идется смириться с тем, что жители кампунга самочинно захватили часть плантационных земель. Хоть бы сохранить то, что осталось. Он, Вилли, будет терпелив и дождется лучших времен.
Лучшие для Вилли времена так и не наступили. Индонезия отстояла свою независимость, а голландские колонизаторы были вынуждены покинуть архипелаг. В годы борьбы с интервентами безземельные крестьяне Суматры продолжали захватывать заброшенные плантационные земли. Позже власти и плантаторы пытались сгонять крестьян с захваченных ими земель. В некоторых случаях это удавалось. Но основная часть земли осталась в руках земледельцев, и власти молчаливо признали эту стихийную экспроприацию.
А в конце 50-х годов всю страну охватило массовое движение за национализацию голландских предприятий. Зашевелился, заклокотал кампунг. Профсоюзные активисты ораторствовали перед толпой. Он, Вилли, до сих пор как-то не принимал всерьез этих горлопанов. Иногда руководители профсоюза приходили к администратору и требовали повышения заработной платы. Рупии непрерывно обесценивалась, и через несколько месяцев на ту зарплату, которую получал сегодня рабочий, уже ничего нельзя было купить. Вилли растению улыбался и разводил руками. Он только служащий, маленький человек и не решает такие сложные вопросы. Со своей стороны он готов передать требования рабочих хозяевам в Амстердам. Профсоюз грозил забастовкой. Вилли отчетливо представлял себе, какой убыток понесет компания, если люди не выйдут на работу, не погрузят вовремя на вагонетки бидоны с латексом, а фабрика по переработке латекса будет простаивать. Голландец, сдерживая ярость, сдавался и писал в Амстердам объяснительную записку. Главное не горячиться и уметь выждать. Лучше потерять немного, чем все. Времена не прежние, когда он мог выгнать смутьяна.
На этот раз рабочие долго митинговали и избрали делегацию во главе с секретарем местной профсоюзной организации. Делегация явилась к голландцу. Секретарь протянул ему исписанный неровным почерком лист бумаги и твердо сказал:
— Это наш ультиматум. Мы устанавливаем рабочий контроль на плантации. Мастер должен подчиняться контролю и не самовольничать.
Вилли стерпел и эту неслыханную дерзость. А вскоре провинциальные власти прислали правительственного уполномоченного в чине капитана. Опираясь на широкое рабочее движение, а часто и под прямым давлением масс, требовавших национализации голландских предприятий, правительство Республики Индонезии повело наступление на позиции прежних колониальных хозяев. Впрочем, эта самостийная инициатива, активность профсоюзов, рабочий контроль казались представителям властей опаснее джинна, выпушенного из бутылки. Джинна следовало загнать обратно. Вот почему власти спешили направить на предприятия своих уполномоченных и директоров, пусть малоопытных и некомпетентных, зато людей твердой руки. Среди них оказалось немало кадровых военных.
Капитан более или менее поладил с Вилли и даже пил с ним бохму — голландскую водку. Все-таки надо отдать справедливость, голландец имел немалый практический опыт и знал плантационное хозяйство как свои пять пальцев. Познания офицера в области агрономии были самыми смутными. Он занимался прежде протокольными и снабженческими делами. Поэтому и приходилось до поры до времени принимав услуги голландца. Вилли в свою очередь проникся уважением к капитану, после того как он осадил профсоюзного секретаря. Рабочие послали его с петицией, в которой требовали очередного повышения зарплаты. Офицер прочел петицию и ответил:
— Твои люди, очевидно, забыли, что хозяева теперь мы, а не голландцы. Республика еще слишком бедна, чтобы накормить всех досыта. Я не потерплю таких вот бумажек и тем более забастовок. Вы что же, идете против своей республики? Работайте, как работали, не вынуждайте меня принимать крайние меры.
Профсоюзный секретарь был любознательным человеком. Какие меры имеет в виду капитан? Офицер хлопал ладонью по кобуре пистолета и намекнул, что для него не составило бы никакого труда вызвать из Медана взвод военной полиции. Секретарь почему-то вспомнил японского офицера, размахивавшего кривым клинком перед толпой.
Когда плантация была официально национализирована, Вилли собрал свои пожитки и уехал в Голландию. Он накопил достаточно гульденов, чтобы купить небольшой домик на плоской равнине и разводить тюльпаны Если бы он не думал о своем завтрашнем дне и не обсчитывал индонезийских рабочих, ему бы пришлось теперь завербоваться в Суринам или на Кюросао. Еще остались в Латинской Америке эти жалкие остатки голландской колониальной империи.
Капитан знал толк в военной амуниции, но не имел я малейшего представления о сортности латекса. Он не был уверен, что завтра его не перебросят на оловянный рудник, в банк или куда-нибудь еще. Поэтому не имело смысла углубляться в агрономию и технологию. Нужно было, не теряя времени, позаботиться о благе собственном и своих ближних. Из этих самых ближних, своих друзей и родственников, он составил административный аппарат. Его три заместителя, помощники, секретари не совсем четко представляли свои служебные обязанности, но получали жалованье, и немалое. Свой человек сидел и на фабрике по переработке латекса. Вся эта предприимчивая компания сбывала часть каучука-сырца «налево», богатому меданскому дельцу Го, изменившему по тактическим соображениям это китайское имя на Сулейман. Этот Сулейман был тем самым китайцем, который ухитрялся ладить с японскими оккупантами и одно время управлял плантацией. Теперь он вел образ жизни разбойника с большой дороги, и этой большой дорогой, на которой он разбойничал, был Малаккский пролив. Сулейман промышлял контрабандой, сбывая сингапурским дельцам ворованный суматранский каучук. У него были связи по обе стороны пролива, и он знал, кого следует щедро отблагодарить, чтобы сквозь пальцы смотрели на его проделки.
Для правительства Республики Индонезии плантация, как, впрочем, и другие национализированные предприятия, становилась все менее прибыльной. Насаждения гевеи давно не обновлялись. Узкоколейный транспорт и оборудование фабрики изнашивалось. Правительство не выделяло средств, чтобы заменить старое оборудование, осуществить новые посадки. Сортность каучука падала, и иностранные импортеры уже не так охотно покупали его или устанавливали на него совсем низкие цены.
Правительство «нового порядка» подвело однажды неутешительные итоги. Производство плантационных культур продолжает падать, сокращаются экспортные доходы государства. Где же выход? Не лучше ли снять с себя лишнюю заботу и вернуть часть плантаций прежним владельцам? И вот начался процесс частичной денационализации. Крупнейшие каучуковые плантации Северной Суматры, принадлежавшие прежде американской компании «Гудьир», уже возвращены старым хозяевам. Вновь на обочине шоссе появились гудьировские рекламные щиты с автомобильными шинами.
Отцам «нового порядка» пришла в голову и другая рациональная идея. А на каком, собственно, основании крестьяне занимают плантационные земли? И какому такому праву? Кто позволил нарушать незыблемые основы собственности? Ведь если эти земли будут возвращены плантационным компаниям, производство каучука, табака, пальмового масла увеличится, государство получит дополнительные экспортные доходы. Ведь речь идет не о каких-то там жалких полосках, а о многих десятках тысяч гектаров плодороднейшей земли. За счет каких источников станут жить крестьяне, лишенные земли? Это уже второстепенный вопрос. Какое значение в общеиндонезийских масштабах могут иметь еще несколько десятков тысяч голодных ртов?
И вот рациональная идея начинает претворяться в жизнь. Крестьян сгоняют с земли, лишают крова — ведь жилища тоже не по праву стоят на плантационных участках. Иногда крестьяне не успевают даже убрать долгожданный урожай. Бульдозеры уничтожают посевы. Провинциальные власти издают суровые приказы и циркуляры, запрещающие местному населению впредь обрабатывать плантационные земли и снимать с них урожай. Предусматриваются и строгие меры для нарушителей этих приказов и циркуляров.
По всей восточной равнинной части Северной Суматры разыгрываются трагедии. В одной из деревень крестьяне пытались бороться за землю, отказавшись выполнять приказ властей. В деревню прибыл отряд военной полиции во главе с лейтенантом, чтобы силой заставить крестьян покинуть участки. Доведенные до отчаяния земледельцы оказали сопротивление, спешно вооружаясь палками, заступами, мотыгами. Завязалась схватка. Кто-то нанес смертельный удар лейтенанту полевой киркой. Последовали жестокие карательные меры.
В другом районе власти распорядились уничтожить с помощью бульдозеров крестьянские посевы и сровнять с землей жилища. Командующий северосуматранским военным округом Букит Барисан бригадный генерал Сарво Эдди дал обещание плантаторам покончить с самовольными захватами земли и грозил самыми суровыми мерами в случае неповиновения властям.
Вот еще одна трагедия. В деревне Келамбир Лама крестьяне получили приказ покинуть земли, на которые претендовала плантационная компания. Крестьяне пытались оспаривать решение властей, посылали ходоков в провинциальный центр. Они доказывали, что уже много лет обрабатывают свои участки и вложили немало сил, чтобы получить скудный урожай риса. У них нет других средств существования, кроме этих клочков земли.
Власти направили в Келамбир Лама отряд военной полиции, чтобы помешать земледельцам собрать их урожай. Крестьяне попытались оказать сопротивление. Полицейские открыли по толпе ружейный огонь. Один крестьян был убит, восемь человек арестовано. Их объявили зачинщиками беспорядков. Газета Национальной партии «Сулух Мархаен» сообщала, что похороны убитого крестьянина вылились в демонстрацию, в которой приняло участие до тысячи человек. Власти оправдывали действия карателей, которые-де преследовали единственную цель — навести порядок.
Прошел примерно год со дня кровавых событий в Келамбир Лама. Крестьяне голодали, не получив взамен отобранных участков никакой земельной компенсации. В таком бедственном положении оказались 80 тысяч земледельцев. Провинциальные власти, руководствуясь решением губернатора от 10 июня 1968 года, отобрали у крестьян 59 тысяч гектаров земли, дававшей им хотя и скудное, но все же пропитание. Крестьяне снарядили в столицу ходоков, не без труда собрав для них денег на дорогу. Ходоки Афнави Пу и Ашари прибыли в Джакарту с намерением встретиться с высшими государств