Каждый предшествующий комплекс был старше последующего примерно на одну-полторы тысячи лет. Подобное сочетание встречалось мне и на других стоянках Плещеева озера, где точно так же над мезолитическим комплексом залегал комплекс неолитический, а над ними — вот такие же черепки эпохи энеолита.
На первой террасе у реки все было иначе. Здесь не было и намека на какие-либо остатки древней почвы. Находки начинались сразу в слое современного дерна. Черный, пачкающий руки культурный слой в своих верхних горизонтах содержал керамику с ложнотекстильным орнаментом вперемешку с черепками различных культур эпохи бронзы — поздняковской, абашевской, фатьяновской.
Черный культурный слой лежал на белом озерном песке — совершенно чистом, без единого кремневого отщепа или черепка из верхнего слоя. Граница между слоями была ровной, как если бы на утрамбованную песчаную площадку насыпали, а потом разровняли черный перегной. Как могло такое случиться? Почему внизу, на первой террасе, нет ни одного черепка с верхней? А ведь ходить к реке, надо думать, обитателям второй террасы приходилось именно здесь…
Кое-какие догадки появились позже, когда в ряде мест на фоне этого ослепительно белого песка проступили овальные коричнево-серые пятна. То были остатки нижней части слегка углубленных жилищ «янтароносных» волосовцев. От вышележащего культурного слоя они отделялись столь же резкой границей, как и белый озерный песок. Они уходили в глубину на пятнадцать — двадцать сантиметров, были заполнены плотно слежавшимися черепками горшков берендеевского типа, а обволакивающий их крупный речной песок был перемешан с остатками костей рыб, животных и с обломками костяных орудий. Здесь не было маркого гумуса. Создавалось впечатление, будто все лежащее внутри этих впадин многократно промыто речными водами.
На самом дне жилищных впадин лежали обломки волосовских горшков и две янтарные подвески.
Чем внимательнее всматривался я в эту необычную картину, чем дольше размышлял, отделяя друг от друга ножом слежавшиеся черепки, тем больше склонялся к выводу, что передо мной следы какой-то катастрофы. Похоже было, что жилищные впадины являются нижней частью полуземлянок, а сохранившиеся в них напластования остались от некогда мощного культурного слоя, начисто смытого потоками, которые прокатились из Плещеева озера по руслу Вексы. Смыв первоначальную почву со следами человеческой деятельности, а также остатки жилищ, эти же потоки постепенно нанесли ил и гумус, на которых отложился новый культурный слой.
Предположение не заключало в себе ничего невероятного. Я помнил разливы Вексы еще десять — пятнадцать лет назад, когда по весне на лодке можно было идти прямо по затопленной пойме, через кусты, вода поднималась почти до уровня первой террасы, и если бы не плотный дерновый покров, быть ей, как и раньше, наполовину смытой… Получала объяснение промытость остатков в жилищных впадинах, сохранность костей и костяных орудий, плотность слежавшихся черепков. Произойти такое могло в период между отложением слоев с берендеевской керамикой и керамикой с ложнотекстильным орнаментом. Именно к этому промежутку относятся черепки эпохи энеолита на второй террасе.
Тогда и мелькнула у меня мысль: что, если разница в положении других стоянок на Плещеевом озере объясняется этой же причиной? Сначала — резкое повышение уровня воды, своего рода «всемирный потоп» в переславском масштабе, потом — столь же резкое его понижение, может быть связанное с пресловутым «ксеротермическим» — жарким, засушливым — периодом, когда возникают свайные поселения и на болотах образуется «пограничный горизонт». Время его приходится на эпоху бронзы, оно соответствует понижению уровня озера Неро и слою стоянки на Рождественском острове, следовательно… Картина получалась правдоподобной. Такой взгляд на события, отвечавший тогдашнему уровню знаний, подтверждался составом культурных остатков, залегавших над белым песком первой террасы. Все они относились уже к эпохе бронзы, и самые древние при всем желании не могли быть датированы временем раньше середины II тысячелетия до нашей эры.
Оставалось найти еще геологическое подтверждение нарисованной картины. Где и что искать? Теперь на помощь пришла геоморфология. Поскольку речь шла о времени формирования первой террасы в том виде, как она предстает перед нами сейчас, следы создавших ее потоков могли сохраниться не у реки, которая их неоднократно уничтожала, а у тылового шва. Если уровень Вексы поднимался, современная пойма уходила на дно, первая терраса становилась затапливаемой поймой, а вторая терраса — первой. На стыке первой и второй террас, так же как на стыке современной поймы и первой террасы, по весне могли откладываться илистые частицы, сухой тростник, проходить русла временных проток.
И такие следы нашлись. В слоях песка, гораздо ниже культурного слоя, отмечая профиль древнего весеннего берега разлившейся Вексы, были заключены тонкие линзы весенних паводков — светлые, глинистые слои, оседавшие из потока в затишье берега. Судя по их слоистости, откладывались они не год или два, а гораздо дольше.
Казалось бы, теперь настало время заняться остатками неолитических стойбищ, лежащих у самой воды или ниже ее уровня, чтобы выяснить время и причины их затоплений. Но то, что кажется очевидным сейчас, далеко не казалось таким очевидным двадцать лет назад. Должны были пройти годы, накопиться опыт, произойти новые открытия, прежде чем отдельные факты стали выстраиваться в последовательность гипотезы.
Одной из решающих ступенек на этом долгом восхождении стало открытие свайного поселения на Берендеевском болоте.
Торфяные болота Европы были по достоинству оценены археологами, когда первобытная археология как наука еще только зарождалась. Мокрая, лишенная кислорода губка торфа надежно консервировала остатки поселений и погребения древнего человека, сохраняла ткани тела, одежду из льна и шерсти, мощенные деревом дороги, плуги, повозки, лодки и множество других предметов, которые в земле обычно пропадают. Подобно тому как свайные поселения создали всемирную известность швейцарским озерам, точно так же остатки бронзового века прославили торфяники Дании и Южной Швеции. Но вскоре оказалось, что озерные и болотные свайные поселения принадлежат не одной Европе.
Первые остатки свайных поселений в России были обнаружены в конце прошлого века в уральских торфяниках, Шигирском и Горбуновском, на дне которых лежали золотоносные пески.
Здесь были открыты настилы из бревен, остатки жилищ, множество предметов из дерева — посуда, весла, лыжи, идолы, лук и стрелы, деревянные части мотыг и топоров. Все это можно видеть сейчас в Историческом музее. Уже в нашем веке сходные болотные поселения были найдены в Прибалтике, под Москвою около села Льялово, в Вологодской области на реке Модлоне. Иногда появлялись сведения, что на том или ином болоте при добыче торфа рабочие наткнулись на деревянный настил, собрали каменные и костяные орудия, иногда черепки. Все это узнавалось от случая к случаю и особенного энтузиазма у археологов не вызывало.
И сами археологи, и наука внутренне были еще не готовы к этим открытиям. Выход на торфяники требовал от исследователей не просто новой методики раскопок. Интуитивно каждый из археологов понимал, что к остаткам свайных поселений необходим психологически иной подход, чем к остаткам сезонных стойбищ на дюнах и на берегах озер. Собственно раскопки в их традиционном проявлении отступали на второй план перед исследованиями другого порядка — древесины, растительных остатков, плодов и семян, пыльцы, био- и радиохимическими анализами, палеонтологическими и дендрохронологическими исследованиями.
Случайно обнаруженное на Берендеевском болото свайное поселение было первым среди многих других, вскоре открытых за ним. Оно заставило стронуться с места научную мысль, но само испытало все горести, которые неизбежно выпадают на долю «первого» — славу, разрушение и последующее забвение. И все же решающий шаг был сделан.
От поселения берендеевцев, как я буду называть памятник, получивший в науке имя Берендеево I, когда я впервые о нем услышал, осталось уже немного. Торфоуборочные машины резали его все лето. Только множество свай, заполнивших этот участок торфяного поля, и сам культурный слой, спрессованный из песка, мелкой гальки, керамики и каменных орудий, — все, что оставил после себя человек и что по мере сил сдерживало напор фрезерных барабанов, — позволило этой части на какое-то время сохраниться.
Как я писал в книге «Распахнутая земля», поселение берендеевцев погибло до раскопок в результате печального стечения обстоятельств.
Планировавшиеся на следующее лето всесторонние исследования не состоялись, но кое-что сделать все-таки удалось во время первого обследования, в котором приняли участие В. В. Чердынцев, возглавлявший тогда Лабораторию абсолютного возраста Геологического института, Г. Ф. Дебец, один из ведущих советских антропологов, и ряд сотрудников Института географии Академии наук СССР. В результате удалось не только собрать археологический материал, но составить несколько пыльцевых диаграмм, провести ряд палеогеографических исследований и получить радиоуглеродные даты для торфа, деревянных свай и бересты, в которую был завернут один из умерших берендеевцев.
Открытие поселения берендеевцев решало сразу несколько задач, не только теоретических, но сугубо практических. В руках археологов впервые в «чистом» виде оказался комплекс, состоящий из каменных и костяных орудий и сопровождающей их керамики, своего рода «эталон» культуры, по которому она и получила название «берендеевской».
Берендеевцы жили в лесу, жили ресурсами леса, как то показали кости сухопутной, боровой и водоплавающей дичи, собранные на месте поселений, с определенным почтением относились к медведю, череп которого я нашел в специальной ямке рядом с одним из погребенных возле угла жилого настила, и, по-видимому, активно занимались рыболовством. С точки зрения реальной экологии, они были достаточно серьезными конкурентами предшествующих обитателей этих мест, изготовлявших сосуды с ямочно-гребенчатым орнаментом.