Я подумал про эту тумбу. Вряд ли она весила намного больше бочек с нефтью, какие я в армии поднимал. Я сказал ему, что когда-то, наверно, мог бы.
– Если снова станешь таким большим, сможешь поднять ее?
– Думаю, что смогу.
– Плевать, что ты думаешь; я хочу знать, можешь ты обещать мне, что поднимешь ее, если я тебя снова сделаю большим? Обещай мне это, и получишь не только мой особый бесплатный курс по культуризму, но еще и поездку на рыбалку в придачу, задаром! – Он облизнул губы и откинулся на подушку. – Я в накладе не останусь, спорить готов.
Он лежал и усмехался своим мыслям. Когда я спросил его, как он собирается снова сделать меня большим, он только приложил себе палец к губам.
– Старик, мы не можем допустить, чтобы другим стал известен такой секрет. Я ведь не сказал, что скажу тебе как, верно? Ёлы-палы, взять и раздуть кого-то в полный рост – таким секретом нельзя делиться с кем попало, он станет опасен в руках врага. Ты и сам бо́льшую часть времени не будешь замечать ничего такого. Но даю тебе мое твердое слово: станешь выполнять мою программу тренировки – и вот что будет.
Он свесил ноги с кровати и сел, сложив руки на коленях. Тусклый свет из сестринской будки, падавший ему через плечо, выхватывал из темноты его зубы и один глаз, сверкавший на меня. А по палате мягко раскатывался его задорный голос ярмарочного зазывалы.
– Вот каким ты станешь. Большой Вождь Бромден рассекает по бульвару – мужики, бабы, детвора, все задирают головы, глядя на него: «Ну и ну, что за великан такой – каждый шаг по десять футов и задевает телефонные провода»? Идет себе, шагает через город, только ради девственниц может задержаться, а всем прочим телкам даже нечего мечтать, разве только у вас сиськи, как спелые дыни, красивые крепкие белые ноги, чтобы могли обхватить его мощную спину, и пилотка что надо, теплая и сочная, сладкая, как мед…
И так он вещал в темноте, расписывая мое будущее: все мужики будут меня бояться, а все прекрасные девушки – вздыхать обо мне. А затем сказал, что сейчас же пойдет и запишет меня в свою рыбацкую команду. Встал, взял полотенце с тумбочки, опоясался им, надел кепку и навис надо мной.
– Ну, старик, говорю тебе, говорю, женщины будут просто рвать тебя на части.
И вдруг схватил и развязал мою простыню, снял одеяло и оставил меня без ничего.
– Глянь-ка, Вождь. Ух ты. Что я тебе говорил? Уже подрос на полфута.
И пошел, посмеиваясь, из палаты, между рядами кроватей.
25
Две шлюхи едут из Портленда, чтобы взять нас на рыбалку в открытом море! От этой мысли я с трудом долежал в постели, пока не включили свет в шесть тридцать.
Я первым вышел из палаты и пошел к доске возле сестринской будки посмотреть, неужели там и вправду есть мое имя. Сверху было написано большими печатными буквами: «ЗАПИСЫВАЙТЕСЬ НА РЫБАЛКУ В ОТКРЫТОМ МОРЕ», ниже значился Макмёрфи, а за ним – Билли Биббит. Третьим был Хардинг, четвертым – Фредриксон, и так далее, до номера десять. И там, в самом низу, после девятого, я увидел свое имя. Я действительно поеду на рыбалку с двумя шлюхами; я повторял это про себя снова и снова, с трудом веря в такое.
Передо мной вклинились трое черных и стали читать список, водя по нему серыми пальцами, а как увидели мое имя, стали скалиться на меня.
– Это кто же записал Вождя Бромдена на эту дурачью затею? Индеи писать не умеют.
– Думаешь, индеи умеют читать?
В такой ранний час их белая форма была накрахмалена до хруста, и их руки, когда они двигали ими, напоминали бумажные крылья. Я делал вид, что глухой, слыша, как они смеются надо мной, словно ничего не понимал; но когда мне сунули швабру, чтобы я делал их работу, я развернулся и пошел в спальню.
«К черту их, – сказал я себе. – Тому, кто едет на рыбалку с двумя шлюхами из Портленда, нечего заниматься всяким дерьмом».
Мне было страшновато взять вот так и уйти от них, потому что я еще никогда не шел против того, что велели мне черные. Я оглянулся и увидел, что они идут за мной со шваброй. Они бы, наверно, вошли за мной в спальню и всучили швабру, если бы не Макмёрфи; он метался вдоль кроватей и поднимал такой хай, хлеща полотенцем по воздуху над нерадивыми рыбаками, что черные, видимо, решили, не стоит сюда соваться ради того, чтобы кто-то вытер за них пятнышко в коридоре.
Макмёрфи натянул кепку пониже на рыжие вихры, изображая капитана, и казалось, что наколки ему сделали в Сингапуре. Он ходил вразвалку, словно по палубе, и свистел в кулак, как в боцманский свисток.
– Харэ дрыхнуть, салаги, харэ дрыхнуть, или протащу под килем от носа до кормы!
И застучал костяшками по тумбочке Хардинга.
– Шесть склянок, и всё ровно. Идем по курсу. Давайте на палубу. Хватит лысого гонять.
Он заметил меня в дверях, подбежал и хлопнул по спине, как по барабану.
– Смотрите на большого Вождя; вот настоящий моряк и рыбак: на ногах до зари и копает червей для наживки. Вам, лодырям паршивым, не помешает брать с него пример. На палубу! Настал наш день. Ноги в руки – и на море!
Острые ворчали и дулись на него, особенно за полотенце, а хроники просыпались, хлопая синюшными глазами от пережатого тугими простынями кровотока, и озирались, пока их тусклые водянистые взгляды не обращались на меня с тоскливым недоумением. Они лежали и смотрели, как я натягиваю теплую уличную одежду, и мне было слегка неловко перед ними. Они догадывались, что меня одного из всех хроников записали на рыбалку. Все эти старперы, столько лет прикованные к коляскам, с катетерами, тянувшимися, точно вены, по немощным ногам, нутром чуяли, что я сейчас уйду, а они останутся. Как тут не завидовать? Пусть они утратили почти все человеческое, но понимали происходящее животным чутьем (бывает, ночью старые хроники проснутся, закинут головы и воют, и сразу ясно, кто-то из них умер), а завидовали остатками своей памяти.
Макмёрфи вышел глянуть список и стал уговаривать острых, чтобы еще кто-нибудь записался. Он прохаживался по палате, пиная кровати, на которых кто-нибудь лежал, натянув одеяло на голову, и говорил, до чего это здорово, когда буря скалится тебе в лицо, а кругом ярится неукротимое море. Йо-хо-хо, черт возьми, и бутылка рому.
– Ну же, слюнтяи, мне нужен еще один участник, чтобы набрать команду, один чертов доброволец…
Но желающих не находилось. Старшая Сестра запугала остальных историями о бурном море и потопленных лодках, и было непохоже, что мы найдем этого последнего участника. Но через полчаса, когда мы стояли в очереди на завтрак, к Макмёрфи подошел Джордж Соренсен и пробормотал что-то, прикрывая рот рукой.
Это был старый швед, долговязый и беззубый, которого черные звали Джордж Полоскун, из-за его бзика насчет гигиены – он шаркал по коридору, отклоняясь назад, чтобы его лицо оставалось как можно дальше от других людей. Джордж был очень застенчив. Его глубоко посаженные глаза скрывались под косматыми бровями, а лицо он закрывал широкой ладонью. Его голова на длинной шее напоминала воронье гнездо на мачте. Он проговорил что-то Макмёрфи, точнее, пробубнил себе в руку.
– Ну-ка, Джордж, – сказал Макмёрфи, отведя его руку от лица, – что ты там говоришь?
– Про червей, – сказал Джордж. – Я просто подюмал, вам с них толька не будет – не для чавычи.
– Да? – сказал Макмёрфи. – Червей не надо? Я, пожалуй, соглашусь с тобой, Джордж, если скажешь мне, что ты имеешь против червей?
– Я просто подюмал, ты недафно говориль, что мистер Бромден ходиль копать червей для наживки.
– Верно, папаша, говорил.
– Воть я и говорю, вам просто не видать удачи с энтими червями. Сейчас здесь такой месяц, когда чавыча сильно на нерест идет – ах-ха. Селедка нужна вам. Ах-ха. Нарежьте себе селедки и сажайте на крючок для наживки, тогда вам будет удача побольше.
В конце каждого предложения голос его взмывал – по-больше, – словно он спрашивал что-то. Он кивнул пару раз Макмёрфи, качнув своим массивным подбородком, выскобленным чуть не до мяса, развернулся и зашаркал в конец очереди. Макмёрфи окликнул его.
– Ну-ка, погоди минутку, Джордж. Ты так говоришь, будто что-то смыслишь в этих рыбацких делах.
Джордж развернулся и зашаркал обратно к Макмёрфи, так далеко отставив голову, что казалось, ноги несут его против воли.
– А то как жеж. Двадцать пять годков за чавычей ходил, сплошь от залива Хаф-мун[38] до Пьюджет-саунда[39]. Двадцать пять годов рыбачил, пока грязь не заела.
Он протянул к нам руки, показывая, какие они грязные. Все наклонились к нему и стали смотреть. Грязи я не увидел, только глубокие следы от тысяч миль рыбацких сетей, вытянутых из моря. Дав нам посмотреть с минуту, он скатал ладони в кулаки и засунул в карманы пижамы, словно опасаясь, что мы загрязним их взглядами, и ощерился на Макмёрфи, открыв десны, бледные, как выбеленная в рассоле ветчина.
– У меня просто хорошая лодька была, сорок футов, но осадька двенадцать и вся из цельного тика и дуба. – Он покачался взад-вперед, словно пол под ним ходил ходуном. – Хороша же была лодочка, право слово!
Он собрался было развернуться, но Макмёрфи снова его остановил.
– Черт, Джордж, чего ж ты раньше не сказал, что был рыбаком? Я тут изображаю из себя морского волка, но, если между нами и этой вот стеной, единственное судно, на каком я был, это линкор «Миссури», а все, что я знаю о рыбе, это что есть ее лучше, чем чистить.
– Чистить легко, кто-нибудь тебе покажет.
– Ей-богу, ты будешь нашим капитаном, Джордж; а мы – твоей командой.
Джордж отклонился от него, качая головой.
– Энти баркасы ужасно грязные с тех пор. И все там ужасно грязное.
– Ну и черт бы с ними. Наш баркас специально продезинфицировали от носа до кормы, весь блестит, как собачий зуб. Тебе, Джордж, грязь не грозит, ты же будешь капитаном. Не придется даже наживку цеплять; просто будешь капитанить, раздавать приказы нам, сухопутным крысам – ну, как тебе такое?