Сложность проблемы заключается и в том, что даже на летних, сезонных стойбищах охотники и рыболовы могли заниматься возделыванием таких технических видов растений, как лен и конопля, дающих волокно для тканей, циновок и сетей. Еще более вероятно огородничество, объектом которого могли быть бобовые — горох, бобы, чечевица, корнеплоды — репа, морковь, брюква, вероятно, лук. Возделыванием почвы могли заниматься и обитатели свайных поселений, берендеевцы, речь о которых пойдет дальше. Самые древние и многочисленные свидетельства выращивания садовых, огородных и технических культур вроде льна и конопли археологи получили из свайных поселений Швейцарии, неолитических поселений Испании, Дании, Англии и из наших болотных стоянок. А. Я. Брюсов, мой университетский учитель, обнаружил семена льна при раскопках свайного поселения на реке Модлоне в Вологодской области, где, кстати сказать, тоже были найдены подвески из балтийского янтаря и керамика, очень похожая на волосовскую. На Берендеевском свайном поселении, недалеко от Плещеева озера, в одном из погребений сохранились остатки грубой шерстяной ткани, содержащей, по-видимому, и волокна крапивы. Следует отметить, что по своему облику берендеевцы оказались похожими на фатьяновцев, у которых, вне всякого сомнения, были шерстяные ткани и развитое ткачество.
И все же должно было пройти, по меньшей мере, еще около тысячи лет, прежде чем эти семена прогресса, брошенные в землю наших холмов, всколосились и дали ощутимый урожай.
Кажется очевидным, что широкое развитие пастбищного животноводства в лесной зоне обязано появлению металлических орудий, в первую очередь медных топоров и косарей для рубки кустарника и веток. Однако медные и бронзовые орудия никогда не могли полностью вытеснить каменные. До начала выплавки железа вся растущая потребность в рубящих орудиях, как я уже говорил, удовлетворялась за счет кремневых топоров.
Так что же было причиной, а что — следствием? Потребность ли в топоре как необходимом орудии лесного животноводства вызвала к жизни специализированные районы добычи кремня, или, наоборот, возможность удовлетворения массового спроса на кремневые топоры сделала возможным продвижение животноводства из степной и предгорной зоны в лесостепи и в леса? Как бы то ни было, рассматривая пути специализированной торговли в доисторической Европе, угадываемые по находкам каменных топоров, сделанных из кремня различных месторождений, медных и бронзовых слитков, янтаря, парадной посуды и драгоценного оружия, происходящих из центров крито-микенского мира, или нефритовых колец и бронзовых кинжалов из Забайкалья, да, наконец, по составу самой бронзы, попадающей в наши леса то с Кавказа, то из-за Урала, то с Балканского полуострова, можно лишь поражаться слаженной и дружной работе древних европейцев, с которой они возводили здание общего будущего.
По нитям этих торговых путей расходились не просто предметы, сырье или материалы. По ним расходились идеи — затрагивая воображение, трансформируясь, оседая, готовя сознание человека к следующему его шагу, к новым идеям и открытиям, распространяющимся таинственным образом через весь континент от одного океана до другого. Связь между животноводством и земледелием была, но связь иная, чем это обычно предполагают. По этому поводу все тот же Г. Кларк в своем исследовании об экономике доисторической Европы писал:
«Вполне естественно предполагать наличие тесной связи между выращиванием злаков и разведением скота, так как и то и другое влекло за собой нарушение обычного экологического окружения. По мере того как доисторическое земледелие становилось все более интенсивным, лес был вынужден отступать и площадь более или менее открытых пространств возрастала. Это создавало благоприятные условия для овцеводства, условия, которые, однако, менее подходили для разведения свиней; следует все же помнить, что на протяжении всего доисторического периода древние поселения часто бывали вплотную окружены девственными лесами, где мог кормиться скот. Еще большее значение в некоторых отношениях имело повсеместное введение системы оседлого земледелия: оставшиеся под паром поля служили великолепными пастбищами для овец, а сами овцы приносили неоценимую пользу в смысле обогащения почвы. Таким образом, овцеводство великолепно уживалось с оседлым земледелием, и замечательно, что усиление значения этих обеих отраслей сельского хозяйства на большей части территории Северо-Западной Европы относится к одному и тому же времени».
Для лесной зоны Восточной Европы картина была несколько иной. Но в целом можно видеть, что и здесь во II тысячелетии до нашей эры земледелие укореняется именно в тех районах, которые за тысячу лет до этого подверглись интенсивной эксплуатации фатьяновцами и которые до сих пор составляют основной земельный фонд нашей Нечерноземной зоны.
Впрочем, для того чтобы такой вывод мог быть сформулирован, потребовались годы поиска и объединенные усилия многих археологов.
Интерес к экономике первобытного общества, в том числе и к древнему земледелию, возник у меня и моих сокурсников по университету еще на студенческой скамье. Мы учились в годы, когда С. П. Толстов открывал древние земледельческие цивилизации Средней Азии, только что вышла книга Г. Чайлда о древних земледельцах Востока, а Т. С. Пассек и С. Н. Бибиков исследовали один из древнейших очагов земледелия в Восточной Европе — трипольскую культуру.
В археологической науке совершался перелом. В нее входили не только новые методы исследований — в ней менялись точки зрения на давно, казалось бы, установленные факты.
Рентгенограммы трипольских культовых статуэток, наполненных зернами злаков, были не менее эффектны, чем анализ кремневых орудий, которым тогда занимался С. А. Семенов. В результате оказывалось, что многочисленные «резцы» являются кремневыми ножами, в том числе и жатвенными, а кремневые «пилы» — рабочие части деревянных и костяных серпов… Неолитическая эпоха, традиционно связываемая лишь с охотой и рыболовством, в свете новейших открытий приобретала совершенно иной производственный облик. Металл вовсе не был необходимым условием животноводства, земледелия и огородничества. Многометровые оборонительные стены неолитического Иерихона — древнейшего города мира, — поселки из камня, сырцового кирпича, внушительные мегалитические, то есть сложенные из огромных камней, гробницы и культовые сооружения, — все это заставляло совсем иначе отнестись и к тем остаткам сезонных стойбищ древних охотников, которые нам встречались в лесной зоне Восточной Европы.
В старых и в новых коллекциях мы находили изогнутые кремневые ножи, похожие на серпы, массивные пластины с пильчатой ретушью и следами приполированности у края, которые вполне могли сойти за примитивные жатвенные орудия. Отпечатки сетей на черепках волосовских сосудов, отпечатки ткани на сосудах эпохи бронзы, находка А. Я. Брюсовым семян льна на свае из поселения на Модлоне, которые даже проросли в лаборатории, не могли не занимать наше воображение. Не было одного, самого главного: находок зерен культурных злаков, без которых все предположения о земледелии древних обитателей лесной зоны повисали в воздухе.
Костяные серпы с кремневым лезвием.
Действительно, кремневые пластины и ножи могли исполнять функции серпов, но кто мог доказать, что с их помощью собирали не дикорастущие травы? Характерная заполированность лезвия кремневого серпа, которая возникает при работе, не обязательно указывает на то, что им срезали именно культурные растения. Подобные следы оставляют и дикие злаки, содержащие в своих клетках кремнеорганические соединения, а использование подобных орудий одинаково вероятно как для земледельцев, так и для собирателей и животноводов. Предположение об употреблении каменных топоров в качестве мотыг развеялось как дым, когда началось изучение следов на их поверхности и техники примитивного земледелия по историческим и этнографическим данным. Особенно большую роль в этом направлении сыграли работы Ю. А. Краснова. Собрав огромный фактический материал по земледелию Восточной Европы, он пришел к неутешительному выводу: ранние орудия примитивного земледелия, предшествующие плугу, столь невзрачны, что археолог, даже встретив их при раскопках, не определит их действительного назначения и может принять за простые палки.
В распоряжении историков первобытного хозяйства, как правило, оказываются только вторичные орудия, связанные с расчисткой леса и кустарника (топоры, косари), с уборкой урожая (жатвенные ножи, серпы), с обработкой зерна (ручные мельницы, зернотерки, песты) или с использованием технических культур (пряслица, грузики от ткацкого стана). Что касается орудий непосредственной обработки земли, то сколько-нибудь уверенно о них можно говорить только с появлением плуга и рало на наскальных изображениях, их моделей среди культовых статуэток или, как то было в Дании, при находке самих орудий в слоях торфа.
Чтобы с уверенностью утверждать знакомство с земледелием той или иной археологической культуры, оставался единственный путь: методический просмотр бесчисленного множества черепков, с тем чтобы на их поверхности найти отпечатки зерен культурных злаков, а если посчастливится — то и сами зерна.
Как полагает большинство историков, древнейший очаг земледелия возник в Передней и Средней Азии, отделенной от лесной зоны пространством степей, на котором складывалось кочевое скотоводство, проходило одомашнивание лошади и впервые появилось на свет колесо. Через степь, с востока на запад и с юга на север на протяжении тысячелетий шло движение идей, предметов, семян культурных растений, металлов, оседавших, как пена прибоя, в полосе лесостепи.
Пахота на быках. Наскальные изображения.
Другой, более важный для Средней и Западной Европы очаг земледельческих культур, связанный с Малой Азией, возник на Балканском полуострове, распространился на лессовые почвы Подунавья, захватил междуречье Днестра и Днепра, шагнув даже на днепровское Левобережье. Влияние его ощущается во всей лесной и лесостепной зоне вплоть до Балтийского моря.