— Подождите, деточки, подождите, внучата мои…
— Дедушка, что случилось? — встревоженно окружают его пахари.
— Дальний путь с гор, а ноги-то уж подтоптались, вот я и запоздал. Хочу, детушки, тоже пойти за плугом. Напахался я на своем веку, немало напахался, А только как же, думаю, новая жизнь у моих внуков без меня начнется? Дайте хоть одну ровную борозду с трактористами пройти. Павло! Павлик! — крикнул дед Гритчуку. — Останови на минутку свою машину, дай полюбоваться.
— Для вас, дедушка, остановлю. — Тракторист упруго спрыгнул на землю, подошел к старику. — Что там у вас?
— Хочу с тобой пахать, на машине, хоть самую малость…
— Как это — со мной? — удивился Павло.
— Ты, сынок, помоложе, да к тому же ученый, ну и веди свою машину, только так веди, чтоб деду поспеть за нею, а я за плугом пойду. — Старик подошел к трактору, посмотрел на плуги и беспомощно заморгал глазами. — А куда же, сынок, чапыги подевались? Взяться-то не за что…
— В прошлое отошли чапыги, — рассмеялся тракторист.
— Выходит, и не доведется мне с тобой на машине пахать?
— Верно, придется вам за простым плугом пойти, — сочувственно глядя на старика, проговорил Гритчук и прикусил нижнюю губу.
— Становитесь, дедушка, на мое место! — крикнул с борозды Юрий Заринчук и перешел от плуга к лошадям.
— Спасибо, Юра. Уважил старика, так теперь слушайся его. Веди прямую, только прямую линию. На всю жизнь прямую.
Лица гуцулов осветились улыбками.
Юрий тронул коней, и земля зашуршала, поглощая сияние плуга и солнца.
Борозда тянется все прямо и прямо, перерезая поперек межи и сорняки…
— Как, дедушка? — оглянувшись, спросил Заринчук.
— Так, дитятко, словно веду свою борозду к самым райским вратам.
— К самым воротам счастья, — поправил Заринчук, и дед кивнул головой…
Вечером деда Степана остановили на горе Бундзяк, Палайда, Наремба и Космина.
— Ты что, старая тряпка, обольшевичился перед смертью? — Бундзяк злобно впился взглядом в старика. Тот засмеялся. — Ты чего хохочешь?
— Как же не хохотать, когда ты такой смельчак, что даже старика боишься! Ты приволок бы против деда еще десяток проходимцев. Чего глазами сверлишь?
— Я тебя из этой игрушки навылет просверлю. Кто тебя просил пахать в колхозе?
— Хлеборобская совесть просила. Я на свете по совести живу.
— Цыц, падаль! Убью! — задрожал Космина.
— А кто вы такие, чтоб меня убивать?
— Мы? Мы подземные ключи.
— Вы — подземные ключи? Да какой это пес налаял такую нелепицу? Гадюки вы подземные, вот кто вы!
— Крестись, дед, ночью твоя свечка засветится! — Космина поднял «вальтер».
— Что ты меня, старика, смертью пугаешь? — Степан выпрямился. — Я и в земле буду лежать, как корень, а вы и на земле корчитесь, словно черви могильные. На вас люди и плюнуть не захотят. Пусть уж вам от меня выпадет такая честь. — И он плюнул в лицо Космине.
Тот, вскрикнув, нажал гашетку.
Дед Степан пошатнулся, неловко упал лицом в хвою молоденьких пихт.
Бундзяк с недоверием палача посмотрел на распластанное тело. Ему теперь мерещилось, что и мертвые оживают. И если убивали наспех, без проверки, его и на расстоянии некоторое время мучил тревожный перестук чужого сердца.
«Кровь густеет», — думал он, злобно морщась и растворял ее то самогоном, то спиртом.
Он хотел нагнуться к груди деда Степана, но неожиданно для всех вскрикнул, перепрыгнул через неподвижное тело и скрылся в лесу.
На дороге внезапно показались милиционеры. Борис Дубенко тотчас помчался за Бундзяком.
— Руки вверх! — приказывает Богдан Гомин бандеровцам, подымая автомат.
Бандиты очумело кидаются врассыпную, за ними бегут милиционеры.
— Не уйдешь, падаль! — кричит Гомин, преследуя Космину.
Тот, отстреливаясь, остановился на миг, застонал и, цепляясь руками за ствол пихты, бессильно сел на змееподобный корень.
Бундзяк перепрыгивает с камня на камень, скатывается в овраг и снова подымается вверх, убегая от погони. Но Борис Дубенко не отстает от него. Он, как властелин гор, по звуку распознает, куда побежал бандит, отрезает его от Черного леса. Бундзяк оглядывается назад и с ужасом замечает, как сокращается расстояние между ним и парнем, как вырастает перед глазами фигура преследователя.
Вот уже завиднелась новая гора, близится лесная чаща, где пихты, словно в напряженной борьбе, глушат одна другую кронами и обнаженными корнями… И тут этот парнишка вдруг исчезает. Из потной груди Бундзяка вырывается вздох облегчения. Но внезапно у опушки леса вырастает озаренная лунным сиянием фигура все того же Дубенка.
Спрыгнуть бы в яр. А что, если упадешь на камень и переломишь позвоночник?
Что же делать, что делать? Страх раздирает мозг. Но внезапная идея придает Бундзяку сил. Он поворачивает назад, по узкой тропочке, петляя, спускается в овраг и спешит к Тарасу Трускавцу, который живет в своем тайном убежище одиноким волком.
Только бы добежать, только бы успеть…
Перепрыгнув через ручей, он выбежал на лужайку и стал спускаться в пропасть. Позади слышен шорох шагов Дубенка. Кажется, что из-под его ног осыпаются не камешки, а целые глыбы. Но вот уже и нора Трускавца.
— Тарас! Тарас! — отчаянным голосом кричит Бундзяк, пробегая мимо логова своего сообщника.
Тот выскакивает из подземелья с оружием в руках и встречается лицом к лицу с Дубенком…
Предсмертный крик Трускавца настиг Бундзяка уже в чаще леса. Касьян трижды перекрестился, молясь за упокой души Тараса и за свое спасение.
Вечер, но долина наполнена рокотом моторов и движущимися огоньками. По свежей борозде идет Ксеня Дзвиняч, а перед нею подымается отвалами и рассыпается вывороченная земля.
— Ксеня, любушка, как же так можно? — окликает ее, подходя, Олена Побережник. — Нам надо за урожай бороться, а разве ночью можно как следует вспахать поле? Хотела я остановить тракториста, а он прогнал меня домой. Так у меня сердце болит, что хоть под трактор ложись.
— А пусть оно у вас не болит, Олена. Трактористы пашут как надо. Гляньте вон на сантиметры! — и Ксеня замерила борозду окладным метром.
— Так и у тебя тоже болело сердце? — спросила Олена, взяв у нее метр.
— Не так, как у вас, а болело, — Ксеня улыбнулась, не замечая Павла Гритчука, который остановил трактор и подошел к ним.
— Тетка Олена, опять следите? — с деланным гневом набросился тракторист на женщину. — У меня тоже есть самолюбие. Ежели мне не верят, я и на другое поле перейду. Почему вы не дома?
— Да разве я дома могла бы полюбоваться вашей работой? Так с вечера славно пашете…
— Что ж любуйтесь хоть до ночи, — великодушно разрешил тракторист. — Только не так часто тыкайте метром в борозду… Эх вы… Да мы ведь сами хотим, чтобы урожай вырастал стеной. Не меньше вас хотим. За сколько вы боретесь? — обратился он к Олене.
— Боролась за двадцать и пять, ну, а как пристал муж с ножом к горлу, взяли еще пять.
— Плохо, плохо муж к вам приставал. Мягкий он, видно, у вас, бесхарактерный.
— Мягкий? Вы еще моего Леся не знаете! — вспыхнула Олена. — У него, видите ли, такой характер, что сразу в бригадиры попал, а чем он через год станет, того и жена не знает!
Меж гор подымается молодой месяц.
У Черемоша на голубом камне стоят дед Савва и Мариечка. Старик сосредоточенно, с надеждой и недоверием, разглядывает комочек приозерной земли.
— Может, что-нибудь и выйдет, — говорит он. — Может, и выйдет. Все в руце божией.
— А мне кажется — больше в вашей, чем в божией.
— И как у тебя язык поворачивается, говорить такие вещи! Что я, выше бога?
— Для меня, дедушка, выше.
— Мариечка, послушай хоть раз меня, старика: не сей, дитятко, сейчас, в новолуние.
— Да почему?
— А потому, что вся сила уйдет в стебель, а не в зерно. Ты посей при полумесяце, когда он завяжется, как плод. Тогда и зерно завяжется у тебя.
— Ой, дедушка, и скажете же такой пережиток! — девушку трясет от смеха.
— Стало быть, не будешь ждать?
— Не могу. Каждый пропущенный день высосет у меня сто тонн влаги с гектара и кусочек сердца иссушит.
— А у меня, выходит, не сохнет сердце? Я ведь хочу, как лучше. Годы, годы отрывают тебя от меня, откатываешься, как румяное яблоко от старой яблони. Только бы ты, маленькая моя, к счастью прикатилась. — Старик снова посмотрел на комочек земли, на молодой месяц, и выражение глаз его изменилось. — Так не послушаешь деда, не подождешь до полумесяца?
— В новолуние посею.
— Так пусть же и урожай у тебя как месяц растет! — пожелал, выходя из-за деревьев, Микола Сенчук.
— А как месяц растет, Микола Панасович? Расскажите! — с живостью откликнулась Мариечка на знакомые шутливые нотки в голосе председателя; она любила слушать его советы, рассказы о былом и даже сказки.
— А вот послушай, может и пригодится…
Только народился в небе месяц — совсем еще молоденький был — полюбилась ему звездочка. И вот бежит он ранним вечером к портному. «Сшей мне, портной, добротный да просторный костюм!» — «А что ж, это можно, — ответил портной, улыбнулся в усы, — а были они у него прямые, как стрелки, — и охотно снял мерку. — Приходи, молодец, через неделю, будет тебе платье добротное да просторное». Ровно через неделю опускается месяц к портному. «Ну, что, друг, сшил?» А у того от удивления и усы вилками вверх задрались. «Что это тебя, молодец, так разнесло? Или оженился, не дожидаясь костюма?» — «Только собираюсь, — подмигнул месяц. — Ну, показывай костюм, погляжу, можно ли в нем к невесте идти». Посмотрел на работу и опечалился. «Снимай еще раз мерку, придется невесте подождать меня». Что портному оставалось делать? Послушался он месяца и говорит: «Заходи, дружище, еще через неделю».
Проходит еще неделя. Ночью кто-то стучится к портному. Отворил он дверь и опешил, усы и те повисли, как перестоявшиеся колоски: стоит перед ним роскошный круглолицый месяц, широко улыбается, костюма ждет. «Что же мне делать, добрый человек, — взмолился наконец портной, — ежели ты каждую неделю втрое вырастаешь?»