– Выигрыш, силы небесные, – сказал он с закрытыми глазами. – Тоже мне, выигрыш.
Вот почему я считаю, что виноват больше других в том, что случилось чуть позже, когда нас дезинфицировали. Я сделал то, что сделал, чтобы как-то оправдаться перед всеми, не думая об осторожности или о том, что со мной будет, и в кои-то веки не беспокоясь ни о чем, кроме текущего момента, требовавшего что-то взять и сделать.
Только мы вышли из уборной, как показались трое черных и стали собирать нас для дезинфекции в душевой. Мелкий черный засеменил вдоль плинтуса, отковыривая ребят от стены, точно ломом, своей кривой, холодной рукой, и сказал, что Старшая Сестра велела провести с нами профилактическую дезинфекцию. Принимая во внимание, с кем мы были на рыбалке, нужно позаботиться, чтобы мы не заразили всю больницу.
Когда мы выстроились голыми на кафельном полу, вошел черный с черным тюбиком, брызгавшим вонючей белой мазью, густой и липкой, как яйцо. Сперва на волосы, а затем повернись, нагнись и раздвинь булки!
Ребята жаловались и перешучивались, стараясь не смотреть друг на друга и на эти угольные маски с тюбиками, точно лица из кошмаров, наводившие на них мягкие, гибкие стволы. Ребята огрызались на своих мучителей:
– Эй, Вашингтон, чем вы, парни, развлекаетесь в остальное время?
– Эй, Уильямс, видно, что я ел на завтрак?
Все смеялись. Черные стискивали челюсти и молчали; раньше все было по-другому, пока не появился этот чертов рыжий.
Когда Фредриксон раздвинул булки, прозвучала такая канонада, что я думал, мелкого черного сдует.
– Чу! – сказал Хардинг, приставив ладонь к уху. – Ангел небесный пропел.
Все стали покатываться со смеху и подкалывать друг друга, но, когда черный подошел к следующему в очереди, все разом притихли. Следующим был Джордж. И в тот же миг, когда смех, шутки и жалобы стихли и Фредриксон, стоявший рядом с Джорджем, выпрямился и обернулся, а большой черный собрался сказать Джорджу нагнуть голову, чтобы брызнуть вонючей мазью, – в тот миг все мы ясно поняли, что сейчас будет, и почему так должно быть, и что мы все были неправы насчет Макмёрфи.
Джордж всегда принимал душ без мыла. Он даже полотенце не брал ни у кого из рук. Санитары из вечерней смены, которые обычно водили нас в душ по вторникам и четвергам, усвоили, что лучше оставить его в покое, и ни к чему не принуждали. И так было с давних пор. Все черные это знали. Но теперь все поняли – даже Джордж, отклонившийся назад, качая головой и закрываясь разлапистыми руками, – что этот черный со сломанным носом и озлобленной душой, да к тому же с парой дружков, словно бравших его на слабо, не упустит такого случая.
– А-й-й-й-й, нагни голову, Жорж…
Ребята уже косились на Макмёрфи, стоявшего через пару человек.
– А-й-й-й-й, ну жа, Жорж…
Мартини и Сифелт стояли под душем, не шевелясь. Водосток у них под ногами судорожно сглатывал мыльную воду. Джордж взглянул на водосток, словно тот говорил ему что-то, захлебываясь. И снова перевел взгляд на тюбик в черной руке, из которого медленно вытекала слизь, растекаясь по чугунным костяшкам. Черный придвинул тюбик ближе, и Джордж отпрянул, качая головой.
– Нет, не надо это.
– Придется, Полоскун, – сказал черный почти жалостливо. – Тебе просто придется. Мы же не можем допустить, шобы здесь развелись клопы, а? Судя по всему, в тебя клопы вгрызлись на дюйм!
– Нет! – сказал Джордж.
– А-й-й-й, Жорж, ты же понятия не имеешь. Эти клопы, они совсем, совсем мелкие – не больше точки. А шо они творят, старик – уцепятся за лобковые волоса, повисят и давай буравить тебя, Жорж.
– Нету клопов! – сказал Джордж.
– А-й-й-й, скажу тебе, Жорж: я видал такие случаи, када эти ужасные клопы вообще…
– Окей, Вашингтон, – сказал Макмёрфи.
Неоновый шрам на сломанном носу искривился. Черный понял, кто это сказал, но не обернулся; мы поняли, что он это понял, когда он замолчал и провел длинным серым пальцем по шраму, украшавшему его нос после той игры в баскетбол. Затем он сунул руку под нос Джорджу, потирая пальцами.
– Вошка, Жорж, видал? Видал? Ты же знаешь, какие из себя вошки, а? Еще бы, набрался вошек на рыбалке. Мы не можем допустить, шоп тебя вошки грызли, так же, Жорж?
– Нету вошек! – выкрикнул Джордж. – Нету!
Джордж распрямился и поднял брови, так что мы увидели его глаза. Черный чуть попятился. Двое других засмеялись.
– Шо такое, Вашингтон, братан? – спросил большой черный. – Буксует, братан, процедура с того конца?
Вашингтон снова приблизился к Джорджу.
– Сказал же, Жорж: нагнись! Либо ты нагнешься и получишь этой мази, либо я дотронусь до тебя рукой! – И снова поднял руку, большую и черную, как болото. – Везде дотронусь этой черной! грязной! вонючей! рукой!
– Не надо рукой! – сказал Джордж и занес кулак над головой, словно готовый разбить угольный череп вдребезги, так что по полу разлетятся шарики, ролики и шестеренки.
Но черный просто ткнул Джорджа тюбиком в пупок, и Джордж согнулся, ловя ртом воздух. Черный выдавил мазь ему на бело-соломенные волосы и растер рукой – своей черной болотной рукой – по всей голове. Джордж обхватил живот обеими руками и закричал.
– Нет! Нет!
– А теперь повернись, Жорж…
– Я сказал, хватит, браток.
На этот раз голос Макмёрфи заставил его повернуться к нему. Я увидел, как черный улыбнулся при виде его наготы – ни кепки, ни башмаков, ни карманов, чтобы цеплять их большими пальцами – и смерил его насмешливым взглядом.
– Макмёрфи, – сказал он, качая головой. – А я-то уж начал думать, мы с тобой никада не выясним отношения.
– Енот паршивый, – сказал Макмёрфи, но в его голосе слышалось больше усталости, чем злобы, и, не дождавшись реакции черного, он добавил погромче: – Нигер, мать твою, ебучий!
Черный покачал головой и усмехнулся двум дружкам.
– Как по-вашему, братва, чего мистер Макмёрфи добивайца? Думаете, хочет, шобы я проявил инициативу? Хи-хи-хи. Не знает разве, шо мы научены сносить ужасные оскорблейня от этих шизиков?
– Хуесос! Вашингтон, ты всего-навсего…
Вашингтон снова переключился на Джорджа, все еще стоявшего, согнувшись от удара тюбиком. Он схватил его за руку и развернул лицом к стене.
– Так-точь, Жорж, а теперь раздвинь свои булки.
– Не-е-ет!
– Вашингтон, – сказал Макмёрфи и, глубоко вздохнув, подошел к нему и отстранил от Джорджа. – Вашингтон, ну хорош, хорош…
Все услышали беспомощную безысходность в его голосе.
– Макмёрфи, ты вынуждаешь меня к самозащите. Вынуждает, а, братва?
Двое других кивнули. Он аккуратно положил тюбик на скамейку рядом с Джорджем и, плавно повернувшись, засветил Макмёрфи по щеке, чего тот не ожидал. Макмёрфи чуть не упал. Он попятился на голых ребят, и они подхватили его и оттолкнули обратно, на улыбавшееся угольное лицо. Он снова получил, теперь в шею, и с неохотой признал, что пора приниматься за дело и постараться не ударить в грязь лицом. Он перехватил очередной удар, схватив черную руку за запястье, точно змею – за горло, и помотал головой, проясняя мысли.
Так они стояли, покачиваясь, секунду-другую, и было слышно их тяжелое дыхание и журчание воды в водостоке; затем Макмёрфи оттолкнул черного и сгруппировался, закрыв подбородок большими плечами, а голову – кулаками, и стал наступать.
И тогда смирная, тихая вереница голых людей превратилась в галдящий круг, сомкнувшийся живым кольцом.
Черные руки налетели на пригнутую рыжую голову и бычью шею, разбивая в кровь бровь и щеку. Черный проворно отпрянул. Он был выше Макмёрфи, руки – длиннее, а удары – быстрее и точнее, и мог лупить его по плечам и голове с безопасного расстояния.
Макмёрфи все наступал – тяжелыми, размеренными шагами, пригнув голову и щурясь между кулаками с наколками, – пока не прижал черного к веренице голых и засветил ему точно в центр белой накрахмаленной груди. Угольное лицо треснуло розовым, и по губам скользнул язык цвета земляничного мороженого. Черный отпрянул от мощной атаки Макмёрфи и словил еще пару оплеух, прежде чем кулак с наколкой снова хорошенько приложил его. На этот раз рот раскрылся шире, пятном нездорового цвета. У Макмёрфи были красные отметины на голове и плечах, но он не выглядел побитым. Он все наступал, нанося по одному удару за десять. Так они и двигались по душевой туда-сюда, пока черный не стал выдыхаться и пошатываться, стараясь в основном увертываться от рыжих колотушек. А ребята кричали Макмёрфи, чтобы он уложил его. Макмёрфи, очевидно, не спешил.
Черный увернулся от удара в плечо и зыркнул туда, где стояли его дружки.
– Уильямс… Уоррен… черт возьми!
Другой большой черный протиснулся между ребятами и схватил Макмёрфи сзади. Макмёрфи его стряхнул, как бык – мартышку, но тот снова схватил его.
Тогда я схватил его и бросил в душ. В нем было полно лампочек; он весил фунтов десять-пятнадцать[46].
Мелкий черный глянул по сторонам, развернулся и бросился к двери. Пока я смотрел, как он убегает, другой вышел из душа и захватил меня сзади борцовским захватом – просунул руки у меня под мышками и сцепил на шее, – и мне пришлось отбежать назад, в душ, и впечатать его в стену, и пока я лежал там, в воде, глядя, как Макмёрфи пересчитывает ребра Вашингтону, тот, что был подо мной, укусил меня за шею, и мне пришлось разорвать его захват. Тогда он обмяк и забулькал вместе со своим крахмалом в водосток.
И к тому времени, как мелкий черный прибежал обратно с ремнями, наручниками и простынями, а также четырьмя санитарами из беспокойного, все уже одевались, и пожимали руки мне и Макмёрфи, и говорили, что черные сами напросились, и какой был улетный бой, какая грандиозная победа. Они так тараторили, подбадривая нас – что за бой, что за победа, – пока Старшая Сестра помогала санитарам из беспокойного отрегулировать под наши запястья мягкие кожаные наручники.