близких родственников у меня нет.
Так вот, когда г-да Лайсэм и Веллингтон спрашивали, будет ли у меня возможность выезжать из России, они дали мне два номера телефонов, по которым я должен позвонить сразу, как только окажусь за границей. Сказать, что звонит «Алекс», сообщить страну, город, гостиницу, где я остановился, и со мной немедленно выйдут на связь.
Меня предупредили, что я не должен звонить по этим телефонам ни из одной точки СНГ, а только из-за границы. И, естественно, никому не давать. Вот номера лондонских телефонов МИ-6: 071-2402567 и 071-3887431.
Я сказал, что абсолютно убежден, что достаточно длительное время наверняка буду лишен возможности свободно передвигаться по стране. А тем более за рубеж, т. к. я слишком долго отсутствовал. Что мне понадобится очень много усилий и времени, чтобы хотя бы частично восстановить доверие к себе со стороны моих московских партнеров. И, прежде, всего Ю.Е. Свинитского, а также других влиятельных лиц, и что вообще не исключена вероятность моей «посадки», а то и физического устранения.
Ответ был следующий: «Мы умеем ждать».
Москва, 13 февраля, А.Л. Житников».
«Мы тоже умеем ждать», — усмехнулся про себя Грачев и отложил «Записку» в сторону. А вслух сказал:
— Думаю, скоро у вас появится возможность позвонить Лайсэму или Веллингтону по одному из этих телефонных номеров, Алекс.
Лубянка, Центр. 17 февраля
Весь предыдущий день Грачев вел с Житниковым продолжительные беседы и расспросы. В это же время полковник Алексеев с группой оперативных работников параллельно проводил техническую, но небезопасную спецоперацию, связанную с тем же делом. К вечеру вербовочные мероприятия вступили в последнюю стадию. Есть в арсенале российских контрразведчиков определенные приемы, навыки, методы, которые не принято раскрывать в любой спецслужбе мира. У каждой они свои. Но итог был достигнут. И у Алексеева все завершилось, правда, имелись жертвы.
Житников дал добровольное, твердое и окончательное согласие на сотрудничество с ФСБ. Как он сам выразился: «По морально-этическим соображениям и без материальной заинтересованности». И подписал соответствующую бумагу. Грачев был рад, что они уложились в намеченные им же самим десятидневные сроки. Даже с опережением «собственного графика» на два дня. А пока Житников для всех остальных «все еще ловил рыбку в глухой деревушке под Конаково».
Все его родные и близкие находились в Лондоне, и это в данной ситуации играло на руку. А московские партнеры по бизнесу и даже скрытые агенты МИ-6, если они гипотетически и отслеживали поведение Житникова в Москве, должны были быть в этом убеждены. Но они, последние, на горизонте не объявлялись. То ли были уверены в своем агенте, то ли опасались ФСБ. И имели на то веские основания, поскольку каждый из дипкорпуса и нелегалов был наперечет и хорошо известен контрразведчикам.
Когда Житников к вечеру согласился сотрудничать с ФСБ, Грачев, взвесив все «за» и «против», принял решение подключить его к операции «Англичанка гадит». Но нужно было еще получить «добро» свыше. Поэтому он запросился на следующий день с утра на экстренный прием к руководителю российской контрразведки. А к этому времени и полковник Алексеев должен был закончить свою спецоперацию. Он оставался с ним на связи в