В окно светила холодная луна, ее свет, как снятое молоко, заливал спальню. Я сел на кровати, моя тень упала на тело и разрезала его пополам между бедрами и плечами, оставив черное пустое пространство между ними. Опухоль вокруг глаз сошла, они были открыты — уставились на луну, открытые, без каких-либо мыслей, потускневшие, оттого что долгое время не мигали, похожие на перегоревшие предохранители. Я повернулся, взял подушку — глаза заметили это мое движение и следили, как я встал и пересек пространство в несколько футов, разделявшее наши кровати.
Большое, сильное тело крепко цеплялось за жизнь, оно долго боролось, не желая ее отдавать, билось и металось так, что я вынужден был в конце концов лечь на него во весь рост, зажать его ноги своими, как ножницами, и одновременно вдавливать подушку в его лицо. Я лежал на этом теле, мне показалось, несколько дней. Пока оно не перестало дергаться. Потом скатился с него. Убрал подушку и при свете луны увидел, что пустой, тупиковый взгляд нисколько не изменился даже после смерти. Большими пальцами я прикрыл ему веки и держал их долго, чтобы они уже больше не открылись. Потом снова лег на свою кровать.
Какое-то время я лежал, укрывшись с головой, надеялся, что сделал все без особого шума, но Скэнлон зашипел со своей кровати, и я понял, что ошибся.
— Спокойней, Вождь, — сказал он. — Не расстраивайся. Все правильно.
— Заткнись, — прошептал я. — Спи.
Некоторое время было тихо, потом он опять зашипел:
— Все кончено?
Я ответил: «Да».
— Боже, — сказал он тогда, — она узнает. Ты понимаешь? Никто, конечно, ничего не докажет — любой может отдать концы после операции, так часто бывает. Но она все равно догадается.
Я промолчал.
— На твоем месте, Вождь, я бы рвал отсюда. Точно. Послушай, ты убежишь, а я скажу, что видел, будто он вставал и ходил после того, как ты ушел, и так прикрою тебя. Отличный план, правда?
— Да, конечно, очень просто. Попросить их, чтобы открыли дверь и выпустили меня.
— Нет. Но один раз он показал тебе, как это сделать. Еще в первую неделю. Помнишь?
Я не ответил, а он больше ничего не говорил, и в спальне снова стало тихо. Еще несколько минут я лежал, затем встал, начал одеваться. Потом открыл тумбочку Макмерфи, взял его кепку, примерил. Она была слишком маленькой, и мне вдруг стало стыдно за то, что я хотел ее надеть. Я бросил ее на кровать Скэнлону и вышел из спальни.
— Прощай, приятель, — прошептал он мне вслед.
Лунный свет с трудом проникал сквозь сетку на окнах ванной, он выхватывал низкие тяжелые очертания пульта, отражался от хромированных деталей и приборных стекол — такой холодный, что, казалось, сейчас я услышу, как он щелкает по пульту. Я сделал глубокий вдох, нагнулся, взялся за рычаги. Напряг ноги и почувствовал, как пол хрустит под тяжелым весом. Снова поднатужился и услышал, как выдергиваются из пола и рвутся провода с соединителями. Резко накренил пульт на колени и теперь уже смог обхватить его рукой с одной стороны, поддерживая другой рукой снизу. Хромированная поверхность холодила мне шею и щеку. Я стал спиной к окну, потом вместе с пультом резко развернулся, отпустил руки, и он по инерции с треском прошил сетку и окно. В лунном свете стекло брызнуло в разные стороны, как при крещении, окропляя прозрачной холодной водой спящую землю. Я тяжело дышал, мелькнула мысль вернуться за Скэнлоном и другими, но вдруг в коридоре послышался частый писк резиновых тапочек, тогда я оперся на подоконник и прыгнул вслед за пультом в лунный свет.
Я бежал через всю территорию больницы к шоссе — туда, куда, мне вспомнилось, убегала собака, за которой я наблюдал из окна. Помню, бежал огромными шагами, словно парил в воздухе, пока нога в очередной раз не касалась земли. Мне казалось, я лечу. Свободный. Я знал: никто и пальцем не шевельнет, чтобы преследовать беглеца из больницы, а Скэнлон сможет ответить на любые вопросы, так что бежать изо всех сил не было смысла. Но я не сбавлял скорости. Только пробежав несколько миль, я наконец остановился и по насыпи взобрался на шоссе.
Меня подвез один парень, мексиканец, который ехал на север с целым грузовиком овец; я ошеломил его сногсшибательной историей о том, будто я профессиональный борец-индеец, которого гангстеры упрятали в психушку, что он тут же остановился, дал мне кожаную куртку, прикрыть мою зеленую пижаму, и одолжил десять долларов на еду, пока я на попутках буду добираться до Канады. Когда он уезжал, я попросил у него адрес, обещая выслать деньги сразу, как только заработаю.
В конце концов я, наверное, доберусь до Канады, но по пути очень хочется остановиться на Колумбии. Наведу справки в районе Портленда, реки Худ и Даллза, — может, отыщу своих, если еще не все спились. Мне интересно, чем они занимались с тех пор, как правительство выкупило у них право быть индейцами. Ходили слухи, что некоторые из племени стали восстанавливать свои старые, шаткие, деревянные мостки вдоль миллионнодолларовой гидроэлектростанции и ловят лосося острогой в водосливе. Я многое бы дал, чтобы посмотреть на это. Но больше всего мне хочется побывать в местах возле ущелья, снова все увидеть и заново восстановить в памяти.
Я так долго отсутствовал.