Ни В. А. Городцов, копавший могильник, ни позднейшие исследователи, изучавшие коллекции, не обратили внимание на этот драгоценный отпечаток, который сразу же заставил удревнить возникновение правильного земледелия в наших лесах на несколько сотен лет. И он оставался единственным известным, пока не произошло открытие странного могильника на берегу Плещеева озера, получившего название «Дикариха» — по оврагу, возле которого он расположен.
Вспоминая историю его открытия, я до сих пор невольно задумываюсь над вопросом: что же движет науку — случай или предвидение? Вероятно, имеет место и то и другое. Каждый раз это кажется случаем, но все в целом выстраивается в определенную закономерность.
Тогда все выглядело очень просто. Солнечным майским днем, проходя мимо оврага, я заметил в срезе свежего кювета дороги большой обломок сосуда. Другая его часть торчала тут же в земле. Дно сосуда было покрыто ложнотекстильным орнаментом, а под венчиком — узором, удивительно похожим на узор фатьяновских сосудов. Проходил я в тот раз здесь действительно случайно. Но совсем не случайно в течение трех или четырех предыдущих лет я приглядывался к этому месту, ожидая находок.
Через два месяца, начав раскопки, я обнаружил на этом месте могильник культуры ложнотекстильной керамики — первой земледельческой культуры в наших лесах.
Странным могильник казался по многим причинам. Во-первых, в нем не было погребенных: в неглубоких овальных ямах со следами окружавших их оградок, стояли сосуды, один или два, но всегда так, что не оставалось места для умершего. Иногда рядом с сосудами мы находили скребки. Часто стенки и дно ямы были посыпаны углями. Тело умершего, как можно думать, сжигали на стороне. Выкопанная здесь могильная яма предназначалась для погребения не тела, а души умершего, которой приносили жертвы на горевших рядом кострах, снабжали ее пищей в сосудах, выделяемой из заупокойной тризны. Огонь был обязательной частью погребального ритуала: между могильными ямами можно было видеть линзы многочисленных костров, а в одной яме под слоем углей лежали кости собаки и овцы.
Дикариха оказалась первым и самым ранним по времени могильником культуры ложнотекстильной керамики. Вскоре подобные могильники родственной поздняковской культуры были открыты на Оке.
Наблюдения во время раскопок могильника позволили установить тот факт, что к моменту сложения культуры ложнотекстильной керамики на этой территории еще жили фатьяновцы. Больше того, их загадочное «исчезновение» было, по-видимому, прямо связано с процессом сложения новой культуры и того типа хозяйства, которое стало господствующим на этой территории. Фатьяновцы со своими стадами и металлургией, как можно думать, явились одной из главных составных частей складывавшейся новой общности людей. Да и «огненное погребение», о котором мне приходилось упоминать только предположительно, став в эту эпоху господствующим, объясняло прекращение захоронений на фатьяновских могильниках.
Но все это было второстепенным по сравнению с главным открытием.
Склеивая разбитые сосуды из погребений, я заметил в изломе некоторых черепков обуглившиеся зерна ячменя и пшеницы. Иногда их было больше, иногда — меньше. Даже если они случайно попали в глиняное тесто при лепке сосуда, то и тогда их присутствие неопровержимо доказывало широкое распространение земледелия в то время. Только было ли это случайностью? К тому времени, когда мы вели раскопки на Дикарихе, археологам уже было известно, что некоторые глиняные статуэтки трипольской культуры на юге Украины и в Молдавии, изображавшие богиню плодородия, при рентгеноскопическом исследовании оказались буквально набиты зернами культурных злаков.
Сделав рентгенограммы нескольких сосудов, я увидел, что почти в каждом из них есть зерна. Видимо, люди, хоронившие на могильнике Дикариха «души» своих сородичей, каждый раз, изготавливая такой сосуд для погребения, специально добавляли в глину зерна — ту «основу», на которой строилось благополучие их жизни и которая должна была возродиться вместе с душой умершего, как возрождается к новой жизни опущенное в землю зерно…
Собирая, склеивая сосуды из погребений и разбитые во время поминальных тризн, я мог видеть, как на протяжении двух-трех поколений менялись условия жизни и быта людей. Посуда, как ничто другое, отражает изменения в характере жилища. Шаровидные фатьяновские сосуды, рассчитанные на ременную оплетку и подвешивание на стены хижин, сменились сначала широкими мисками со слегка уплощенным дном, затем их место заняли правильные горшки с плоским дном и закраинами, — горшки всех размеров и видов, рассчитанные на ровный, струганый стол, стоящий посредине бревенчатой рубленой хижины. Эти горшки предполагали плоские доски полок, плоский глинобитный под печи, плоский пол, на котором стояли ткацкие станы, чьи грузики стали частой находкой в слоях этой культуры.
Все подтверждало, что земледелие приходит не одно. Вместе с ним появляется ткачество, прядение, утверждается животноводство, появляется колесный транспорт. Многие из этих новшеств возникают еще в предшествующие времена. Если маленькие диски из обожженной глины с отверстиями, найденные археологами в некоторых балановских погребениях, действительно были колесами от моделей повозок, то и появление гужевого транспорта в наших лесах отодвигается на два-три столетия в глубь веков.
Окружив себя искусственно созданной средой — полями, защищенными изгородью от лесных зверей и скота, хозяйственными постройками и стенами жилища, человек начал планомерное наступление на лес. Теперь он рубил уже не ветки, теперь он врубался в чащу, валил деревья и сжигал их, чтобы на очищенном огнем и удобренном золой месте заложить новую пашню.
Леса отступали перед топором и огнем, и поселки оказывались открыты солнцу, снегу и ливням в широком кольце полей и лугов. Собственно, с этого момента и начинается исторический период в жизни людей, почти на три тысячелетия забывших о той соединительной «пуповине», которая определяет их место в биосфере нашей планеты.
Сейчас пришло время вспомнить об этой зависимости.
Отпечатки рыболовных сетей на черепках неолитических сосудов.
Вверху: северные лодки-долбленки ведут свою родословную со времен неолита; внизу — подрубленные бобрами деревья.
Бобровая плотина на маленькой лесной речке.
Фатьяновское погребение (вверху) и сосуд (внизу) из Халдеевского могильника.
Так — или примерно так — выглядел один из «фатьяновцев», раскопанный в Халдеевском могильнике.
Каждый из этих топоров своим появлением изменил не только жизнь человека, но и его отношение к окружающей природе.
Плещеево озеро. Вверху — валы Клещина городища (XII век); внизу — Александрова гора (I тыс. н. э.). Три с половиной тысячи лет назад здесь находился крупный поселок животноводов эпохи бронзы.
Отпечатки зерен пшеницы на сосудах эпохи бронзы. Вверху — из Старшего Волосовского могильника; внизу — со стоянки Подборица-Щербининская (раскопки И. К. Цветковой).
Дикариха. Вверху — вид на могильник и озеро; внизу — погребальные ямы и следы оградок.
Дикариха. Вверху — раскопки центрального комплекса погребальных ям; внизу — сосуд № 18, в стенках которого оказались зерна ячменя.
Глава IVВ ритмах биосферы
Путь, пройденный человеком от приспособления к окружающей среде, использования экологических «ниш» до создания основ цивилизации, второй природы, отнюдь не прям, как может показаться с первого взгляда. В отличие от биолога, историк лишен возможности наблюдать развитие общества как непрерывный процесс. Археологические культуры, отличающие одну эпоху от другой, предстают перед исследователем уже в готовом, сформировавшемся виде и сходят с исторической сцены столь же внезапно, как появляются. Новые формы предметов, конструкция жилищ, технология различных производств, методы ведения хозяйства, стили в искусстве в рамках одной культуры как бы лишены предыстории, позволяющей биологу шаг за шагом прослеживать от зарождения до смерти жизнь организма на всех стадиях формирования, цветения и увядания.
Всматриваясь в отношения человека и природы, отмечая появление изобретений, кардинально меняющих жизнь общества, фиксируя возникновение новых археологических структур, исследователь прошлого невольно останавливает свое внимание на прерывистости, скачкообразности прогресса. При переходе из одной экологической зоны в другую идеи, движущие общество, наталкиваются как бы на невидимый барьер. Ситуацию можно сравнить разве что с конденсатором, где накапливающийся электрический заряд проявляет себя, лишь достигнув определенного предела. Разряжаясь мгновенно, он перестраивает молекулы окружающей среды, приводя их в новое, устойчивое состояние. Точно так же и переход к новым формам хозяйства, к новой структуре общества, насколько можно судить по археологическому материалу, происходит всякий раз внезапно, охватывая сразу огромные пространства.
В чем здесь секрет?
Вернувшись на берега Плещеева озера, я не случайно начал пересмотр своих представлений с геологии и палеоклиматологии. Вернее, с их взаимосвязи. Одним из решающих факторов в развитии растительности оказалась почва и подстилающие ее породы. Другим, по-видимому столь же важным, фактором был температурный режим послеледникового времени с общим нарастанием потепления. Среднегодовая температура достигла своего максимума в атлантическом периоде, теплом и влажном (см. схему Блитта — Сернандера), потом начала идти на убыль, что дало основание климатологам грозить нам через 4–8 тысяч лет наступлением нового ледникового периода…
Пыльцевые диаграммы восточноевропейских лесов, положенные в основу периодизации Блитта — Сернандера и уточненные М. И. Нейштадтом, такую «модель» подтверждали лишь отчасти. Даже представив конец атлантического периода вершиной потепления, можно видеть, что и до этого момента биосфера испытывала потрясения. Развитие то замедлялось, то, наоборот, его подстегивали какие-то силы. Похоже, что эти или подобные им силы отражаются и на человеке. Периоды относительного покоя в развитии обществ сменяются внезапными приливами энергии, приводящей к возникновению новых культур, переориентации торговых связей, переселению огромных человеческих коллективов на большие расстояния. Но эти периоды человеческой активности и покоя, как можно видеть, не совпадают с климатическими периодами схемы голоцена.