Недаром опечалился Миша, узнав об отъезде Сеньки.
— Счастливый ты, везде бываешь… воюешь.
У облучка прислонены две винтовки, а в ногах вещевой мешок с бельем и патронами. Возможно, придется опять воевать… Вон сверкает аксайский плуг, и, покачивая сильными рогами, идут красномастные волы. Пого-ныч покрикивает, схватившись за ручки плуга, а в отдалении, у коша, поднимается витой столбик дыма. К табору скачет мальчишка, взмахивая локтями.
ГЛАВА XXI
Узнав о сдаче Екатеринодара войсками кубанского правительства, Корнилов круто свернул к югу. С боями форсировав Кубань и Лабу, пробился в Закубанье, ожидая встретить сочувственное отношение горных казаков и адыгейцев. Кроме того, он предполагал соединиться с частями Филимонова — Покровского. Но из восьмидесяти семи станиц Закубанья восемьдесят пять признали Советы, выслав на борьбу с Корниловым мелкие вооруженные отряды.
Собранная в крепкий вооруженный кулак Добровольческая армия все же с трудом раздвигала мало сплоченные отряды красногвардейцев. Постоянные бои истощали и нервировали белых. На Юге создавалась обстановка рабочего Севера, и подступы к Екатеринодару охранялись так же, как к Питеру.
Отягченный сомнениями, командующий мятежной армией искал моральной поддержки в общении с генералами-единомышленниками.
— Я верю — мы победим, Антон Иванович, — сказал Корнилов Деникину, располагаясь на ночлег в тесной комнатке, — останусь я жив или погибну, запомните одно: нельзя прощать им сегодняшнее, нельзя… Это дурачье, злое и невежественное, должно быть наказано…
Корнилов, не раздеваясь, прилег на рядно, постеленное поверх соломы.
Шинели, кисло попахивая, просыхали у печки. Пришел Неженцев. Корнилов предложил ему присесть. Неженцев подвинул к Деникину котелок.
— Вам, Антон Иванович, и Лавру Георгиевичу, сказал он, — яйца. Еле-еле достали.
Деникин, с трудом стягивая мокрые сапоги, покашливал. Он устал, и по нездорово розоватому лицу разошлись синеватые старческие жилки. Неженцев-помог ему. Деникин поблагодарил, очевидно тронутый услугой.
— Кто в охранении? — спросил он, отставляя подальше сапоги.
— Марков…
— Люди расквартированы?
— Не все. Устроились сносно только юнкера Баров-ского и мои… — Неженцев помялся. — Из-за квартир драка.
— Драка?
— К сожалению, да. Все рыщут в поисках сытых жилищ, но жители сбежали. Провианта нет, холодно, бр-р… — Неженцев пощипал усики, смущенно крякнул. — Мои офицеры экспроприировали две лавчонки… Обнаружили сухари, консервы, рис.
— Ну? — брезгливо протянул Деникин, опасливо поглядывая в сторону задремавшего Корнилова.
— Нашли применение, — голос Неженцева булькнул смехом. — Офицеры ободраны, грязны, свирепы… Ломают замки лавчонок… из-за каждого ящика провианта — борьба. Историческая аналогия: солдаты можайской дороги… Отступающая армия Наполеона.
Корнилов приподнял веки.
— Вы не совсем правы, Митрофан Осипович.
— Вы не спали? — смутился Неженцев.
— Я все слышал, аналогия неверна, — сказал Корнилов, быстрым движением расстегивая пуговицы френча. — Мы ведь наступаем. Корпуса же Бонапарта, продвигаясь от Немана, чувствовали себя гораздо лучше.
Поставленная на табурет жестяная лампа мигала. Плоский фитиль накалился, чадил. За дощатой дверью вполголоса разговаривали адъютанты. Изредка доносились отдаленные громовые раскаты. Все знали — арьергард Маркова, перешедший в сторожевое охранение, в любую минуту может быть атакован, так же как и авангард Богаевского, так же как и ядро, расположенное на отдыхе. Кругом враги. И даже это оставленное жителями селение было таинственно страшно. Будто, покинув дома, люди отравили их ненавистью.
— Мы избежали ошибки Наполеона, мы не пошли на Москву, но мы повторяем ошибки великого шведа, двинувшего свои полки на Украину, — тихо, выдавливая слова, сказал Корнилов: — Тот шел к казакам Малороссии, надеясь на их мятежные чувства, мы двинулись к казакам Кубани, подготовленным…
— Мазепой, — неосмотрительно вставил Неженцев.
— Почему Мазепой? — Корнилов нахмурился. — Здесь были другие.
— Никита Севастьянович Гурдай, — невнятно бор-мотнул Деникин, подмащивая удобнее светлые стебли пшеничной соломы.
— Хотя бы… Кроме того, Быч, Филимонов… Я говорю о кубанском правительстве… трусливо оставившем столицу края.
— Екатеринодар — Полтава, — пробубнил Деникин и окончательно лег, подложив под щеки пухлую ладонь.
— Может, Екатеринодар — Нарва, — смягчил Неженцев, выжидательно вглядываясь в командующего.
— Наше счастье — у них нет Петра, — добавил Деникин, тихонько кашлянув.
— Но их много, Антон Иванович, — нервно поглаживая бородку, сказал Корнилов, — их потрясающе много. Кто бы мог думать, что Кубань столь многолюдна. Это те, что побеждали под водительством Суворова, Кутузова, Багратиона, белого генерала Скобелева. — Он задумался. — Новая интересная ассоциация, — произнес он, приподняв брови и насильно улыбаясь, — белого генерала.
— Здесь кое-что съедобное, — подвигая котелок, сказал Неженцев, чтобы переменить разговор, — достали.
— Вы собираетесь уходить, Митрофан Осипович? Мы потеснимся, вы останетесь с нами.
Неженцев стоял худой, подтянутый. Лицо у него было утомленное, бледное.
— Но там полк. Меня ожидают, ваше высокопревосходительство.
— Ах, да, — Корнилов кивнул и быстро вскочил, — я с вами. Во дворе мокнут мои текинцы. Вы, кажется, говорили, что не все устроены.
— Не советую выходить. Вам следовало бы отдохнуть. Дня через два мы, очевидно, войдем в соприкосновение с частями кубанского атамана.
— Вы так думаете?
— Почти уверен. Останьтесь, ваше высокопревосходительство.
— Нет. Не спится. Кстати проведаю Ивана Павловича.
Их сопровождали дежурный адъютант и два низкорослых текинца. Сыны горячего Туркестана, они плохо переносили гнилую мартовскую слякоть чуждых им мест. Но они бездумно шли на все лишения, не ведая еще, что готовит их народу этот человек с близкими им чертами беспокойного монгола-покорителя.
Дождь, по-осеннему мелкий и холодный, переходил в колкий снежок. Морозило. Плащи моментально одеревенели. Под ногами потрескивало. Брезенты, покрывшие брички, набухли,'выпрямились. Начинался известный ледяной поход, прославленный белогвардейскими историками.
Плохо вооруженные и худо одетые кубанские революционные дружины находились не в лучших условиях. Корнилов сам выбирал направление марша, сам рассчитывал привалы. Войска же революции вынуждены были ожидать его повсюду.
Корнилов приостановился у аллеи поскрипывающих обледенелых акаций. Вдоль улицы горели костры, слышался треск разламываемых заборов, сараев. Контурно чернели тачанки, орудия.
Отдаленный гул передвинулся вправо и почти затих. Неженцев откинул башлык, прислушался.
— По-моему, где-то идет второй бой.
— Бой идет примерно на линии адыгейских аулов Гатлукая, Шенджий, — сказал Корнилов, — В наших интересах помочь Филимонову. С рассветом мы выступаем на Шенджий.
Авангард Богаевского вошел в соприкосновение с конными частями Покровского. Две группы соединились, заняв небольшой эллипсис территории Адыгеи. Штаб Добровольческой армии расположился в ауле Шенджий. Сюда прибыл Покровский для переговоров.
Покровского сопровождал живописный горско-кубанский конвой. На плечах Покровского светлели генеральские погоны. В свите находились жилейские офицеры Брагин и Самойленко и некоторые из кавалерийских начальников, специально подобранные по выправке и сановитости. Изгнанное кубанское правительство еще до вчерашнего, дня панически металось в горах, тер-яя людей, обозы, теряя самый дух сопротивления. Но его военные представители своим внешним видом нисколько не напоминали о неудачах и растерянности.
Свидание проходило в натянутой обстановке. Покровский, раболепно обласканный радой, познавший хмельную славу независимости, уже не был скромным офицером, одним из наемников хитроумного Алексеева. Покровский мечтал уже о булаве наказного атамана, нетвердо закрепленной в руках слабовольного Филимонова.
Появление спасительной армии Корнилова в то же время отодвигало выполнение тщеславных замыслов Покровского. Уже и здесь, на свидании с известными и прославленными генералами, он сразу почувствовал их недружелюбие, пока еще скрытое под холодной корректностью. Алексеев сознательно не узнавал его, бросая хмурые и подозрительные взгляды на новенькие генеральские погоны. Такое отношение раздражало Покровского, поднимая дух противодействия.
— Мы считаем, что для пользы общего дела надлежит сохранить самостоятельность кубанского отряда, — сказал Покровский, покусывая губы и изучающе осматривая всех. — Кубанские власти хотят иметь собственную армию, что соответствует конституции края. Кубанцы сроднились со своими частями, привыкли к своим начальникам, и всякие перемены могут вызывать брожение.
— Что вы предлагаете? — сурово спросил Корнилов, старательно сдерживая гнев.
Покровский опустил глаза, и чуть заметная «гримаса удовлетворения пробежала по его лицу.
— Предлагаю не я, ваше высокопревосходительство, предлагает кубанское правительство, на земле которого вы ведете свои операции.
Корнилов вспыхнул.
— Земля. Каждый ее вершок устлан трупами добровольцев.
Палец командующего застучал по столу. Ёсе притихли, и у Покровского на щеках и лбу выступили коричневые пятна.
— Правительство, — раздельно произнес Покровский, — предлагает сохранение самостоятельности кубанского отряда, с оперативным подчинением вам, ваше высокопревосходительство… Таково требование Войска.
— Полноте, полковник, — вспылил Алексеев, — извините, не знаю, как вас величать. Войско тут ни при чем… Просто вам не хочется поступиться своим самолюбием.
Покровский порывисто встал, готовый ответить дерзостью, но неприязненный взгляд Корнилова смутил его; он сел. Пальцы нервически забегали по темляку. Корнилов поднялся и отчеканил:
— Одна армия — один командующий. Иного положения я не допускаю. Так и передайте своему… правительству.