авления о мире, свои знания. В определенном смысле искусство выполняло функции науки. Легко предположить, что охотник должен знать расположение внутренних органов зверя или человека. Наскальные изображения так называемого «рентгеновского стиля», где в контуре тела животного обозначены наиболее важные органы и показана их взаимосвязь, убеждают нас, что художник не только хорошо знал анатомию, но разбирался и в их физиологических функциях.
Почти столь же мало известно нам и о медицине древних. Исследования палеопатологов ограничены, как правило, заболеваниями, которые оставляют свои следы на костной ткани, деформируют кость, разрушая ее или меняя ее структуру. Такие признаки, позволяя восстановить в общих чертах течение болезни, ничего не говорят о применявшихся в прошлом лекарственных средствах. Скорее, они указывают на «моральное здоровье» общества, принимавшего на себя заботу о больном или нетрудоспособном члене.
Действительным показателем высокого лекарского искусства служат редкие находки костей с переломами, иногда с неизвлеченными обломками оружия. Такие случаи приводит известный палеопатолог Д. Г. Рохлин в книге «Болезни древних людей» — фотографии и рентгенограммы позвонков, пяточной кости, в которых остались кремневые наконечники стрел. В отличие от других подобных случаев, заканчивавшихся смертельным исходом, человек оставался жив. Доказательством является наросшая вокруг постороннего предмета костная мозоль. Другим свидетельством успешного хирургического врачевания могут служить черепа со следами прижизненной трепанации, иногда неоднократной. Подобные находки известны с эпохи мезолита, встречаются в неолите и особенно часты в эпоху бронзы. Операция производилась путем высверливания или выскабливания кости черепа, после чего пациенты жили по многу лет, что видно по зарастанию краев отверстий.
Еще недавно подобные операции в Средней Азии не считались слишком сложными. Как рассказывал мне Г. В. Шацкий, зоотехник и исследователь наскальных изображений домашних животных, такие трепанации, производившиеся самыми простыми средствами, он неоднократно наблюдал в 20-х годах в цирюльнях самаркандского базара!
Попытки извлечь из прошлого знания древнего человека об окружающем мире делались неоднократно, по большей части в области счета. Однако в последние годы возникла новая отрасль науки, которую ее основоположники астрономы и астрофизики Дж. Хокинс и Ф. Хойл определили как астроархеологию. Она возникла из попыток понять сложные мегалитические (megas — большой, litos — камень) сооружения, сохранившиеся до наших дней в Англии, Шотландии, Ирландии, Бретани, на Иберийском полуострове, в Южной Америке на плоскогорьях Анд, в Центральной Америке. Во всех этих местах археолог находит остатки сооружений, требовавших для своей постройки слаженного труда многих тысяч людей в течение достаточно продолжительного времени.
В районах древних цивилизаций, в первую очередь в Центральной Америке, появление грандиозных храмов не вызывает недоумения. Гораздо загадочнее представлялись такие сооружения в Европе — поля, уставленные вертикально стоящими каменными обелисками, образующими строгие ряды, кольца, спирали, аллеи. Иногда, как, например, в знаменитом Стоунхендже (Англия), из многотонных блоков был выстроен целый комплекс, связанный остатками древних дорог с другими каменными комплексами на равнине. В Южной Америке, в Андах, на высоте нескольких тысяч метров над уровнем моря, невидимые с земли и открывающиеся взору только с птичьего полета, выложены из камней и «прочищены» в почве идеально прямые полосы, похожие на современные посадочно-взлетные полосы аэродромов, а также изображения животных.
В каждом случае перед археологами представали явления, необъяснимые из прежнего опыта и, по первому впечатлению, не имевшие ничего общего друг с другом. Мегалитические сооружения Англии и Франции воспринимались большинством археологов по традиции как храмы или погребальные сооружения кельтов. Однако наука очень рано внесла свои коррективы в такие представления. Раскопки установили, что ни в Стоунхендже, ни в Бретани погребений, как таковых, нет, а сами постройки относятся к началу бронзового века.
Теперь, с появлением радиоуглеродного анализа, известно точное время строительства всех этих сооружений — с 2200 по 1700 год до нашей эры.
Археологи могли бы еще долго ломать головы над загадкой каменных исполинов, если бы геометрически правильными фигурами построек не заинтересовались сначала математики, а потом астрономы. Результат их вычислений был ошеломителен. Получилось, что не только в Старом Свете, но практически во всем мире в конце III и начале II тысячелетия до нашей эры получила распространение и достигла высочайшего уровня развития своеобразная «астрокультура», люди которой занимались многолетними наблюдениями восходов и заходов над линией горизонта Солнца, планет Солнечной системы и ряда звезд. Зачем? Неизвестно. Более того, расположение мегалитических памятников в Европе и возможность с их помощью вычислений значительно более точных, чем вычисления средневековых астрономов и математиков, которые могли только мечтать о подобных обсерваториях, показывают, что все они служат звеньями одной наблюдательной системы, назначение которой принадлежит к числу величайших научных загадок. Их частота и целесообразность расположения не уступает современной системе наблюдательных станций Международной астро- и метеослужбы, а простота и точность вычислений вызывают уважение к уму их создателей.
Я не стану описывать эти памятники и рассказывать об их исследовании. Большая часть из вас уже видела их в великолепном видовом фильме «Воспоминание о будущем» и может подробно прочесть о них в книгах Дж. Хокинса «Кроме Стоунхенджа» и Дж. Вуда «Солнце, Луна и древние камни», недавно переведенных на русский язык. Никакой пересказ первоисточника не сможет сравниться с ним самим, хотя бы потому, что в нем отразилась и авторская индивидуальность, и та непосредственность восприятия этих великих памятников человеческой мысли и духа, которые будят наше воображение и наши надежды.
Эти открытия заставляют каждого исследователя задуматься о многом. Например, разве случайность, что создание мегалитических обсерваторий и последующее их запустение приходится как раз на очередную трансгрессивную фазу 1800–1900-летнего ритма? Как мы знаем теперь, это время совпадает с наибольшим приближением к Земле Луны и Солнца, с наиболее сильными возмущениями в земной и солнечной оболочках, но что во всем этом могло заинтересовать энеолитических обитателей Средней и Северной Европы — нам неизвестно. Между тем они не только не останавливались перед таким поистине титаническим трудом, но дважды еще дополняли и усовершенствовали Стоунхендж на протяжении трехсот лет.
Развалины Стоунхенджа (Англия).
Мегалитические обсерватории, как можно судить, были построены на территории разных археологических культур. Следовательно, между ними была не только постоянная связь, но и постоянная координация действий. Между тем обитатели Британских островов и континентальной Европы того периода по уровню своего хозяйства и материальной культуры могут быть сопоставимы с нашими фатьяновцами и рядом родственных культур, входящих в мегакультуру «боевых топоров». Время существования тех и других совпадает. Были ли фатьяновцы астрономами? Связаны ли были они с астрономическими центрами Атлантики и Европы? Вели ли такие же наблюдения за восходом и заходом Солнца для определения равноденствий и противостояний со своих могильников, расположенных — быть может, не случайно? — на высоких холмах Русской равнины? Вряд ли мы сможем найти какие-либо остатки их обсерваторий, даже если такие и были в прошлом. Здесь нет скал, а валуны, разбросанные в изобилии ледником на просторах Владимирского Ополья, на холмах Ярославской области, вокруг того же Плещеева озера, в историческое время при распашке старательно убраны с полей, свезены под фундаменты христианских храмов, монастырских башен и крепостных стен. И все же не случайно именно с фатьяновцами связывают археологи обращение человека к небу и звездам.
Стоунхендж. Современная конструкция.
Уже в глубинах тысячелетий Дальний Космос звал к себе человека…
Так что же такое — человек? Почему нас так влечет его прошлое, давно, казалось бы, превратившееся в пыль, стертое ледниками и похороненное в отложениях озер и морей? Зачем разбираться в этом, склеивая его, как склеивают черепки разбитого горшка, в котором уже ничего не сварить? Но этот склеенный из обломков горшок обретает над нами магическую власть, и, забросив сиюминутные, более практические и важные дела, мы прикасаемся к нему, рассматриваем его, спорим о его происхождении и назначении, как будто бы от этого зависит наша судьба или судьба наших детей.
Может быть, так оно и есть?
Гигантские изображения в пустыне Наска (Южная Америка).
Кроме ритмов, управляющих биосферой, частью которой являемся и мы сами, в каждом из нас проявляются свои, потаенные ритмы жизни. Они вызывают возмущения наших собственных «магнитных полей», приливы и отливы, возвращают нас снова к исходным ориентирам, чтобы по ним определить девиацию нашего внутреннего компаса и заменить кажущееся магнитное склонение — истинным. Так, спустя годы случилось мне, завершив какой-то цикл, вернуться на берега Плещеева озера, пройти по местам прежних раскопов, услышать, как бьет в дно лодки мелкая встречная волна, снова войти в особенный, так много значивший для меня мир лесов, озер и болот. Это мое личное прошлое было одним из пластов моего настоящего, в котором, подобно солям железа в прослойках ортзандов, чувства, ощущения, мысли цементировали огромный фактический материал.
Но встречи с тем прошлым не произошло. Не потому, что иными стали места, и я нес в себе уже иное время. Между тем археологом, который здесь когда-то работал, и мной настоящим лежали не годы. Нас разделяли зимние пески Каракумов, где след автомобильных шин теряется среди барханов с рыжим саксаулом; разделяла кочкастая, пронзительно пахнущая багульником тундра и холодные синие моря, на чьих островках лежат загадочные каменные спирали; разделяли толщи лёсса с расколотыми бивнями мамонтов и темными слоями погребенных почв; разделяли каменные стенки древнегреческих клеров в каменистых степях Крыма и черные регрессивные уровни, тянущиеся от суходолов в глубину торфяной залежи.